— Ты носишь довольно большого ребенка. — Сэм Харрис оперся задом на свой стол, где лежала открытая папка с результатами всех ее анализов. Он постукивал по ней пальцами. — Ты можешь прочитать их. Твой таз, совершенно очевидно, слишком узок для нормальных родов, так что будем делать кесарево сечение. А поскольку твой первый ребенок родился мертвым, я обеспечу, чтобы рядом с тобой находился лучший специалист в городе. Зовут его Марвин Кент. И нет нужды говорить тебе, что с тех пор, как ты в первый раз рожала, все чертовски изменилось. Мы будем уверены, что нам доступна любая технология, если тебе или этому маленькому хулигану что-нибудь понадобится. — Он подмигнул ей. — У меня есть репутация, которую нужно поддерживать, поэтому не думай ни минуты, что ты можешь ускользнуть от меня.
— Спасибо, Сэм. Ты самый лучший врач, и это меня успокаивает.
Пейдж постаралась сесть поудобнее. Она действительно стала огромной. Много раз она говорила себе, каким это будет облегчением, когда она родит наконец этого ребенка, хотя какая-то часть ее сознания противилась, напоминая, что она в безопасности до тех пор, пока сын находится в ее чреве. Исследование ультразвуком подтвердило ее раннее убеждение: ребенок, которого она носит, — сын.
Я ведь тебе говорила, Майлс Болдуин.
— Так что отправляйся в Больницу Милосердия сегодня же вечером, и завтра утром мы все и проделаем.
— Завтра? — Ее сердце подскочило и стало биться о ребра. — У меня на завтра миллион дел, Сэм. Почему не в среду или…
Он покачал головой и ухмыльнулся.
— Почему врачи всегда оказываются худшими пациентами? Ты уже совсем на сносях, даже завтра может оказаться поздно. Я должен был бы отвезти тебя туда немедленно.
В его карих глазах светились одновременно и привязанность и озабоченность, и Пейдж вновь подумала, что Сэм очень напоминает ей Роба Камерона. Они внешне были похожи, но заставила ее вспомнить Роба искренняя привязанность, которую она ощущала, находясь в обществе Сэма.
— Ладно, договорились, увидимся завтра.
Она с некоторым трудом поднялась, стараясь выглядеть более беспечной, чем ощущала себя на самом деле.
Она повернулась к двери, боясь того момента, когда ей придется перешагнуть порог кабинета, который принадлежал ей, а теперь там табличка с чьим-то именем.
— Пейдж, подожди. — Его рука тронула ее руку. — Как насчет того, чтобы устроить совместный ланч? Гастрономы на нашей улице по-прежнему готовят замечательные блюда, а я умираю от голода. Позавтракать я не мог, потому что одна из моих пациенток решила утром разродиться двойней, а потом я должен был торопиться сюда. И не забывай, что это твой последний шанс насладиться добротной едой до того, как мы извлечем твоего ребенка. «Никакой еды после пяти», — процитировал он твердым голосом.
— Ладно, Сэм, конечно. — Ланч отнимет не меньше часа из того времени, которое она проводит за телевизором в маленькой квартире, которую сняла. — Я не помню, в этих забегаловках есть удобные кресла или только малюсенькие стулья? Потому что, если там только стулья…
Она похлопала себя по бедрам и покачала головой. Сэм рассмеялся и потащил ее по офису, который когда-то принадлежал ей.
— Кресло гарантируем, — заверил он ее.
Забегаловка была переполнена, но он нашел маленький столик с креслами, которые он ей обещал, и они сделали заказ.
— Ну и как идут дела?
Сэм откусил огромный кусок от длиннющего сэндвича и запил его глотком кофе.
— Неплохо, — солгала она, жуя свою порцию сэндвича, хотя и совершенно не была голодна. С тех пор как она вернулась в эту жизнь, она не испытывала желания поесть, несмотря на доступность такой пищи, о которой она мечтала в Баттлфорде. — У меня квартира в Керрисдейле, все мои вещи я забрала со склада и взяла в аренду маленькую красную машину. Я назвала ее Минни.
Она подумала о своей лошади и грустно улыбнулась.
Сэм жевал и глотал.
— Твоя невестка все еще ездит на твоей машине?
— Да. — Пейдж старалась не встречаться с ним глазами. — Я сказала ей, чтобы она еще некоторое время ею пользовалась. — Она не стала рассказывать Сэму, что Шарон забрала себе большую часть ее платьев и кое-какие драгоценности, которые у нее тогда были с собой. Для нее это был шок — обнаружить, что ее невестка носит ее вещи, и еще большим шоком, когда она поняла, что ее брат простил это жене.
Она уверяла себя, что это не имеет значения — она ведь весной вернется к Майлсу, не так ли? И уж, конечно, она не сможет взять туда свою машину.
— Ты много разговаривала с братом? Кстати, дай мне его номер телефона, я свяжусь с ним немедленно, как только ты родишь.
— Не надо, спасибо. — Пейдж затрясла головой, стараясь избежать вопросительного взгляда его голубых глаз. — Я свяжусь с ним позднее. Возможно.
Он поднял брови.
— Я думал, что ты и Тони очень близки друг с другом. Что произошло?
— Мы были близки. — Пейдж нахмурилась. — Во всяком случае я так думала. Но меня не было два года. Он посчитал, что я умерла. И это многое изменило.
Больше, чем она могла себе представить.
— Он законным путем все оформил, вывез все из моей квартиры, отправил мои вещи на склад, объявив меня пропавшей без вести. Я думаю, что это было тяжело для него, и я полагаю, что он привык к мысли, что я мертва, — медленно сказала она, пытаясь сама осмыслить все это. — Потом, когда вернулась и пыталась объяснить ему, что со мной произошло, он просто не мог принять мой рассказ. Он вел себя со мной так, словно я сошла с ума, и прямо заявил мне, что не хочет, чтобы я забивала головы моим племянникам моими, как он считает, галлюцинациями. — Это оказалось для нее больнее всего. — Он был в ужасе, что какая-нибудь газета или телевидение прослышат обо мне и захотят взять у меня интервью за те два дня, что я провела у него. Он просил меня не говорить никому ни слова. — Она протянула Сэму свой сэндвич. — Я не могу есть это, Сэм, может, ты одолеешь?
— Ты уверена? Hу спасибо. — Он проглотил остаток своего сэндвича и принялся за ее. — Ты должна признать, что легче решить, что ты рехнулась, чем поверить в твою историю.
— Да, я знаю. Иногда я сама ловлю себя на мысли, а не прав ли Тони, не было ли то время, которое я провела там, только сном. — Она положила руку себе на живот. — Но ведь это не сон, правда Сэм? — Она коснулась обручального кольца у себя на пальце, кольца с бриллиантом и изумрудом. — Или это? — Она дотронулась до медальона Мадлен, висевшего у нее на шее. — Или это?
Для нее это стало в известном смысле ритуалом в последние дни. Это были ее талисманы, ее видимая связь с реальностью той, другой жизни.
Сэм вытер майонез с губ и поднял руку ладонью вперед.
— Эй, меня тебе не нужно убеждать. Я поверил тебе, ты помнишь?
Пейдж кивнула. Сэм действительно поверил — он оказался единственным. Ее брат, невестка, полиция — они выслушивали ее историю по два-три раза, и все пришли к убеждению, что у нее помутился рассудок и к тому же она где-то забеременела.
Они посчитали, что она не опасна, не представляет собой угрозу для общества, но, безусловно, сумасшедшая, которую обнаружили посреди фермерского поля одетой в индейское платье, с целым состоянием в золотых монетах, болтающей что-то о путешествии во времени и о восстании Райела.
Она быстро сообразила, что для Тони она оказалась неприятной обузой. Как только у нее появилась такая возможность, Пейдж покинула дом своего брата и вылетела домой в Ванкувер. За эти первые пару дней она усвоила один важный урок. Она перестала рассказывать людям правду о том, что случилось с ней. Она научилась бубнить что-то смутное о нервном расстройстве и потере памяти и вскоре поняла, что эту версию все приемлют.
Все, за исключением Сэма.
Дорогой Сэм. Она испытала момент паники, когда прилетела в аэропорт Ванкувера, — напряжение от полета, сознание того, что у нее здесь нет ни одного близкого друга, что у нее нет квартиры, где бы поселиться, нет даже своего врачебного кабинета — она это поняла даже раньше, чем Тони подчеркнул, что Сэм должен был оформить юридические моменты, предусматривавшие ее смерть или исчезновение.
Он не мог руководить клиникой один, он, вероятно, не мог ждать, вернется ли она. Конечно, он должен был нанять кого-то на ее место. И все равно это ее ранило.
Вспотевшая, потрясенная — ее тошнило во время полета — встревоженная этой толпой, шумом, смятением, скоростями современной эпохи по сравнению с той, которую она покинула, Пейдж из аэропорта позвонила Сэму, и он бросил всех пациентов, чтобы помчаться и встретить ее.
Он посадил ее в бирюзового цвета джип и легонько поцеловал в щечку, прежде чем выехать из зоны «скорой помощи», где он оставил машину.
— Ты изменилась. — Он похлопал по ее раздувшемуся животу. — Это очень правильно — привезти работу для фирмы, у которой дела идут кое-как. Так где ты пропадала, дорогая партнерша? Мне тебя очень не хватало.
Она начала бормотать ему эту легенду про шок и потерю памяти, но он зажал ей рот рукой.
— Пейдж, прекрати нести эту чепуху, ладно? Расскажи мне всю правду. Я уже взрослый парень, я могу справиться с любыми сюрпризами. Мы ведь работали вместе, ты не забыла? — Он показал на ее взбухший живот, а потом на обручальное кольцо на пальце. — Кто он, Пейдж? Он должен быть личностью, если ему удалось завоевать тебя. Но где он? Он дерьмовый парень, если он мог бросить тебя одну в таких обстоятельствах. Если ты хочешь, чтобы я нанял киллера, который покончит с ним, я это сделаю, но я хочу знать правду.
Она глубоко вздохнула и рассказала ему, а он задавал вопросы, множество вопросов, до того, как отвез ее в тихий отель, устроил там, принес в ее номер единственный чемодан, снял туфли с опухших ног, заказал крепкий чай и огромную пиццу и большой бокал кока-колы для себя.
Когда у нее иссякли слова и слезы, а он покончил с пиццей, Пейдж спросила без особой надежды:
— Ты веришь мне, Сэм?
Он приподнял одну бровь и глянул на нее.
— Конечно, я верю тебе. Было бы противоестественно не верить. Ты всегда считалась очень образованным врачом, но ты никогда не читала научную фантастику.
Он дотянулся до гренка, которого она была не в силах съесть, намазал его мармеладом и проворно сжевал.
— Кроме того, у меня есть двоюродный брат, который работает в университете Британской Колумбии и считает, что пройдет не так много времени и они создадут модель перемещения во времени. Ты немного опередила его, старуха. Он будет весьма взволнован, когда я расскажу ему новость об этих кругах в пшенице.
Она поднялась, оступилась, сдвинув чайник и уронив на ковер свою чашку. Она вся трепетала.
— Тогда я смогу вернуться. Мне не придется ждать, они смогут отправить меня обратно. Меня и ребенка…
— Эй, Пейдж, не торопись, они еще далеки от практического решения. — Сэма осенила какая-то мысль. — Ты меня прости, я не подумал. Лео ученый, ты знаешь, как действуют эти ребята, для них десять лет не имеют никакого значения. Последний раз я слышал, что, как он полагает, им предстоит создать конструкцию.
Она откинулась на спинку кресла, разочарование было так велико, что у нее даже закружилась голова. Она не может ждать десять лет.
Она полагалась на обещание Хромой Совы постараться вернуть ее весной, но весна, похоже, никогда не придет.
— Постарайся жить изо дня в день, — посоветовал ей Сэм, и она следовала этому совету. День за днем, и вот завтра появится на свет ее ребенок.
Сэм проглотил остаток своего ланча и глянул на часы.
— Мне надо бежать, малыш. — Он встал и потрепал ее по плечу. — Не забудь о нашем свидании завтра рано утром.
— Ни в коем случае.
Она вразвалку дошла до гаража и уселась за руль своей арендованной машины, мысленно перебирая все дела, которые надо сделать до того, как она ляжет в больницу.
Ей предстоит выкинуть все скоропортящиеся продукты из холодильника, купить шампунь. Собрать предметы первой необходимости, купить какую-нибудь книжку в мягкой обложке — а как быть с вещами для ребенка? Она очень мало покупала для ребенка. Какая-то суеверная часть ее сознания отказывалась от покупки всего, что, как она знала, понадобится ребенку.
Словно напоминая о себе, ребенок пнул ее ножкой, нанеся сильный удар по ребрам, заставивший ее задохнуться.
Ладно, мы пойдем делать покупки вместе. Когда ты родишься, мы найдем все, что может пожелать ребенок. За исключением твоего отца.
Она уронила голову на рулевое колесо, стараясь подавить в себе отчаяние, грозившее затопить ее, пытаясь мысленно передать послание через бесконечность пространства и времени.
Майлс, настало время, и я так боюсь. Через несколько часов я рожу твоего ребенка, а я так одинока. Майлс, видит Бог, мне так недостает тебя, я так тебя люблю! Ты так нужен мне, любимый, ты должен быть уверен, что эта безумная старуха выполнит свою часть сделки!
Майлс опустился на колени в вигваме рядом с телом Хромой Совы, такой хрупкой после смерти, его переполняло чувство полной безнадежности, такое глубокое отчаяние, что ему казалось, будто сама его душа умерла.
Старуха была единственным звеном, связывающим его с Пейдж, его единственной надеждой на благополучное возвращение его жены и его ребенка.
Теперь ее нет в живых, она умерла во время чудовищной эпидемии скарлатины, обрушившейся на резервацию несколько недель назад и унесшей много жизней. У индейцев нет иммунитета против таких заболеваний, как скарлатина.
Ты была права, старуха, когда говорила, что твоя раса исчезает и в этом вина белого человека.
Со смертью Хромой Совы деревня осталась без шамана. Возможно, со временем попросят Тананкоа взять на себя эту роль, но в настоящий момент они возлагали надежды на западную медицину, и Майлс чувствовал, что не может оправдать этого доверия.
Он тяжело поднялся. Были и другие больные, требовавшие его внимания, и он должен посмотреть их. Ему предстоит сказать Тананкоа, что ее бабушка умерла. Пока что она и маленький Деннис и еще несколько жителей деревни не заразились, и Майлс надеялся, что строгие санитарные правила, которые он установил, и карантин, отделивший больных в этой части деревни, предотвратят распространение болезни. Он следовал примеру Пейдж, применяя меры, о которых узнал от нее, используя полученные от нее знания о бактериях и переносчиках заразы.
Тананкоа трудилась рядом с ним, перенимая его методы лечения и добавляя к ним свои травяные настои.
Между ним и Танни возобновилась дружба, еще более прочная, чем раньше. Теперь и он, и она были одиноки. Оба скорбели о своих любимых.
Это она известила его в тот день, что обряд прошел удачно, что Пейдж исчезла. Это она послала за ним, когда Хромая Сова заболела: благодаря Пейдж Тананкоа поверила в западную медицину.
Научилась ли Танни от Хромой Совы достаточно, чтобы повторить процедуру путешествия во времени? Майлс слишком устал и чувствовал себя опустошенным, чтобы на что-то надеяться.
Он стоял у входа в вигвам, глядя на дождь, который шел уже несколько дней. Был последний день сентября, и прерия выглядела печальной, мокрой и пустынной.
Родился ли уже его ребенок? Пережили ли Пейдж и ребенок роды? Узнает ли он когда-нибудь, если с ними что-то случится в том, другом времени? Конечно, он почувствует, если ее уже нет на этой зеленой земле.
В этот момент он ощутил такую потребность выпить виски, как человек, умирающий от жажды в пустыне, мечтает о глотке воды. Он хотел одного — бездумного забытья, которое давало виски.
Какую пользу он может здесь принести? У него нет никаких волшебных лекарств, о которых ему так часто рассказывала Пейдж. Он может поехать в Баттлфорд и зайти в салун…
Детская ручка потянула его за рукав, взволнованные глаза смотрели на него.
— Моя мама просит вас прийти в наш вигвам. Мой отец заболел.
Он не мог отвернуться от этих людей. Он был их единственной надеждой.
Он взял мальчика за руку и постарался улыбнуться.
— Показывай дорогу, сынок.
Анестезия повергла ее в густую тьму, и Пейдж пыталась прорваться сквозь коридоры времени в поисках Майлса. Он был где-то здесь, если бы только она могла найти его…
— Мадам доктор, сюда, вот сюда.
Настойчивый голос вел ее, и вот она уже в пещерах на берегу реки, и Мадлен держит на руках ребенка… но ребенок мертв… мертв… мертв…
— Пейдж, просыпайся! У тебя отличный сын, и он хочет встретиться с тобой. Просыпайся, Пейдж, твой ребенок здесь, замечательный большой мальчик.
Она заставила свои глаза сфокусироваться. Сэм стоял рядом с ней, все еще в зеленых врачебных перчатках. Маску с лица он сдвинул, и улыбка у него сияла от уха до уха.
— Он… — Горло у нее пересохло. — Мой ребенок дышит?
— Дышит?! Ты смеешься! Она начал орать раньше, чем его вынули. Говорю тебе, этот парень просто тяжеловес. Он весит девять фунтов и пятнадцать унций, абсолютно здоров и, как только освободился от детского места, потянулся куда надо, явно унаследовав мозги своей мамочки. Вы оба в полном порядке. Ты проснулась достаточно, чтобы встретиться с ним?
Пейдж кивнула, и Аннетт Эванс, которая ассистировала при родах, показала ей маленький сверток.
Пейдж смотрела на своего сына. Волосы у него были черные, как у нее, но она могла распознать в его личике черты Майлса: овал лица, разрез глаз, форму ушей.
Не спит ли она? Пейдж протянула к нему руку, ощущая в ней иглу от капельницы.
Это была реальность. Ее ребенок здесь, и он жив.
Майлс, у нас сын! Любимый мой, у нас сын!
Аннетт положила ребенка на руки Пейдж.
— Ты выглядишь совсем как твой папочка, — прошептала Пейдж, дотронувшись до маленького личика дрожащим пальцем.
Она коснулась губами его щечки, восхищаясь запахом и легкостью его кожи. Он был тепленький и ерзал, потом открыл глазки и снова закрыл их, заколотив ручками.
Ее сын. Сын Майлса. Он пискнул и потянулся ртом к ее груди, явно желая есть, и нянечка рассмеялась:
— Он уже голоден.
Грандиозность чувств, обрушившихся на Пейдж, заставила ее прикрыть глаза.
Она ощутила такую всепоглощающую любовь к своему ребенку, что даже испугалась остроты этого чувства.
Ничто не должно причинить ему вреда. Она должна уберечь его от любой беды. Ответственность за это целиком лежит на ней.
Она тосковала по Майлсу, ей до боли, как никогда раньше, хотелось, чтобы он увидел и подержал на руках этого прекрасного ребенка, которого они вместе зачали, но Пейдж вздрогнула, вспомнив свой недавний сон, пещеру, подумав о том, как близок был ее сын к тому, чтобы родиться в том примитивном мире. Дети там подвергались бесчисленным опасностям.
Как в ночном кошмаре увидела она детей, больных туберкулезом, дифтеритом, и вновь ощутила свою беспомощность, раздражение от отсутствия лекарств или возможностей лечить.
Она в уме подсчитала месяцы, и ее охватила тревога. Весной ему будет всего семь месяцев. Будет ли он достаточно здоровым, чтобы противостоять опасностям?
— Как его зовут? — До нее дошел голос Аннетт.
— Александр, — сказала Пейдж. — Александр Майлс Болдуин. По отцу.
— Ну что ж, молодой Алекс, — взяла его на руки Аннетт, — твоей мамочке надо немного отдохнуть, а потом она постарается покормить тебя.
Пейдж дотянулась и пожала руку Сэма.
— Спасибо, партнер, ты проделал большую работу.
Он покраснел и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.
— Не о чем говорить. Я приду посмотреть тебя чуть позже, как только тебя отвезут в твою палату. А теперь отдыхай.
Засыпая, она мысленно видела лицо своего сына.
Когда она проснулась, кругом были гвоздики и розы от Сэма и персонала больницы. Они принесли погремушки и мягкие игрушки для ребенка и то и дело забегали в палату с ахами и охами над Алексом.
Пейдж понимала, что они стараются восполнить тот факт, что в эти дни, проведенные ею в больнице, у нее не было других посетителей, и она была тронута и благодарна им за их внимание.
Не было обезумевших от любви дедушек и бабушек, склоняющихся над колыбелькой Алекса, не было мужа, поддерживающего ее при первых болезненных шагах после операции, не было друзей, которые тайно приносят в палату гамбургеры и жареный картофель.
Странность заключалась в том, что она все это замечала, но не придавала этому никакого значения — весь мир крутился теперь вокруг одного крошечного мальчика. За все годы ее работы акушером все дети, которых она принимала, не подготовили ее к тому, что она чувствовала по отношению к Алексу. То и дело она разворачивала пеленки и разглядывала каждый дюйм его тельца, вновь и вновь убеждаясь, что он в полном порядке.
Он был больше чем в порядке, — он являл собой образец здоровья. С первых же дней он в большом количестве поглощал ее молоко, спал в положенные часы и прибавлял в весе с необыкновенной быстротой.
Когда Пейдж достаточно окрепла, она забрала его домой, и ее ранее тихая и одинокая квартира оглашалась музыкой голодных воплей Алекса. Она купила кресло-качалку и подолгу сиживала у окна, рассказывая сыну о его отце, о другом мире, в котором он был зачат, а за окном она видела суматоху современного города и сравнивала его с Баттлфордом.
Октябрь перешел в ноябрь, и шестнадцатого ноября Алексу исполнилось шесть недель. Она понимала, что это безумие, но тем не менее испекла пирог и купила коляску, чтобы гулять с ним.
16 ноября 1885 года Луи Райела повесили как изменника, несмотря на прошения о его помиловании из Франции, Англии, Ирландии и Соединенных Штатов. Даже королева Виктория просила помиловать его, но премьер-министр остался непреклонен.
— Райел будет повешен, — объявил сэр Джон Макдональд, — даже если каждая собака в Квебеке будет лаять в его защиту.
По телеграфным проводам эта новость донеслась от Оттавы до Баттлфорда, и Майлс провел долгую ночь за бутылкой виски, стараясь побороть дикое одиночество в душе и разочарование в своих соотечественниках.
— У тебя получаются прекрасные дети, Пейдж, — сообщил Сэм, с улыбкой глядя на вертевшегося Алекса и пытаясь запеленать его. — Этот парень отличается цветущим здоровьем, да и ты хороша. За три месяца ты здорово поправилась. Эти ваши прогулки очень оправдывают себя. Черт побери, эта штука слишком узка, она давит на животик бедного ребенка. Попробуй сама. — Он отступил в сторону, давая ей место. — А теперь скажи, когда ты соскучишься и вернешься на работу?
Пейдж запихнула толстенькие ножки Алекса в красные ползунки и бросила на Сэма удивленный взгляд.
— Я очень занята с Алексом. Кроме того, я не думаю, Сэм, что тебе нужен третий врач.
Он выглядел смущенным.
— На самом деле так оно и есть. Но один мой приятель открывает в центре города клинику для женщин, сразу после Рождества, а рядом есть детская комната. Он наш коллега, ты помнишь Натана Филдинга? Я говорил ему о тебе, так что, если он будет звонить, ты уже знаешь, о чем будет разговор. Речь идет о работе в определенные часы, никаких ночных вызовов, ты сама можешь решать, сколько больных брать на себя. Это поможет тебе, а потом, если ты захочешь вернуться и снова работать здесь… или ты все еще хочешь попробовать исчезнуть снова, когда придет весна?
Пейдж старалась не встречаться с ним взглядом.
— Я… я так думаю… Я сама не знаю. Я еще ничего не решила.
Ее любовь к Майлсу противостояла насущной потребности защитить ее сына от опасностей того давнего времени.
Она подхватила Алекса и прижала к себе, зарыв нос в его мягкие кудряшки. Каждый раз, когда она думала о том, чтобы взять его туда, она начинала волноваться, но мысль, что она может никогда не увидеть Майлса, была невыносима, вызывала физическую боль у нее в груди.
— Мне ужасно не хватает Майлса, но Алекс еще так мал. А мои шансы вернуться туда настолько шаткие!
Это все было правдой, но она не говорила Сэму, что начинает задавать себе вопрос: хочет ли она пытаться? Первая мощная реакция, которую она ощутила, когда родился Алекс, становилась все сильнее — всепоглощающее желание предоставить своему сыну все преимущества современной медицины и современного образа жизни.
Сэм никак не комментировал.
— Единственная причина, по которой я задал этот вопрос, помимо работы, конечно, в моем кузене Лео. Ты помнишь, я говорил тебе о Лео, ученом в университете? Ну так вот, я рассказал ему о тебе, и он умоляет меня, чтобы я представил его тебе. Из-за машины, над которой он работает, ему очень важно услышать от тебя непосредственно о твоем опыте.
Она нахмурилась и покачала головой.
— О Сэм, я не знаю. Ты единственный человек, с которым я могу спокойно говорить обо всем.
— Это тебе решать, но с Лео тебе будет очень легко. Он не зациклен на общеизвестных концепциях возможного и невозможного, это уж точно.
Она затрясла головой.
— Послушай, Пейдж, ты знаешь, что в эту пятницу у нас в больнице состоится большая гулянка в связи с наступающим Рождеством, ты не можешь не пойти туда, так почему бы тебе не разрешить мне привезти тебя туда, мы пробудем там час или около того, а потом мы можем встретиться с Лео и поужинать. Как ты считаешь?
Пейдж опять покачала головой.
— У меня нет никого, кто посидел бы с Алексом.
— Так возьми его с собой. Это семейный праздник. Ты ведь помнишь, как проходят эти предрождественские вечеринки, — это чистый зоопарк. Все медсестры спрашивают про тебя, особенно Аннетт. Там будет много детей. Будет и Санта Клаус, ты же не хочешь лишить Алекса возможности увидеть Санта Клауса?
Пейдж заколебалась. Она старалась игнорировать витрины магазинов, разукрашенные улицы, музыку, передаваемую по радио. Это Рождество представлялось ей мучительно одиноким.
В памяти было живо воспоминание о последнем Рождестве, о приеме, который она устроила для всех своих друзей, о Майлсе. В тот день у нее в доме были Деннис и Арман, и никто не думал в ту веселую ночь, что эти двое мужчин погибнут в ближайшие месяцы.
В этом была беда Баттлфорда. Жизнь там была так непредсказуема, происходило столько всего непредвиденного, трагического, чего никто не мог контролировать.
Но было и хорошее, напомнила она себе. Был Майлс и их любовь. Он всегда присутствовал в ее подсознании, вместе с ностальгической болью, которая сопровождала ее воспоминания.
Что за чепуха! Ей необходимо выйти на люди, она слишком много времени проводит с Алексом, слишком много думает и тревожится.
— Хорошо, Сэм. Мы будем готовы около трех.
Ее неожиданное согласие одновременно удивило его и обрадовало.
— Пейдж, дорогая моя, это ведь первый раз, когда я назначаю тебе свидание.
Она подмигнула ему.
— Ты забыл рождение Алекса. И кроме того, не забывай, это общая вечеринка. Нас будет трое. Четверо, считая твоего кузена.
Он кивнул и сделал страдальческое лицо.
— Попрошайки не выбирают, как говорила моя святая мама. Я получу то, что смогу получить.
Пейдж улыбнулась чепухе, которую он нес, но заметила и тоскливое выражение его лица, когда он смотрел на Алекса. Она знала, что Сэм влюблен в нее, и это вызывало у нее грусть.
Почему жизнь так чертовски сложна? Все было бы так просто, если бы она могла полюбить Сэма, а не Майлса.
Но она не могла.
А Майлс ждет ее где-то там.
В каком-то времени.