— Понимаете, Лулу, мисс Пейдж оказалась несчастной жертвой нападения, которое сейчас расследуется. — Роб импровизировал с таким вдохновением, которого Пейдж никак от него не ожидала. — Бедная девушка лишилась всех своих вещей и оказалась брошенной без сознания посреди голой прерии.
Лулу цокала языком и качала головой, ее голубые глаза блестели от любопытства, голос понизился до благоговейного шепота:
— Индейцы, Роб?
— Боюсь, что я не должен говорить об этом, Лулу. Дело расследуется.
Даже на Пейдж произвел впечатление мрачный и таинственный тон, которым он произнес эти слова.
— Это ужасно, — высказалась Лулу, похлопывая Пейдж по руке. — Конечно, вы можете у меня поселиться. Я не разобралась в обстоятельствах. Вы должны мне все рассказать.
Однако даже эта преувеличенная симпатия не помешала Лулу сообщить правила и порядок в ее меблированных комнатах, и Пейдж поняла, что Лулу может выглядеть мягкой и кругленькой, но внутри у нее сердце твердое, как сталь.
— Имейте в виду, как это известно Робу, у меня приличное заведение, — объявила она. — В моем доме не должно быть непорядочного поведения. Цена три доллара в неделю, плата вперед, белье меняется каждые две недели. Завтрак в семь, ланч в полдень, обед ровно в шесть, никакая еда в промежутках не подается. После десяти вечера никаких выходов и приходов, в комнате запрещено принимать гостей мужчин — я очень строга в этом отношении. — Ее холодные голубые глазки и поджатые губки подчеркивали эти слова. — Прибираете в комнате сами. Маргарет устраивает общую уборку каждый четверг.
Тоска по ее собственной комфортабельной квартире охватила Пейдж. Здесь все выглядело хуже, чем в общежитии для девочек, и если Пейдж не ошибается, то Лулу шлюха.
Но в то же время Пейдж понимала, что в настоящий момент у нее выбора нет.
И тем не менее прошел какой-то момент, прежде чем она кивнула и вручила Лулу долларовые бумажки из тех, что Роб одолжил ей. Она не должна забывать, что она такая же бездомная, как любая девка с Кордова-стрит в Ванкувере, только у нее, вероятно, еще меньше денег в кармане.
Пока они ели пирог и пили кофе в безукоризненно чистой кухне, Роб рассказывал всевозможные истории о том, как он гнался за людьми, ограбившими банк, и как его преследовали волки, контрабандисты спиртного и мошенники, и как он гнался за ними, а Лулу охала и ахала, впитывая каждое его слово.
В конце концов Роб поднялся, поклонился обеим женщинам, водрузил на голову свою шляпу под лихим углом и одернул свой красный мундир.
— Я отправляюсь патрулировать на несколько дней, мисс Пейдж, но как только вернусь, я заеду проведать вас.
Он одарил Лулу кокетливым взглядом, а она суетилась вокруг него, как разжиревшая голубка.
— Ваш кофе и пирог превосходны, Лулу, благодарю вас.
В тот же момент, как за ним захлопнулась дверь, Лулу превратилась в то, что, как уже поняла Пейдж, было ее истинным существом.
— Я не могла не оказать Робу услугу, но лично я предпочитаю жильцов мужчин, — выпалила она, показывая Пейдж путь по крутой лестнице на второй этаж. — Мужчины не то, что женщины, которые вечно чего-то требуют.
Лысеющий мужчина с седыми висками и солидным брюшком, стоявший на верху лестницы, посторонился, чтобы пропустить их.
— Доброе утро, миссис Либерман. — Он слегка поклонился в сторону Пейдж и улыбнулся, продемонстрировав отсутствие двух зубов. — Доброе утро, мадам.
— Уильям Суини, это мисс Рандольф, — кратко представила их друг другу Лулу, и Суини протянул Пейдж руку.
— Очень приятно с вами познакомиться, мисс Рандольф.
Пейдж пожала ему руку.
— Если вам нужно помочь с вашим багажом, я буду рад…
— У нее нет багажа, мистер Суини. Ничего, кроме того, что она принесла с собой. Индейцы напали на нее в прерии, обокрали и оставили ее умирать, — сообщила не без удовольствия Лулу, подталкивая Пейдж по коридору.
— Бог мой, какое несчастье! — Доброе лицо Суини светилось симпатией. — Если я могу что-нибудь для вас сделать…
— Спасибо, — сказала Пейдж, улыбнувшись ему. Он казался искренним и дружелюбным, и при наличии Лулу это успокаивало.
— Проходите, пожалуйста, мисс Рандольф. Мне уже надо накрывать на стол для ланча, — торопливо сказала Лулу. Она открыла дверь и отступила в сторонку, чтобы пропустить Пейдж. — Вот ваша комната.
Комната выглядела хорошо — большая, вычищенная до блеска, с видом на реку из окна и большой кроватью, казавшейся мягкой.
Там были умывальник с кувшином в виде розы и фаянсовый тазик, и неизбежный ночной горшок в углублении под умывальником. Лулу показала на горшок и сообщила, что отхожее место находится в глубине сада и что Маргарет будет выносить ночной горшок каждое утро.
Бедняжка Маргарет!
— А откуда вы, мисс Рандольф? — Лулу стояла в дверях, сложив руки на своей полной груди и, по-видимому, совершенно забыв о необходимости готовить ланч.
— Ванкувер.
Лулу покачала головой.
— И где это?
Пейдж с отчаянием подумала, что это все равно как оказаться в другой стране, где говорят на непонятном языке.
— Это на западе, на побережье Тихого океана.
— Так далеко? Такое долгое и опасное путешествие для одинокой женщины? Вы ведь одна?
— Да.
Пейдж хотела бы, чтобы хозяйка ушла, но Лулу явно собиралась поболтать. Разговор ее, как определила Пейдж, оборачивался допросом.
— Ну что ж, дорогуша, здесь вам не придется долго оставаться одной, если только вы сами этого не захотите, — добавила Лулу жеманно. — Я сама получаю массу предложений, но, если у вас есть собственность, приходится быть особенно осторожной. Но если вы охотитесь за мужчинами, то вы приехали в правильное место.
— Я не охочусь за мужчинами, миссис Либерман. — Пейдж вздернула подбородок, бросив на Лулу равнодушный взгляд. — Я врач и уверяю вас, что не ищу себе мужа.
У хозяйки брови вздернулись и открылся рот.
— Врач, вы говорите? — Ее глаза обежали Пейдж с ног до головы, улавливая и плохо сидящую юбку, пропотевшую блузку, словно они могли служить физическим доказательством притязаний Пейдж. — И по какой же части вы врач? Я никогда еще не сталкивалась с женщиной-врачом.
В холодных голубых глазах были одновременно и подозрительность, и насмешка.
— Я врач-акушер. — Ничего не говорящий взгляд Лулу свидетельствовал, что она ничего не поняла. — Я специалист по беременности и родам.
— А, значит, вы ненастоящий врач, — самодовольно заявила Лулу. — Вы повивальная бабка, так ведь? Но вы должны держаться осторожно, потому что здесь уже есть повивальная бабка — миссис Доналд. Она мерзкая старая бой-баба и отнюдь не будет рада, если вы попробуете вторгнуться на ее территорию.
Вид у Лулу был такой, словно перспектива столкновения между Пейдж и акушеркой весьма ее радует.
Лулу начала раздражать Пейдж сверх всякой меры. Нет никакого смысла, говорила она себе, обсуждать все эти вопросы с хозяйкой меблированных комнат. Но, если обстоятельства сложатся так, что она будет вынуждена остаться в этом городке, если она не найдет путь обратно в свое время, ей придется изыскивать способ зарабатывания денег. Единственная ее профессия — это медицина, но когда она говорила, что она врач, то все встречали это заявление с недоверием. Ясно одно, что завести здесь врачебную практику будет весьма трудно.
— Мне нужно кое-что купить в магазине. Вы мне не подскажете, куда лучше всего пойти? — Пейдж сознательно изменила тему разговора. — Мне нужна зубная щетка, кое-что из нижнего белья, шампунь.
Она замолчала, испугавшись длины списка нужных ей вещей. У нее осталось всего три доллара. Хватит ли этого хотя бы на некоторые покупки? И вообще, люди, живущие в 1883 году, пользуются ли они зубными щетками и шампунем?
Лулу безразлично пожала плечами.
— В магазине Компании Гудзонова залива есть все. — Она направилась к двери. — Ланч будет на столе в полдень. Постарайтесь не заставлять себя ждать.
Оставшись наконец одна, Пейдж сняла с себя все и тщательно вымылась в большом фаянсовом тазу. Она не в силах была снова надеть пропотевшее белье и натянула на себя тренировочные шорты и безрукавку и выстирала в тазу лифчик и трусики. Когда она выйдет из дома, то найдет веревку, где можно будет повесить их сохнуть, а пока она повесила все на железную спинку кровати.
Ей очень не хотелось одевать помятые и уже нечистые юбку и блузку, но другого выхода не было, разве что выйти голой, но она подумала, что Лулу вряд ли одобрит такое.
Ланч Маргарет подала в столовой, присутствовали только четверо постояльцев — кругленький маленький человечек по имени Равен, Пейдж, Уильям Суини и, конечно, Лулу.
Пейдж пришла в столовую последней, и было ясно, что Лулу уже успела развлечь обоих мужчин своей разукрашенной версией рассказа Роба об «ужасном нападении».
— Я слышал, что вы в этой засаде потеряли все свое имущество, мисс Рандольф, — сказал мистер Равен, когда Пейдж села. — Какое ужасное потрясение пришлось нам пережить! Как, по-вашему, сколько их было, этих дикарей?
Он замолчал в ожидании ответа, а Пейдж про себя прокляла Роба Камерона.
— У меня не было возможности пересчитать их, — сказала она и в течение всей трапезы вынуждена была уклоняться от вопросов и выслушивать страшные рассказы о зверствах индейцев.
Еда была обильная и тяжелая, как свинец: картофельное пюре с маслом и сметаной, пережаренный ростбиф с густой подливкой, репа, квашеная капуста и пудинг с изюмом и кремом на десерт, сопровождаемые бесконечными чашками горячего крепкого кофе. Одно солидное блюдо сменяло другое, а Пейдж обнаружила, как ей хочется салат из брюссельской капусты и авокадо с рогаликом.
— У миссис Либерман лучшая кухня в Баттлфорде, — заметил мистер Равен, расправляясь со вторым куском пудинга.
Он громко рыгнул, прикрыв рот рукой, Лулу покраснела и жеманно улыбнулась, а Пейдж подумала, бывают ли у постояльцев Лулу сердечные приступы.
Как только оказалось возможным, Пейдж извинилась и встала из-за стола. Она отправилась в свою комнату с намерением пойти в магазин Компании Гудзонова залива и присмотреть, что она может купить себе на оставшиеся деньги.
Она пыталась отчистить пятно на груди на своей блузке, когда в дверь раздался робкий стук. За дверью стоял Уильям Суини, смущенный и одновременно решительный. В руках он с трудом удерживал две большие коробки.
Он дважды прокашлялся.
— Мисс Рандольф, я надеюсь, вы не будете оскорблены, но моя жена умерла некоторое время назад, и я не знал, что делать с ее одеждой. Когда я услышал, что вы потеряли все, кроме того, что на вас, я подумал, что… что может быть, вам что-то пригодится. — Он смущенно переминался с ноги на ногу, его круглое лицо и лысина покраснели. — Я думаю, у вас с ней примерно одни размеры. Я очень надеюсь, что вы не обидитесь. Я подумал, что это может вам пригодиться, пока вы, как говорят, не встанете на ноги.
Пейдж была тронута его добротой.
— Мистер Суини… Уильям, это очень мило с вашей стороны. — Она отступила на шаг и пропустила его в комнату. — Зовите меня Пейдж. И я очень благодарна вам за одежду. Должна вам сказать, что меня тошнит от этой юбки и блузки.
Она вздохнула.
А он весь засиял от удовольствия.
— Теперь это все ваше, дорогая леди, и распоряжайтесь им как сочтете нужным. — Уильям положил коробки на кровать и заторопился к двери. — Если вам удастся воспользоваться этими вещами, я знаю, что моя дорогая Летиция была бы довольна. Она ненавидела, когда что-то лежит без употребления. И еще я подумал, что вам следует знать… — Он стал совсем пунцовым и пытался оттянуть пальцем свой воротничок, откашливаясь при этом. — Летиция всегда покупала… гм-гм, личные предметы в магазине для женщин мисс Роуз Рафферти. Она говорила, что находит там цены и выбор лучше, чем в магазине Компании Гудзонова залива.
Он избегал смотреть на нее, испытывая такое смущение, что Пейдж неожиданно захотелось хихикнуть.
Эти люди превратили запреты в сложную науку. Пейдж подавила смех и еще раз поблагодарила Уильяма. Она была тронута его щедростью.
— Присядьте на минуту, — показала она на стул с высокой спинкой, стоявшей у окна.
— О нет-нет, благодарю вас, мисс… э-э… мисс Пейдж. — Его глаза бегали по сторонам, избегая ее лица. — Я должен идти. Миссис Либерман будет скандализирована, если узнает, что я был в вашей комнате. Вы ведь знаете, это против правил.
Он оглянулся на дверь, словно ожидая увидеть там Лулу, выпрыгивающую на него с Библией в руке и жаждой мести в глазах, обнаружил, что путь открыт, и поспешил вниз по лестнице.
Заинтригованная его поведением, Пейдж закрыла за ним дверь и только тут догадалась, что он, должно быть, смотрел на ее нижнее белье, развешанное на самом виду на спинке кровати.
Вот тут она расхохоталась. Бедный, милый Уильям!
Все еще смеясь, она открыла одну из коробок и извлекла оттуда хлопчатобумажное платье — пышное зеленое сооружение с длинными рукавами и глухим воротником, с множеством кружевных оборок и турнюров.
Пейдж застонала и перевернула коробку вверх дном. Из нее посыпались платья такого же образца. Пейдж просмотрела их, стараясь не приходить в ужас от громоздких длинных юбок, ужасающего ряда бесконечных пуговиц на спинах платьев и на груди блузок. Она поняла, что молнии еще не изобретены.
Платья все были чистые и в хорошем состоянии: темные юбки, безвкусные белые блузки, несколько платьев из льняной материи, претенциозное платье из черного шелка, несколько нижних юбок. Пейдж потрогала пальцем тонкую вышивку на одном из этих пышных сооружений. В коробке оказались также тяжелое зимнее пальто, несколько пар крепких ботинок с высокой шнуровкой и пара черных элегантных туфель на высоких каблуках. Пейдж посмотрела на ботинки и покачала головой. По-видимому, стопа у женщин сильно выросла за эти сто лет или у Летиции Суини были очень маленькие ножки по сравнению с ее фигурой.
От всех вещей исходил устойчивый запах нафталина, но все-таки, подумала Пейдж, у нее опять появились туалеты.
В другой коробке оказался даже ночной халат, более открытый, чем тот, который дал ей доктор Болдуин, но вполне пригодный. Был там еще прелестный белый атласный пеньюар, и Пейдж с грустью подумала о Летиции Суини, которая надевала его для своего Уильяма. Пейдж понадеялась, что он преодолевал свою сдержанность настолько, чтобы по крайней мере раз или два снять это все со вспыхнувшей Летиции.
Исполненная благодарности, Пейдж сняла юбку и блузку Клары, грязные и пахнущие потом, и попробовала надеть новые, хотя и ношеные вещи.
Они прекрасно подошли ей, но, Бог мой, как женщины терпят эти узкие рукава, высокие воротнички, эти длинные юбки? Пейдж содрогнулась. Она все бы отдала за пару своих поношенных брюк фирмы «Леви» и безрукавку.
Пейдж натянула на себя самое легкое из всех вещей — синее льняное платье, в котором она почувствовала себя, как актриса в фильме-вестерне, причесалась щеткой доктора и сунула ноги в кроссовки.
Потом сняла со спинки кровати свое нижнее белье и вышла из дома, чтобы первым делом найти веревку и развесить белье, а потом отправиться в магазин для женщин мисс Роуз Рафферти.
Эти первые несколько дней просто потрясли Пейдж, она продиралась сквозь них в тумане недоверия, отрицания, ощущения невероятности и временами бессильного смеха.
Ей казалось непостижимым, что в 1883 году королева Виктория еще правила Великобританией и Ирландией и даже здесь, в маленьком городке в просторах канадских прерий, влияние викторианского стиля жизни было очень сильным. Ей представлялось, что ханжеские женские одеяния отражают общую ситуацию, когда внешний вид значит больше, чем главные ценности и человеческие качества.
К примеру, эта история с нижним бельем.
В первый же день она получила выговор от Лулу Либерман за такой невинный проступок, как то, что она повесила свой лифчик и трусики на заднем дворе. Хозяйка меблированных комнат поджидала Пейдж, когда та вернулась после похода за покупками. Крохотный лифчик и трусики-бикини в руках Лулу выглядели источником заразы.
— Мисс Рандольф, я не должна была бы напоминать вам, что леди никогда, никогда не вывешивает неприличные детали своего туалета во дворе, где их видят все соседи. А это… это…
Лулу Либерман размахивала этими вещичками и закатывала свои голубые глазки так, словно у нее не хватает слов выразить, насколько неприличными она их считает.
После мучительного часа, в течение которого она выслушала лекцию о том, что означают ее лифчик и трусики. Пейдж отчасти поняла, почему Лулу так косо смотрит на ее белье.
В магазине, к полному своему отчаянию, она вынуждена была купить совершенно невозможные рейтузы вместе с предметом, выглядевшим как корсет — самое большое подобие того, что имелось у Роуз Рафферти вместо лифчиков. Похоже, что лифчики тоже еще не изобретены.
Голые лодыжки Пейдж и ее фигура без корсета ужаснули чопорную Роуз Рафферти, поэтому Пейдж неохотно купила еще пару полосатых черных чулок, соединявшихся со сложной системой подвязок, которые, в свою очередь, крепились к корсету. Она отказалась от корсета, несмотря на откровенное неодобрение Роуз и двух других пожилых продавщиц.
От одного взгляда на эти чудовищные чулки становилось жарко и неуютно, но альтернатива — теперь она понимала, что каждый встречный будет видеть в ней проститутку, — была еще менее желательной. Единственное хорошее обстоятельство заключалось в том, что все ее покупки обошлись ей в два доллара и сорок три цента.
С каждым уходящим днем надежда на чудесное возвращение в 1990-е годы становилась все менее и менее вероятной, и Пейдж вынуждена была посмотреть в лицо факту, что она останется здесь.
Это ставило перед ней проблему денег.
Она должна найти способ зарабатывать деньги, и поскорее. Дни уходили, и вскоре ей придется платить миссис Либерман за следующую неделю.
Разговаривая с другими постояльцами, Пейдж выяснила, что в Баттлфорде нет ни одного врача, город целиком полагался на доктора Болдуина, жившего в форте.
Проходя по городу, она убедилась, что значительная часть женского населения беременна, так что наверняка здесь есть нужда в высококвалифицированном враче-акушере.
Однако были некоторые проблемы с устройством врачебного кабинета.
Во-первых, она не могла доказать, что она врач. Ее диплом был выдан университетом, который еще не существовал. Во-вторых, у нее не было оборудования и не было денег на его приобретение.
Третье препятствие оказалось самым труднопреодолимым. Все, с кем она здесь разговаривала, одинаково воспринимали идею, что женщина может быть врачом.
Пейдж очень злило, но женщины здесь были людьми второго сорта. Она начинала сомневаться, есть ли в Баттлфорде мужчина или женщина, которые считают, что женщине-доктору можно доверить даже вросший ноготь на пальце ноги.
Выходит, она должна найти другой способ зарабатывания денег, но это означало, что ей необходимо обрести опыт, которого у нее не было и который использовать она не могла. Мысль о том, чтобы попробовать найти работу секретарши или горничной — две профессии, открытые для женщин, — приводила ее в отчаяние, и она откладывала этот вариант со дня на день.
Проблема работы становилась навязчивой, и Пейдж перестала спать. Она ворочалась до середины ночи, а потом на рассвете снова просыпалась.
Однажды утром, не в силах выдержать замкнутого пространства своей комнаты, она умылась, оделась и спустилась вниз, к задней двери. Она пошла к реке по еле заметной тропинке в густой траве, посидела на гладком камне, посмотрела на восход солнца и через некоторое время пошла обратно.
Было еще очень рано, город медленно просыпался, из печных труб начинал показываться первый дымок, там, где уже готовили завтрак, взъерошенные фигуры выползали из домов, петухи на задних дворах приветствовали пробуждающийся день.
Пейдж шла по улице, радуясь прохладному утру. Около магазина Компании Гудзонова залива уже собрались несколько индейцев, ожидавших, когда он откроется, навстречу ей по широкой улице ехал тяжелый фургон, запряженный двумя горячими лошадьми.
Мальчик лет пяти или шести играл со щенком перед бревенчатым домом.
Пейдж, проходя мимо, улыбнулась ему.
— Привет.
— Привет, — отозвался он и улыбнулся в ответ. Щенок вырвался из его объятий и побежал навстречу Пейдж.
Она наклонилась, чтобы поймать щенка, но он в последнюю минуту увернулся, выскочил на дорогу, и тихое утро огласилось криком.
— Пол, назад! — кричал мальчик.
Щенок, не обращая на него никакого внимания, с лаем выскочил прямо перед лошадьми и груженым фургоном. Лошади испугались и вздыбились.
— Пол!
— Нет-нет, не беги за ним! — выкрикнула Пейдж, но он уже устремился за своим щенком.
Щенок завизжал от боли, когда копыто лошади ударило и подбросило его высоко в воздух.
— Пол, Пол! — кричал мальчик.
Он оказался прямо под подковами лошадей. Возница выругался и закричал, пытаясь остановить свою у пряжку. Однако копыто одной из лошадей ударило мальчика по руке, и он вскрикнул, упав в пыль.
Пейдж уже стояла на коленях рядом с мальчиком, когда двое мужчин из соседних домов выскочили, чтобы схватить лошадей под уздцы и увести их в сторону. Фургон перевернулся, из него сыпалось зерно. Какой-то из мешков лопнул, и его золотое содержимое рассыпалось по грязи. Мертвый щенок лежал среди золотой пшеницы.
Мальчик был без сознания. Пейдж ощупала его своими проворными и осторожными пальцами, проверила его пульс, пытаясь определить, нет ли серьезного внутреннего кровоизлияния. Видимым повреждением был перелом правой руки. Она вывернулась под причудливым углом. Кость вылезла наружу, кровь хлестала из раны.
— Мне нужно полотенце, — закричала Пейдж. — Кто-нибудь, принесите мне полотенце, быстро!
Кто-то побежал в дом и принес полотенце. Пейдж прижала его к ране, стараясь остановить кровотечение.
— Билли, о Боже, что случилось с моим Билли?!
Худенькая молодая женщина в испачканном синем платье бежала по улице, она склонилась над ребенком и прижала руку ко рту, когда увидела кровь и открытую рану.
— Вы его мать?
Пейдж продолжала щупать его пульс — он был учащенный и слабый: шок давал себя знать.
У женщины начиналась истерика, она кричала и ломала руки.
— Он умирает, о Боже, Билли умирает!
— Прекратите кричать, сейчас не время! — прикрикнула на нее сурово Пейдж, и это сразу же остановило крики. — Я врач, и Билли будет в порядке, если вы будете делать то, что я скажу.
Женщина задохнулась и уставилась на Пейдж испуганными заплаканными глазами.
— Что? Все что нужно, только скажите мне, что я должна делать.
— Мы должны унести его с улицы. Нам нужны носилки, но уйдет слишком много времени, чтобы переправить его в госпиталь в форт… — Пейдж оглянулась вокруг, пытаясь что-нибудь придумать. Ее собственное сердце билось так, словно готово было разорваться. Здесь не позвонишь в скорую помощь по телефону 911.
— Эй, вы! — позвала она мужчину, стоявшего рядом. — Принесите доску, плоскую доску, на которую можно положить этого ребенка. И… Как вас зовут? — Пейдж тронула мать мальчика за руку.
— Мэри Уиггинс, мисс.
У нее побелели и дрожали губы.
— Мэри, я доктор Пейдж Рандольф. Вы должны держаться, Мэри, я не могу допустить, чтобы вы падали в обморок. Я хочу, чтобы вы достали мне чистое одеяло и очистили стол в вашем доме, чтобы положить Билли. Поставьте его около окна, где посветлее. И поставьте кипятить кастрюли с водой.
Однако, даже если мальчик будет в доме, Пейдж понимала, что ничего не сможет сделать без инструментов. Она поймала взгляд одного из молодых парней, удерживавших лошадей.
— Эй, ты! Сбегай, пожалуйста, в форт, расскажи доктору Болдуину о том, что случилось, и приведи его сюда как можно скорее. Скажи ему, чтобы он захватил инструменты, бинты, антисептические средства и анестезию. Мы будем в этом доме.
Она показала на дом, где жил мальчик.
— Ты все запомнишь?
Он побежал к магазину Компании Гудзонова залива, вскочил на одну из привязанных там лошадей и поскакал к форту.
Пейдж проинструктировала мужчин, которые принесли самодельные носилки, как положить Билли, чтобы рука не была потревожена и не возникли новые осложнения. Перевязка остановила кровь, и мальчик пришел в сознание, плача и дергаясь от боли, когда Пейдж укладывала его на чистую простыню на столе в кухне его матери, застеленном одеялами.
— Спокойно, парень, спокойно, мы сейчас все сделаем…
Пейдж поглаживала его по руке, но это было все, что она могла сделать, чтобы его руки не дрожали. Она ничего не в силах сделать для этого ребенка, потому что у нее не было никаких инструментов.
Будьте вы прокляты, доктор Болдуин, поторапливайтесь…
— Хэлло, мисс Рандольф.
Его низкий протяжный баритон подействовал на ее нервы успокаивающе, и она нашла в себе силы спокойно обернуться к Болдуину, входившему через заднюю дверь.
На нем был его алый мундир, но одетый наспех поверх белой рубашки без воротничка. Вместо маленькой круглой шапочки на нем была мягкая широкополая шляпа. Он отбросил ее в сторону, снял китель и закатал рукава своей рубашки выше локтя.
— Ну, юный негодник, что ты натворил?
Этот мужчина обладал внушительной наружностью. Когда он склонился над Билли, ощупывая его рану своими деликатными пальцами, и перепуганный мальчик затих, успокоенный его манерой, доктор Болдуин, казалось, заполнил собой всю маленькую комнату.
Пейдж с ужасом заметила, что Болдуин не мыл руки перед тем, как осматривать рану.
— Там, на умывальнике, доктор, есть горячая вода, мыло и чистое полотенце, — сказала она ровным голосом. — В кастрюлях на плите тоже греется вода. Мы можем ее использовать, чтобы простерилизовать ваши инструменты. Что вы используете для дезинфекции? Я посмотрю, пока вы будете скрести руки.
Он бросил на нее испытующий взгляд, и на какое-то мгновение Пейдж подумала, что он собирается выгнать ее. Однако он только сказал:
— В сумке есть карболка. Займитесь ею, мисс Рандольф.
Он отвернулся к умывальнику и стал намыливать руки, а Пейдж разобрала его врачебную сумку и опустила те инструменты, которые, на ее взгляд, могли им понадобиться, в кипящую воду. Инструменты она узнала, но они были такими древними, что место им, подумала она, только в музее.
Приглушенным голосом она сообщила Болдуину, какие, по ее мнению, повреждения у мальчика.
— Но без рентгена невозможно определить, какие травмы у него могут быть внутри.
Вытирая руки, он прищурившись посмотрел на нее.
— Рентген? А что такое рентген, мисс Рандольф?
Она почувствовала, как у нее в животе что-то оборвалось, — рентгеновские лучи еще не открыты. Разволновавшись, она пробормотала:
— Я потом объясню.
Лучше бы она, прежде чем влезать в это дело, узнала, как здесь лечат. Встретив его холодные серые глаза, она сказала:
— Что вы предлагаете делать, чтобы починить руку Билли, доктор Болдуин?
Он снова бросил на нее оценивающий взгляд, но когда он начал говорить, то ей стало очевидно, что у него большой опыт с переломами всяких видов, наверное, побольше чем она обрела в медицинском колледже. Что потрясло Пейдж, так это удручающее непонимание того, что такое стерильность.
У него, конечно, не было ни халата, ни перчаток, и ее усилия, с которыми она мыла и кипятила инструменты, оставались лишь жалкими попытками избежать инфекции.
Единственное анестезирующее средство, которым он располагал, был хлороформ. Применялся он очень просто: следуя указаниям Болдуина, Пейдж накапала его на тряпочку, приложенную к носу Билли. Пейдж хорошо знала об опасностях даже современной анестезии, а уж эта варварская техника привела ее в ужас, но другого выхода не было. Стараясь изо всех сил оставаться хладнокровной и профессиональной, Пейдж дала мальчику анестезию и перевязала кровеносные сосуды. Она помогла Болдуину поставить кость на место, преисполненная уважения к его опыту в такого рода операциях. Она помогла наложить швы, тоскуя по антибиотикам, которые предотвратили бы инфекцию, неизбежную, по ее убеждению. Болдуин время от времени брызгал на рану своей отвратительной карболкой.
Она восхищалась ловкостью и мастерством его рук с тонкими пальцами. Он был столь же сведущ и внимателен, как и любой врач, которого она когда-либо встречала, а его техника хирурга производила сильное впечатление.
Когда рану перебинтовали, они перенесли Билли, находившегося все еще под действием анестезии, в его тесную спальню в задней части дома.
Болдуин дал матери Билли инструкции, как ухаживать за мальчиком, подчеркнув, что он должен находиться в покое. Пейдж добавила к этому строгие указания относительно абсолютной чистоты при обращении с его раной. Мэри Уиггинс со слезами на глазах благодарила их, предлагала кофе и завтрак, от чего они оба отказались.
— Я живу на этой улице у миссис Либерман. Днем я зайду и посмотрю Билли, а если у него начнется лихорадка или если он, когда проснется, будет взволнован, приходите ко мне, — дала инструкции Пейдж.
Выйдя на улицу, она посмотрела на небо и обнаружила, что прошло уже несколько часов, пока они занимались операцией, солнце уже стояло высоко, и день был душным и жарким.
После этой работы, занявшей все утро, Пейдж должна была бы чувствовать себя усталой, но вместо этого она испытывала возбуждение, словно, продемонстрировав свое мастерство врача, она ощущала новый прилив энергии.
— Я должен извиниться перед вами, доктор Рандольф, — раздался позади нее медлительный голос Болдуина, и она обернулась к нему, с трудом веря, что он действительно обратился к ней «доктор». — Вы действительно врач, и притом очень умелый, — добавил он. — Где вы учились?
Он казался заинтересованным, но что ее порадовало, так это нотка уважения в его голосе. После того, как он обращался с ней в форте, некоторая доля уважения была очень даже приятна.
— В университете Британской Колумбии. Я гинеколог.
Он покачал головой, на лбу у него обозначилась задумчивая морщинка.
— Я не знаю про этот университет и про вашу специальность.
Вероятно, потому, что университет еще не существует, и нет такой профессии «гинеколог». От этой проблемы со сдвигом времени можно сойти с ума.
— А вы, доктор? — спросила она, чтобы предотвратить новую дискуссию, откуда и из какого она времени. — Где вы учились?
Его серые глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль.
— В университете Южной Каролины.
— Вы специализировались по хирургии?
Его взгляд скользнул по ее лицу, сам он скривился в горькой усмешке.
— Боюсь, что моей специализацией в области хирургии была война, мисс Рандольф. Уверяю вас, что там была богатая возможность для хирургической практики.
Она покачала головой, совершенно озадаченная. О какой войне он говорит? История никогда не была ее сильным местом.
— Простите, я не поняла вас. О какой войне вы говорите?
Его брови поползли вверх, и он сказал ей со своим мягким южным акцентом:
— О войне между штатами, доктор Рандольф. Вы, конечно, слышали о ней?
О Боже! Так ведь это он говорит о Гражданской войне в Америке! Пейдж вздрогнула. Она стоит рядом и разговаривает с человеком, который был на полях сражений во время войны между Севером и Югом.
— Но… разве это не было… довольно давно? — Она попыталась вспомнить. — Восемьсот шестидесятый, да?
— С шестьдесят первого по шестьдесят пятый. Пять долгих лет, доктор Рандольф.
— И вы… вы все это время были на войне? Как врач, я имею в виду?
Ее любопытство пересиливало враждебность, которую она к нему испытывала. Она снова стала гадать, сколько же ему лет. Если он был достаточно взрослым, чтобы принимать участие в Гражданской войне, то он гораздо старше, чем она предполагала.
Похоже, что он, отвечая ей, очень тщательно подбирал слова. Голос его звучал подчеркнуто ровно, словно он цитировал какой-то документ.
— Мой отец был профессиональным офицером в армии конфедератов. Он настоял, чтобы я закончил медицинский факультет, когда началась война. Я окончил университет весной шестьдесят третьего и тут же вступил в армию. С этого момента и до конца войны я, как вы сказали, был там. — Словно догадавшись, о чем она думает, он добавил: — Мне было двадцать четыре года, когда война закончилась.
Значит, ему — Пейдж быстро прикинула — теперь сорок два. Он на восемь лет старше ее, если не считать разницы в сотню лет или около того. Она посмотрела на него и вновь подумала о том, как он привлекателен. Он надел свой китель и широкополую шляпу, выбивавшиеся из-под нее волосы казались на солнце золотыми.
Нянечки в Больнице Милосердия считали бы доктора Болдуина очень интересным мужчиной.
— Вот ваш конь, сэр. — Мальчик лет двенадцати поспешил им навстречу, ведя в поводу горячего коня. — Я вымыл Майора и дал ему немного овса в платной конюшне.
Было видно, что мальчик обожает доктора и видит в нем героя.
— Спасибо, Фредди.
Болдуин улыбнулся и отвесил Пейдж легкий поклон. Он дал мальчику монету, взлохматил его волосы и вскочил в седло.
— Я должен отправиться обратно в форт. Будьте здоровы, доктор Рандольф, было очень приятно встретить вас. Я уверен, что мы скоро снова увидимся.
Он кивнул ей, повернул коня и поскакал вдоль по улице.
Отъехав на такое расстояние, что Пейдж уже не могла его видеть, Майлс Болдуин повернул Майора с дороги, которая вела в форт. Он перевел сильное животное в яростный галоп вдоль берега реки. Так он скакал по равнине милю или около того, потом принудил коня подняться на дамбу.
Они скакали так по дороге, вьющейся между холмами в восточном направлении через прерию, ветер заставил Майлса затянуть ремешок на шляпе и пригнуться ниже к шее Майора.
Он гнал себя и своего коня с такой скоростью, которая требовала абсолютной сосредоточенности, стараясь отделаться от хаотичных чувств, переполнявших его, от памяти, преследующей его.
Это не помогло, никогда не помогало. Через некоторое время он замедлил бег своего коня, предоставив ему самому выбирать аллюр, отпустив свободно поводья.
Он не мог убежать от прошлого. Он уже давно это понял.
Сегодня, однако, с его воспоминаниями смешались новые и тревожные образы. На фоне бесконечной прерии и синего полога неба он мог видеть Пейдж Рандольф такой, какой он увидел ее впервые в госпитале: ее огромные зеленые глаза испуганы и одновременно полны вызова, непокорные кудри взъерошены и стоят нимбом вокруг головы.
Он видел ее такой, какой она была сегодня, работая рядом с ним: ее прекрасное лицо с высокими скулами сосредоточено на их пациенте, ее гибкое тело время от времени касалось его тела, пробуждая в нем желание и в то же время раздражение, потому что отвлекало его внимание от операции.
Откуда она появилась, эта тревожащая, таинственная женщина? Как долго она пробудет в Баттлфорде?
Он надеялся, что недолго. Она упряма и самоуверенна, откровенна настолько, что он не привык к такой откровенности у женщин. Ее окружала тайна, которая озадачивала его, тайной оставалось, откуда она в действительности появилась, как оказалась в голой прерии. Он вызвал к себе Камерона и вновь и вновь расспрашивал его обо всех деталях, но никакого разумного объяснения, как она попала туда, где ее нашел сержант, они найти не могли.
Ее версия случившегося была, конечно, полной чепухой.
Если не считать того, что сегодняшнее событие убедило его, что она талантливый, высококвалифицированный врач, и значит, эта часть ее истеричной болтовни в ту ночь является правдой.
Сегодня она проявила знания и мастерство, которые произвели на него впечатление, — некоторые ее предложения, высказанные во время операции, которую они проводили, были блестящими, а один из приемов, примененных ею, был ему вообще незнаком.
Что же касается того, кто она и откуда, — он затряс головой. История, которую рассказывала Пейдж Рандольф о том, что она попала сюда из будущих времен, конечно, совершенно нелепа.