Ровная рысь Майора и горячий ветреный покой прерии постепенно успокоили его. Боль, скручивавшая его каждый раз, когда он думал о своем доме, своей семье, своей прошлой жизни, начала отступать.
Некоторое время назад он стал воображать, что начинает забывать; он обманывал себя верой в то, что воспоминания постепенно отступают.
Он даже начал надеяться, что где-то в будущем придет время, когда он сможет спать всю ночь, не просыпаясь в панике, с бьющимся сердцем, весь вспотевший, не слышать криков умирающих мужчин… или, что во много раз хуже, стонов умирающих женщин.
Он напомнил себе, что нужно возвращаться в форт. В госпитале у него лежали несколько дюжин пациентов, требующих ухода, а молодые констебли, прикомандированные к госпиталю в качестве санитаров, не были достаточно подготовлены, чтобы иметь дело с тяжелыми заболеваниями.
Но он ощущал тревогу и колебался, спешить ли ему обратно в душные помещения госпиталя, к своим больным.
Его хороший друг Деннис Куинлан жил в нескольких милях отсюда. Майлс уже некоторое время не видел ни Денниса, ни его жену.
Госпиталь может прожить без него еще часок или другой. Он направил своего коня к хижине Куинлана.
— Майлс, старый сукин сын, как я рад видеть тебя!
Деннис отер пот со лба и улыбнулся своему другу — его белые зубы блеснули сквозь пыль, покрывавшую лицо и шею.
— Я все молился, чтобы кто-нибудь приехал и оторвал меня от этой проклятой работы.
Деннис корчевал пни со своего поля, окручивая их канатом, а потом понукал лошадь вытаскивать их.
— Работа на ферме — это отвратительное занятие, от которого ломит спину. Ты умница, что занимаешься переломанными руками и карбункулами.
Майлс ухмыльнулся.
— Должен с тобой согласиться. У тебя не осталось ни следа брюшка, который ты отрастил, пока служил в полиции.
Деннис расхохотался и отвязал канат, привязанный к сбруе лошади. Одним ловким прыжком он вскочил на лошадь и направил ее к бревенчатой хижине, окруженной ивами, стоявшей неподалеку от реки.
— Сейчас посмотрим, есть ли у Танни горячий кофе. Она будет рада видеть тебя. Я знаю, что ей уже осточертело каждый день видеть мою уродливую морду. — Он подмигнул Майлсу, сияя улыбкой. — Не потому, что твоя физиономия выглядит лучше, доктор Болдуин. Но все-таки это какая-то перемена для бедной девушки.
Два года назад Деннис, офицер Северо-Западной Конной полиции влюбился и женился на прекрасной индианке из знатного рода Кри и привез ее с собой в форт.
Однако вскоре стало ясно, что офицерские жены не принимают Тананкоа и, что еще хуже, вообще не хотят с ней общаться.
Деннис был в ярости. Он уволился из полиции и обосновался на этом отдаленном участке земли, задумав купить стадо и выращивать скот на мясо и снабжать им форт и город Баттлфорд.
— Дорогая, смотри, кто к нам приехал.
Деннис втащил Майлса в скромную хижину.
— А, Майлс Болдуин! — Тананкоа заторопилась поприветствовать его, ее овальное лицо осветилось радостью, темные глаза и очаровательная улыбка свидетельствовали, что она действительно очень рада его приезду.
Он был одним из немногих белых людей, приезжавших к ним в гости, и Тананкоа приветствовала его как брата, взяла его руки в свои ручки и повела в большую комнату в центре хижины, служившую многим целям. Она налила Майлсу и Деннису по кружке кофе, подала банку с земляничным вареньем и большие куски свежего пшеничного хлеба.
Майлс смотрел на нее, как она движется от печки к столу и обратно. Он был убежден, что именно ее бросающаяся в глаза красота оказалась главной причиной того, что офицерские жены вели себя так грубо по отношению к ней.
Высокая и гибкая, она двигалась, как гордое лесное животное. Ее длинные блестящие волосы толстыми косами свисали ниже пояса. Она часто носила наряд из оленьей кожи, но сейчас на ней было домашнее красное хлопчатобумажное платье, подчеркивавшее ее мягкую темноватую кожу и огромные черные глаза.
Она подарила своему мужу и Майлсу широкую и застенчивую улыбку, и Майлс заметил, как следили за ней глаза Денниса.
Они очень любили друг друга.
Почему-то Майлс обнаружил, что снова подумал о Пейдж Рандольф.
Пейдж тоже красивая женщина. Ее темные волосы были только немного светлей черных кос Тананкоа и являли собой буйную копну вьющихся локонов.
Шелковистая кожа Пейдж слегка загорела, на носу несколько веснушек. Она, как и Тананкоа, тоже высокая, гибкая и грациозная. Сегодня он, в частности, обратил внимание на ее руки с длинными пальцами, на удивление сильными, приспособленными к работе врача.
Однако на этом, пришел к выводу Майлс, сходство между женой Денниса и Пейдж кончалось… на внешней схожести.
Танни была мягкой, доброй, застенчивой, с тихим голосом.
Пейдж Рандольф разговаривает громко, она беззастенчивая, своенравная женщина. Она упряма, как мул, и он готов держать пари, что за эти несколько дней, что он знаком с ней, они больше ссорились, чем могли бы выдержать Деннис и Тананкоа.
— Что нового в форте, друг мой? — прервал Деннис его раздумья, и Майлс сбросил с себя оцепенение.
— Восемнадцать новых случаев заболевания лихорадкой, если ты хочешь услышать медицинский отчет. А помимо этого ничего из ряда вон выходящего. Дженсон и Джерри Потс поймали бандитов, которые в прошлом месяце ограбили дилижанс — двое беглых арестантов с востока.
Он замолчал, и, к его огорчению, Пейдж Рандольф снова вторглась в его мысли.
— Странная вещь случилась неделю назад, — медленно сказал он.
Он осознал, что ему хочется поговорить о Пейдж, он хотел услышать мнение своего друга обо всей этой истории.
— Роб Камерон сопровождал в форт поселенцев и обнаружил в прерии молодую женщину без сознания. — Он рассказал Деннису и Танни, как вела себя Пейдж, когда ее привезли в форт, и ее невероятную историю, что она врач из другого времени. — Должен признать, то, что касается ее профессии врача, — правда, — продолжал Майлс, описав все, что произошло в это утро. — Никто не может проделать все, что сделала она, не имея хорошего медицинского образования.
Тананкоа сидела за столом вместе с мужчинами и внимательно слушала рассказ Майлса. Когда он закончил, воцарилось молчание.
— Где, говорит она, ее дом, этой женщины? — спросила Тананкоа. — Если не говорить о другом времени, откуда она, из какой местности?
— Из тихоокеанской провинции Британской Колумбии, — ответил Майлс. — Из города, который называется Ванкувер.
— Я слышал, что новая провинция грозится присоединиться к Соединенным Штатам, если сэр Джон не выполнит своего обещания построить железную дорогу, которая соединит нас с Онтарио и побережьем.
Деннис любил поговорить о политике.
Последующие полчаса мужчины обсуждали перспективы строительства железной дороги и разгорающейся борьбы за земли, которая уже вызвала осложнения и трения между метисами, их родственниками индейцами, с одной стороны, и правительством Канады — с другой.
Майлс и Куинланы были совершенно согласны в этом вопросе — они знали, что с исконными жителями правительство обращается несправедливо, их земли у них крадут, а вместе с землей их лишают и источников существования. Кроме того, поселенцы, хлынувшие в прерии, уничтожают бизонов, которые для исконного населения являются источником пищи, одежды и покрытия жилищ.
Беда была в том, что ни один из них не знал, как бороться с такой несправедливостью.
После еще нескольких кружек кофе и двух больших ломтей хлеба, выпеченного Тананкоа и намазанного ее домашним земляничным вареньем, Майлс нехотя простился с ними и поехал обратно в форт.
Демоны памяти и боль, терзавшие его, сейчас утихли, и он мог наслаждаться бегом своего коня по прерии. Только однажды он подумал об этой женщине Рандольф, когда красная сойка выпорхнула из-под копыт его коня.
Оперение этой птицы было таким же ярко-красным, как детали одежды мисс Рандольф, когда Камерон нашел ее.
Майлс почувствовал раздражение, когда понял, что вот уже несколько миль воображает себе, как она выглядела в этих крохотных деталях туалета.
Его половое возбуждение, сказал он себе, не имеет ничего общего с какой-то конкретной женщиной. Это явление биологическое — ясное и простое. Прошло слишком много времени с тех пор, как он лежал с женщиной в постели.
— Пожалуйста, мэм, мой муж сказал, чтобы я отдала это вам, заплатила за операцию Билли и вообще. Доктору, который служит в полиции, платит правительство, но, если бы не было вас, наш Билли мог умереть. А мой Джим не хочет быть кому-то обязанным, понимаете?
Мэри Уиггинс сунула в руку Пейдж смятую пятидолларовую бумажку.
Это произошло на следующий день после несчастного случая, и Пейдж была рада, увидев, что рука Билли заживает: нет ни красноты, ни опухоли, которые, как она опасалась, могли быть признаками заражения. Вероятно, чудовищная карболка доктора Болдуина сделала свое дело, и, конечно, не может быть никаких претензий к аккуратной работе, которую они проделали, поправляя руку мальчика.
Пейдж не хотела брать деньги с Мэри Уиггинс: по их дому и поношенной одежде было видно, что лишних денег в этой семье не водится.
Но здесь играл роль и фактор гордости. Она понимала, что для этих людей очень важно знать, что они оплачивают свои долги. Кроме того, видит Бог, Пейдж нуждалась в деньгах. Лулу Либерман еще не спрашивала у нее деньги за следующую неделю, но сделает это в любой момент.
— Благодарю вас, Мэри, но моя ставка три доллара, а не пять, — сымпровизировала Пейдж, обменяв пятидолларовую купюру на три помятых долларовых.
Эти три доллара оплатят следующую неделю в пансионе Либерман, а по облегчению на лице Мэри она поняла, что их семье эти два доллара весьма пригодятся.
«Что скажешь, Сэм Харрис? — мысленно обратилась она к своему партнеру по клинике, который был большим педантом по части бухгалтерских книг и денежных счетов. — Я только что взяла целых три доллара за срочную операцию и посещение больного на дому неизвестно сколько раз, что ты думаешь об этом?»
Мысль о Сэме принесла с собой тяжкую горечь, надавившую на ее грудь, как скала, и она заставила себя вернуться в тот мир, в котором она сейчас находилась. С течением дней ее шансы вернуться домой становились все более зыбкими.
Однако прошлой ночью у нее возникла идея, которая может позволить ей заработать прожиточный минимум на несколько недель, — во всяком случае она на это надеялась. Это будет зависеть от Северо-Западной Конной полиции и их позиции в отношении найма женщин.
— Это не соответствует правилам, главный врач Болдуин. Полиция не нанимает на работу женщин ни в каком качестве, вы это знаете, а тут еще женщина, претендующая на работу врача. Абсурд! Если вы спросите меня, то для меня это вопрос морального характера — то, что женщина хочет быть врачом. Я совершенно уверен, что комиссар этого не одобрит.
Инспектор Моррис нахмурился и стал крутить кончики усов.
Майлс продолжал стоять на своем.
— Я уверен, что доктор Рандольф хороший врач, сэр, а факт таков, что мне немедленно нужна помощь, а доктор Рандольф здесь, под руками. Учитывая, что я дважды посылал в штаб срочное требование прислать мне помощника хирурга и не получил ответа, похоже, что я должен взять решение этого вопроса в свои руки.
Майлс был совершенно уверен, что инспектор отклонит его предложение, чтобы полиция наняла доктора Рандольф помогать ему на время вспышки эпидемии лихорадки.
Майлс и сам никогда не подумал бы о таком варианте, если бы не был измучен, ухаживая днем и ночью за все увеличивающимся числом больных и с военного поста, и из города.
По правде говоря, ему это и в голову не пришло бы, если бы доктор Рандольф не выдвинула нахально такое предложение. А когда она его высказала, то он не увидел оснований отказываться.
— Вы не будете возражать, инспектор, если я лично приглашу доктора Рандольф поработать на время вспышки лихорадки? Естественно, что я буду выплачивать ей жалованье из моей заработной платы. Если вы считаете это невозможным, я должен буду настаивать на том, чтобы вы немедленно прикомандировали ко мне четырех человек в качестве санитаров.
Брови инспектора Морриса поползли вверх.
— Четырех человек? Главный врач Болдуин, будьте разумны! Вы ведь прекрасно знаете, что из-за этой эпидемии у меня катастрофически не хватает людей. Я вынужден сократить несколько патрулей, а работы по строительству новых казарм откладывают, Бог знает, насколько. — Его голос повысился до крика: — И с каждым днем в строю людей становится все меньше!
Он ударил ладонью по столу, заставив затрепетать бумаги.
— Дать вам еще четырех здоровых мужчин помогать в госпитале — это совершенно исключено. Совершенно исключено!
— Тогда я полагаю, что буду лично договариваться с доктором Рандольф, так ведь, сэр? Лихорадка быстро распространяется среди гражданского населения, и мне необходима помощь.
Лицо Морриса побагровело. Майлс подумал, что старика, учитывая его темперамент, может однажды хватить апоплексический удар.
— Делайте то, что считаете нужным, главный врач Болдуин, и не морочьте мне голову всякими мелочами! — выпалил он наконец.
Майлс отдал ему честь и припрятал усталую, но победную улыбку.
Вчера было три новых случая лихорадки среди военных, а сегодня утром на построении обнаружились еще четверо больных для отправки в госпиталь. У Майлса на руках была еще дюжина больных в городе, которых ему надо было навестить. От молодых констеблей, которых посылали помогать в госпиталь, пользы было мало.
— Вы не в состоянии оказать медицинскую помощь всем больным, — говорила мисс Рандольф раздраженным голосом. — Я предлагаю вам серьезно подумать о том, чтобы нанять меня, доктор Болдуин. Вам это выгодно.
Ее зеленые глаза насмешливо поблескивали.
— Моя ставка восемь долларов в неделю при восьмичасовом рабочем дне, что для врача с моим опытом является смехотворным. Однако я нуждаюсь в работе так же, как вы в моей помощи. Найти меня вы можете у миссис Либерман.
Несносное поведение этой женщины приводило его в ярость, но после того, как большую часть прошлой ночи он провел, ухаживая за хроническими больными, он вынужден был с неохотой признать, что в ее предложении есть смысл.
Как только Майлс вышел из кабинета инспектора, он послал мальчика с короткой запиской, в которой извещал, что согласен на ее условия, и просил как можно скорее явиться в госпиталь.
Однако не прошло и часа после ее появления, как он уже жалел, что в порыве отчаяния нанял ее.
— Прежде всего откройте все окна в этом здании, — приказала она Арману Леклерку и двум констеблям. — А после этого мы будем отмывать все предметы в комнате этой отвратительной карболкой, которую вы здесь используете как дезинфицирующее средство. Я не могу поверить, что вы кладете новых больных в кровати, которые не продезинфицированы. Одеяла должны быть выстираны и вывешены на солнце для просушки. И каждый из вас должен тщательнейшим образом мыть руки каждый раз, когда вы прикасаетесь к больному.
Майлс выругался про себя и отправился туда, где она уже занималась приготовлением карболового раствора.
— Что бы я только ни отдала за какой-нибудь приличный антисептик и несколько дюжин ампул ампициллина, — бормотала она, — не говоря уже о нескольких квалифицированных нянечках и парочке приличных санитаров и… — Она глянула через плечо на Майлса, у видела выражение его лица и повернулась к нему, скрестив руки на груди, вздернув подбородок, готовая к схватке.
— Мадам, — начал он, сжав зубы, чтобы не вырвалась ярость, которую он испытал, глядя, как властно она берет в свои руки госпиталь. — Мадам, я думаю, что вы не вполне понимаете характер этой лихорадки.
Он не хотел, чтобы его слова звучали так напыщенно, но эта женщина, дьявол ее побери, пробуждает в нем самые худшие чувства.
— Мы хорошо знакомы с этой болезнью, доктор Рандольф. Мы называем ее «горной лихорадкой» или «тифозной малярией». Мы считаем ее незаразной. Причиной ее является дурной воздух от низкого уровня воды в реке. Мы держим окна и двери в домах крепко запертыми. Мы лечим больных хинином, крепким бульоном и молоком, и…
— И она распространяется, как лесной пожар. — Теперь Пейдж уперла руки в бока, ее зеленые глаза вызывающе засверкали. — Избавьте меня от этой давно вышедшей из моды чепухи, доктор. Причиной брюшного тифа, насколько я помню, служат бактерии, и передаются они обычно через насекомых, воду, пищу или бациллоносителями. При отсутствии антибиотиков лучшее, что мы можем сделать, это только стараться предотвратить его распространение. Мы будем кипятить воду перед тем, как пить ее, мыть все, особенно наши руки, этой отвратительной, вонючей, едкой карболкой, и мы откроем доступ в эту тюрьму свежему воздуху и солнцу. Хинин — это, я думаю, хорошо, а вот молоко я исключаю: молоко усиливает понос, а нам это не нужно, так ведь? — Пейдж одарила его сахариновой улыбкой.
Майлс глянул на нее.
— Мадам, могу ли я напомнить вам, что здесь я — главный врач, и отвечаю…
— Сколько у вас было смертельных случаев от этой лихорадки, доктор Болдуин?
Он сердито посмотрел на нее.
— Пять за два месяца, — выпалил он. — Что можно считать минимальным, учитывая…
— Это возмутительно, учитывая, что гигиена, свежий воздух и солнце могут сделать чудеса и предотвратить новые смерти.
Они стояли друг против друга, зеленые глаза с вызовом смотрели в его серые, и ни один из них не отводил глаз.
Наконец она вздохнула и более примирительно сказала:
— Послушайте, ваши методы не оправдали себя. Почему бы вам не попробовать мои? Вымыть здесь все и впустить сюда свежий воздух — это еще нельзя рассматривать как мятеж, доктор. — Она оглядела комнату и округлила глаза. — Это довольно тяжелая работа, учитывая отсутствие каких-либо современных приспособлений, таких, как стиральные машины, машины для мойки посуды и стерилизаторы. — Она вызывающе посмотрела на него. — Только не говорите мне, что вы боитесь тяжелой работы, доктор.
Словами «тяжелая работа» трудно определить хаос, воцарившийся здесь в последующую неделю. Сзади госпиталя появились веревки, на которых сушились мокрые одеяла, а констебли, выполнявшие работу санитаров, горько жаловались на покрасневшие руки и множество одеял, еще ждавших стирки.
С рассвета и до наступления темноты на кострах кипели чаны с водой, и от едкого запаха карболки у всех слезились глаза. Все констебли-санитары подверглись разносу со стороны Пейдж за то, что не мыли руки после того, как прикасались к больным, и все они жаловались Майлсу, возмущенные тем, что ими командует женщина.
Единственный человек помимо больных, кто принял Пейдж без всяких оговорок, был Арман Леклерк, что весьма злило Майлса, потому что Арман всегда был самым верным его помощником.
Болдуина огорчила измена старого метиса.
В течение первой недели работы Пейдж в форте был только один случай нового заболевания лихорадкой. Вторая неделя прошла вообще без единого нового больного, а на третью неделю многие больные стали выздоравливать. Смертей больше не было.
Пейдж приходила в форт на рассвете и частенько покидала госпиталь после наступления темноты. Обычно ее сопровождал Роб Камерон: считалось, что приличная женщина не должна вечерами появляться на улицах Баттлфорда одна. Падая от усталости, Пейдж добиралась до своей комнаты, умывалась ледяной водой, натягивала ночную рубашку, которую дал ей Майлс, и падала в постель.
В течение этих первых горячих дней оба врага трудились без отдыха, урывая минуты для еды. С монотонным постоянством они схватывались в спорах о том, как лечить больных, но вскоре стали так уставать, что уже не было сил на споры, и постепенно они начали работать как одна команда.
К концу второй недели напряжение несколько ослабло, настолько, что у них появилась возможность нормально перекусить. Арман соорудил самодельный столик и накрывал им там поесть.
Во время этих перерывов в работе Пейдж обнаружила, что Майлс Болдуин ведет себя подчеркнуто официально и неизменно вежливо с изысканными манерами южного джентльмена — пока они не схватывались в жарких спорах о медицинских проблемах.
Он вел себя так отчужденно и бесстрастно, вел разговор большей частью о погоде и о больных, пока однажды вечером она не взбунтовалась за торопливым обедом.
Пейдж проглотила полный рот репы и спросила в упор:
— Итак, доктор Болдуин, что же заставило вас проделать такой длинный путь от Чарлстона до Канады и вступить в Северо-Западную Конную?
На какое-то мгновение она увидела боль на его лице, но эта боль ушла раньше, чем Пейдж была уверена в этом. Его серые глаза скользнули по ее лицу и остановились на бесконечных веревках с бельем.
Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил, и голос его звучал уклончиво:
— Почему люди вступают в Конную полицию, мисс Пейдж? Мы все жаждем приключений на Великом Северо-Западе, правда ведь?
Ему не удалось так легко уйти от ответа.
— Я полагала, что участие в Гражданской войне на всю жизнь вполне удовлетворило вашу жажду приключений. Вы так далеко от дома. Вы не тоскуете по вашей семье?
Воспоминания о ее собственном брате и племянниках, а Сэме и клинике, о пациентках, которых она там оставила, обступили ее. Конечно, он тоже должен чувствовать себя одиноко. Бывает ли он когда-нибудь на Юге? Ему повезло: в конце концов его родственники живут в том же столетии, что и он.
— У меня нет семьи, мисс Рандольф. — Его тон был холоден и безразличен, и она не могла уловить и намека на эмоции на его красивом лице. — Большинство погибли в результате войны.
Она почувствовала себя назойливым ребенком, которому дали по костяшкам пальцев.
— Мне очень жаль, — сказала она тихо извиняющимся голосом. — Для вас это, должно быть, ужасно. — Она знала, что, вероятно, ей не следует продолжать, но по какой-то причине ей необходимо было узнать о нем, поэтому она отбросила осторожность. — Вы были женаты? У вас были дети?
Поначалу она подумала, что он не собирается отвечать. Между ними повисло долгое тяжелое молчание, а черты его лица, казалось, окаменели. Когда он заговорил, его голос звучал напряженно, но за короткими отрывистыми фразами она почувствовала горечь утрат.
— Да, я однажды был женат. Мою жену звали Бет. Я знал ее всю мою жизнь. Мы поженились после войны. — Он перевел дыхание. — Мы были женаты пять лет, когда она впервые забеременела. — Он прокашлялся, поднес к губам стакан воды и сделал глоток, прежде чем продолжил: — У нее случился выкидыш, и Бет умерла от кровотечения. Наш ребенок умер вместе с ней.
В паузах между его словами она ощутила ужас, в усилиях, которых ему стоили слова, — муку, боль в его серых глазах, в застывших чертах лица.
— Простите меня, я не должна была проявлять любопытство. — Ее глаза наполнились слезами, она дотянулась через стол и взяла в свои руки его длинную кисть хирурга. Его кожа казалась ледяной, и она могла почувствовать узлы мускулов на его руке. — Я любопытная негодяйка. Мне очень жаль.
В его слабой улыбке не было и тени юмора, и он не ответил.
Спустя мгновение она отняла свою руку, склонилась над тарелкой и занялась ножом и вилкой.
— А вы, мисс Рандольф?
Его мягкий голос с южным акцентом нарушил воцарившуюся между ними тишину. Она с удивлением посмотрела на него. Он снова владел собой и воспользовался ее же оружием.
— У вас есть семья, которая ждет вас на Западном побережье? Муж? Наверное, дети? Или только поклонник? В ваше время женщины все еще имеют поклонников?
Его холодные серые глаза смотрели на ее лицо в ожидании ответа.
Она знала, что он думает о той первой ночи, когда она сказала ему, откуда она. С той поры они не возвращались к этой теме, но теперь он хотел знать, расскажет ли она ему ту же историю. Он испытывал ее. На это раз Пейдж тщательно подбирала слова.
— Никого значительного, кого в мое время можно считать поклонником, доктор. Что касается семьи, то у меня есть только брат, Тони, он живет здесь, в Саскачеване. Он женат, и у него двое маленьких мальчиков. Он на пару лет моложе меня. У него ферма, довольно большая.
Майлс кивнул, по-прежнему разглядывая ее с напряженным вниманием, которое она не хотела воспринимать.
— И вы соединитесь с ним и его семьей в ближайшем будущем, мисс Рандольф?
Пейдж почувствовала, как слезы скопились у нее в горле, и боролась с ними. Если он может оставаться холодным и бесстрастным, говоря о своей семье, то, черт побери, она тоже сумеет.
— Я не верю в это, — медленно произнесла она. — Во всяком случае не сейчас. Не в обозримое время. — Она посмотрела прямо в его непроницаемые серые глаза. — Вы должны понимать, что у меня нет пути вернуться туда, откуда я появилась. Во всяком случае я такого пути придумать не могу.
Ей было бесконечно больно признавать такое.
Он больше не расспрашивал ее, и это принесло ей облегчение.
— Значит, вы планируете остаться в Баттлфорде?
— Да.
Она поняла, что он на самом деле полагает, что у нее есть выбор. Абсурдность таких мыслей могла выглядеть смешной, но ей было не до смеха.
В тот день, когда он нанял ее, Майлс заплатил ей за две недели вперед шестнадцать долларов, показавшихся ей целым состоянием. Сейчас, после того как она заплатила Лулу и купила себе кое-что необходимое, у нее оставались еще шесть долларов.
Шесть долларов не открывают перед ней иного выбора, как оставаться в Баттлфорде, подумала она с горечью. И кроме того, куда бы она ни поехала, она все равно останется в этом чуждом ей столетии.
— Вы не обдумывали план открыть врачебный кабинет здесь, в городе, мисс Рандольф?
— Конечно, обдумывала.
Его вежливый вопрос и удивил ее, и вызвал раздражение, ибо это была проблема, которую она вновь и вновь взвешивала и не могла прийти к какому-то решению. Она вдруг разозлилась на него.
— Послушайте, мне до смерти осточертело это «мисс Рандольф». Вы не можете переломить себя и называть меня Пейдж? И, наконец, у вас тоже есть имя, так ведь, доктор? Там, откуда я сюда попала, мы не так чопорны, и ваши условности приводят меня в бешенство.
Одна бровь у него поползла вверх, и он кинул на нее загадочный взгляд. Потом прочистил горло.
— Имя у меня есть. Меня зовут Майлс.
— Ну вот, уже легче. А теперь, Майлс, мы можем обсудить, могу ли я открыть врачебный кабинет в этом городе. — Она нарочно подражала его формальному сухому тону. — Есть несколько моментов, в отношении которых я не знаю, как быть. Во-первых, у меня нет помещения, нет инструментов и очень мало денег. Во-вторых, я понятия не имею, какие лекарства здесь прописывают и даже какие лекарства доступны в этом конкретном историческом пункте, поскольку я училась в другой стране, можно сказать. — Она на мгновение замолчала и потом добавила уже другим тоном: — И последнее: судя по реакции, с которой я сталкиваюсь у большинства местных жителей, в этой эпохе быть женщиной и заводить врачебную практику взаимно исключается.
— Необязательно. — Он посмотрел на нее очень серьезно. — Вы можете лечить только женщин, Пейдж. Некоторые из них обращаются ко мне, но я уверен, что они будут чувствовать себя лучше, консультируясь с женщиной-врачом. Что же касается лекарств, то я могу помочь вам.
Не успела Пейдж ответить ему, как в дверь просунулась голова одного из констеблей из числа санитаров — глаза выпученные, лицо позеленело.
— Скорее, сэр, Аббота подбрасывает, и у него судороги. И потом, там шумят по поводу одеял, которые мы сменили.
Майлс выругался и поспешил за констеблем. Пейдж последовала за ним, но не с такой поспешностью, думая о его неожиданном предложении и обещании помочь ей с лекарствами.
Каждый раз, когда ей кажется, что она понимает его, Майлс Болдуин умудряется удивить ее.
И кроме того, он впервые назвал ее Пейдж.
Спустя четыре дня Лулу Либерман сунула свой задорный носик в деньги, которые Пейдж протянула ей, но не взяла их. В ее пронзительном голосе прозвучало угрожающее удовлетворение:
— Мне очень жаль, мисс Рандольф, но наша договоренность прекращает свое действие. Вам придется искать себе другое место для жилья.
Пейдж открыла рот от изумления.
— Другое место для жилья? О чем вы говорите? Я ничего не понимаю.
Она пыталась вычислить, какое из строгих правил Лулу она могла нарушить, но все последние недели она приходила в меблированные комнаты только для того, чтобы вымыться и поспать. Однако эпидемия уже кончилась, и Майлс накануне вечером сказал ей, что больше не нуждается в ее помощи.
Она ожидала этого: в госпитале осталось всего три пациента, и уже в течение нескольких дней не поступали новые больные лихорадкой. И тем не менее это решение ее обескуражило; она сама не осознавала, как радуется этой изнурительной работе, до той поры, когда все кончилось.
Сегодня утром она проснулась без ощущения дела, которое давала ей работа в форте, но у нее по крайней мере осталось достаточно денег, чтобы свободно вздохнуть. Майлс был более чем щедр и настоял, чтобы она приняла премию.
— Вы должны съехать, — объявила Лулу, — вот и все. У меня благопристойное заведение, и я не могу допустить, чтобы мое доброе имя компрометировали. Мистер Равен дважды видел, как вас после наступления темноты провожали домой разные полицейские. Что там происходит в форте, это ваше дело, и я в него не вмешиваюсь — я не из тех, кто сует нос в чужие дела, — но идут разговоры. А я должна зарабатывать себе на жизнь.
— Какие разговоры, Бога ради?
Пейдж испытывала почти непреодолимое желание дотянуться и сбить самодовольную ухмылку с пухленького личика Лулу.
А Лулу получала полное удовольствие.
— В городе все говорят, что вы шлюха, мисс Рандольф. Вы каждый день проводите в форте с этими мужчинами, и вы там одна, а домой являетесь только после наступления темноты. Двое жителей города видели вас там, в госпитале, и они говорят, что это просто стыд: вы в госпитале среди полуодетых мужчин. Это неприлично.
Губы Лулу сложились в тугой маленький узел.
— Но я с самого начала говорила вам, что я врач, и вы знаете про эпидемию. Я объясняла, что работала вместе с доктором Болдуином. Или вы хотите, чтобы я привела его сюда и заставила его объяснить вам, какая у нас работа?
Пейдж была полна сарказма. Она скорее умрет, чем вовлечет Майлса Болдуина в эти дрязги.
— Вы ведете себя со мной бесцеремонно, мисс Рандольф, — выпалила Лулу. — Я с самого начала сказала вам, что не потерплю такого поведения.
— Какого поведения? Я работала, как вол, чтобы заработать те деньги, которые плачу вам. Посмотрите на мои руки, они все потрескались от этой проклятой карболки. Будь оно все проклято, это просто смешно!
— Что за выражения, мисс Рандольф! — Лулу изобразила на своем лице ужас.
— Выражения?! Это нечестно, с вашей стороны, вышвыривать меня без предупреждения. — Пейдж неожиданно ощутила прилив вдохновения. — Хорошо, Лулу, но я, конечно, расскажу сержанту Робу Камерону, что вы выставили меня, даже не предупредив хотя бы за неделю. А он был о вас такого высокого мнения!
Как она и надеялась, упоминание именно Роба Камерона оказало немедленный эффект. Пейдж подозревала, что у Лулу есть свои планы в отношении ее и Камерона — планы, про которые, Пейдж была уверена, бедняга Роб ничего не знал.
— Сдерживайте себя, мисс Рандольф. Это дело между вами и мной, — пробормотала Лулу. — Незачем вмешивать в него сержанта Камерона. — Очень неохотно, кончиками пальцев, хозяйка меблированных комнат взяла три доллара, которые Пейдж держала в руке. — Я предупреждаю вас за неделю, мисс Рандольф, но это все. Я не могу рисковать своим добрым именем, даже вы должны понимать это.
Пейдж пропустила мимо ушей это оскорбление, хотя готова была взорваться от обиды и гнева.
— Через неделю я от вас съеду, можете на это рассчитывать.
Она повернулась на каблуках и вышла из кухни, хотя у нее чесались руки схватить Лулу и трясти до тех пор, пока не застучат все зубы в ее грязной голове.