Прежде всего, я поставил Федор Ивановича в известность, что о печати и «кочующих», казачий штаб уже отдал нужные распоряжения, чем показал свою готовность миролюбиво решать спорные вопросы. Затем, передавая ему мои разговор с Петром Николаевичем, я подчеркнул, что его благожелательное отношение и искреннее желание устранить все препятствия, стоящие на пути сближения штабов и мешающие их нормальной работе, — нашли живой отклик в душе и сердце Ген. Краснову.
В ответ на это Ген. Трухин сказал, что от Петра Николаевича Краснова он иного и не ожидал, ибо, по имеющимся у него сведениям, источником вражды является не Петр Николаевич, а скорее казачий штаб. Полагая, что он имеет в виду Семена Николаевича, как начальника штаба, я горячо заступился за последнего, сказав, что беседуя вчера с ним, я не заметил у него неприязни, ни в отношении штаба Р.О.А. вообще, ни в частности, лично к нему. В доказательство моих слов, я указал на готовность Семена Николаевича отдать просимые мною распоряжения, что можно рассматривать, как первые шаги к сближению обеих сторон.
Интересуясь отношением Ген. Власова к моей миссии, я спросил Феодор Ивановича, не говорил ли он с Андрей Андреевичем по поводу казачьих генералов, состоящих в «Комитете» и каково его мнение? Ген. Трухин ответил, что по этому вопросу он еще не разговаривал с Ген. Власовым, но о моем посещении штаба и о цели такового, Андрей Андреевич уже знает.
— «Могу Вам только сообщить, — сказал оп. — «что Вашу акцию Ген. Власов горячо приветствует. Но зная хорошо характер Андрея Андреевича», — продолжал он, — «я должен выбрать подходящий момент, дабы сначала подготовить его в нужном направлении и только тогда наши взаимные усилия могут увенчаться успехом. Судя по всем признакам, я полагаю, что в ближайшие дни, мне удастся устроить Ваше с ним свидание».
— «У меня еще есть один важный вопрос,» — сказал я, — «не сможете ли Вы высказать мне Вашу точку зрения, как Вы полагаете осуществить единое командование, в случае назначения Ген. Власова Главнокомандующим Русской Освободительной армией, и, значит, подчинения ему всех вооруженных русских национальных сил? Я, лично, этому вопросу придаю первенствующее значение, ибо глубоко убежден, что от правильного его решения, взаимоотношения между Р.O.A. и Казачеством, могут принять ту или иную форму».
В ответ, я услышал: «Полное, безоговорочное подчинение всех вооруженных сил Главнокомандующему, в том числе и казачьих».
— «А по времени, когда это будет?» — спросил я.
— «Теперь, немедленно» — был короткий ответ Ген. Трухина.
— «Мне пока неизвестна окончательная точка зрения Ген. Краснова по этому вопросу, но в связи с этим, я выскажу Вам мои личные соображения. Из совокупности всех данных и моих наблюдений, предлагаемая Вами форма, едва ли встретит на другой стороне сочувствие и будет приемлема. К тому много причин, как морально — психологических, так и физических. Нельзя не учитывать высокий чин. Ген. Краснова и его огромный военный стаж, а следовательно и его опыт, и его неоспоримый авторитет в казачестве. Позавчера Вы сами признали за ним и его большой государственный ум, и его всемирную известность. С другой стороны, надо принимать во внимание, что организованные казачьи части уже фактически существуют и давно ведут борьбу на фронте, тогда как Р.O.A. находится лишь в периоде формирования, да и, количественно, формируемые части, не столь многочисленны. Как военный, я вполне с Вами согласен, что необходимо единое командование и полное подчинение. Но обстановка сейчас необычайно сложная, а потому, едва ли можно применять то, что в нормальных условиях показалось-бы азбукой. Не подлежит сомнению, что это безоговорочное подчинение, во всяком случае, в начале, будет только на бумаге. Ведь немцы не позволят снять с фронта не только большую казачью единицу и перевести ее, по приказ. Главнокомандующего, на другой участок, но даже и сотню. При такой сложной обстановке, к этому вопросу, мне думается, следует подходить крайне осторожно. Но, вместе с тем, я убежден, что при наличии подлинной дружбы между Андрей Андреевичем и Петром Николаевичем, была бы легко найдена соответствующая равнодействующая и этот сложный вопрос оказался бы улаженным, путем взаимного соглашения. И в этом случае, опять, на первое место выступает необходимость не только примирения, но и установление, между верховными вождями Р.O.A. и казачества, — прочной дружбы. Тогда все вопросы будут разрешаться совершенно безболезненно. С своей стороны я обещаю приложить все усилия, чтобы склонить Ген. Краснова на максимум уступок. Но тогда и Вам, если Вы разделяете мое мнение, придется убедить Ген. Власова в необходимости, и с его стороны, проявить, в известных границах, уступчивость».
Мы еще очень долго обсуждали этот вопрос и мне казалось, что Ген. Трухин, как будто бы, склоняется воспринять высказанные мною, положения.
Мы расстались, условившись предварительно, что мое свидание с Ген. Власовым состоится только тогда, когда Ген. Трухин найдет для этого наиболее подходящий момент. Независимо от этого, он просил меня посещать его возможно чаще и поддерживать с ним непрерывную связь.
Я не буду описывать дальше каждое мое посещение Ген. Краснова или Ген. Трухина. Скажу только, что почти ежедневно я, по очереди, бывал то у одного, то у другого. Благодаря этому, между ними все время поддерживался живой контакт и обе стороны были обо всем информированы.
Во избежание возможных кривотолков, я держал в курсе предпринятой мною акции также и казачью старшину, находившуюся при Гл. Упр. Каз. Войск или в Берлине.
Считаю своим долгом подтвердить, что они все, как мне казалось, искренно приветствовали мою миссию примирения генералов Краснова и Власова, проявляли к этому большой интерес и с нетерпением ожидали успешного ее окончания.
В одно из моих посещений Ген. Трухина, он сообщил мне, что на следующий день вечером, меня примет Ген. Власов. Я полагал, что присутствие Донского Атамана при моем разговоре с Андрей Андреевичем, будет весьма полезным, почему эту мысль и высказал Федор Ивановичу. Он против этого не возражал. Что касается Дон. Атамана Ген. Татаркина, то он любезно согласился поехать со мной к Ген. Власову.
Мы прибыли к Ген. Трухину и через несколько минут пошли втроем к Андрей Андреевичу. Он жил в небольшой вилле, в нескольких минутах ходьбы от штаба. Ген. Власов охранялся довольно бдительно, но благодаря тому, что с нами был Ген. Трухин, мы легко миновали все заставы.
Оставив наши пальто в передней, мы вошли в слабо освещенную комнату, где при нашем появлении, поднялся сидевший у письменного стола, высокого роста мужчина лет около 54-х, с очень мужественной фигурой и резкими, энергичными чертами лица, одетый в военный китель, но без погон. Это был Ген. Власов.
Приветливо поздоровавшись, он представил нам находившегося в комнате штатского господина, сказав, что это — его большой друг, наш известный профессор, хирург Руднев, и добавил, что при нем мы можем говорить все откровенно.
Я должен предупредить, что передать точно все; что говорил Ген. Власов, является для меня задачей непосильной. Даже вернувшись домой и будучи еще под свежим впечатлением, я не мог полностью воспроизвести его речь. Поэтому, записанное мною я передам в подлиннике, в остальном же буду держаться точно смысла его речи.
Во время разговора, он несколько раз менял тему, затрагивал один вопрос и сейчас же переходил на другой, причем временами, затрагиваемые вопросы не имели между собой логической связи.
С некоторой натяжкой, его речь можно разделить на 4 части: в первой — он дал лестную оценку прекрасно поставленной у него разведки, сделав, однако, попутно, несколько резких выпадов против казачьего штаба и казачьего командования; во-второй — он коснулся своей военной службы и своих заслуг в Советском Союзе; третью часть — можно уподобить речи сурового прокурора, причем в роли подсудимого оказался П. Н. Краснов и, наконец, четвертая часть была хвалебным гимном тому же Краснову.
Свою речь, Андрей Андреевич начал заявлением, что разведка Р.О.А. работает идеально и что благодаря этому, он находится всегда в курсе всего, что происходит, какие разговоры ведутся о Р.О.А., а так-же какие интриги куются там, на другой стороне, т. е. в Гл. Упр. Каз. Войск. Благодаря этому он располагает подробными информациями и обо мне. Ему было своевременно доложено о моем появлении у Краснова; знает он о моем участии в Гражданской войне, о жизни в Югославии, а также о моей миссии в данный момент. Хорошо ему известно и то, что ближайшие сотрудники Ген. Краснова, страха иудейского ради, часто льстят последнему, скрывают от него истинное положение вещей и тем держат Петра Николаевича в заблуждении. В результате чего, последний живет как-бы вне времени и пространства и далеко от реальной обстановки.
— «Я слышал» — сказал он, — «что Вы часто посещаете Краснова и говорите ему правду, не считаясь с тем, нравится ли ему это или нет и знаю, что он ценит Ваше мнение. Обо всех там, я детально информирован. Да и здесь у меня всегда полно людей и каждый сообщает мне какую либо новость. Многие приходят наниматься. Низко кланяются, выставляют свои прошлые заслуги, щеголяют вытащенными из архивов, губернаторскими дипломами, как бы желая этим сказать: подавай им соответствующий пост. А у Власова иной масштаб и другая оценка: ты покажи и докажи сначала себя способным работником на малом месте, а тогда я тебя возвышу до предела возможностей. В противном случае: вот Бог, а вот порог».
Еще с большим негодованием говорил Ген. Власов о посещении его лицами из казачьих кругов. Они, боязливо оглядываясь кругом, смиренно просят его, чтобы свидание их с ним осталось в тайне.
— «Они думают, что я наивен» — сказал он, — «что не смогу понять их продажные душенки и разгадать их истинный смысл, — что они на всякий случай себя страхуют. Скажите мне, могу ли я пенить таких людей? Сегодня они продают Краснова, а завтра меня» и не ожидая моего ответа, он продолжал говорить дальше.
— «Я не дипломат, а только военный, но в Советском Союзе я прошел суровую школу и тяжелую жизнь и иногда вижу в людях то, что другие не могут в них подметить. Всю мою жизнь я посвятил военному делу и обладаю достаточно большим и сложным стажем».
Взяв книгу, лежавшую на столе и показывая ее нам, он сказал, что в ней есть подтверждение его словам и указание, что самая лучшая дивизия и корпус в Красной армии были те; коими он командовал. После этого, он коснулся своего прошлого, его службы в Китае, в качестве Представителя Красной Армии, затронул и свое участие в нынешней войне, с гордостью оттенив, что именно его армия расстроила все планы немцев и не допустила их захватить Москву.
Вдруг его мысли неожиданно приняли иное направление и Ген. Власов, несколько волнуясь, стал рисовать нам свое теперешнее положение.
— «Я нахожусь сейчас» — говорил он, — «в особо тяжелых условиях. Немцы всячески тормозят мою работу, много обещают, но ничего не выполняют. Докатятся до краха, пусть винят самих себя, а Власову терять нечего. Все, что он им?л, он уже потерял, включая и дорогих дочурок. Можете себе представить, что они там пережили? Но все равно, я перед немцами расшаркиваться не буду, как то делает Краснов. Я ставлю им свои условия и настойчиво требую их выполнения. В это же время, со стороны Краснова, вместо поддержки, я вижу только интрига и на каждом шагу забрасывание грязью и меня и Р.O.A. Слишком переоценивает себя Петр Николаевич, не считается с реальной обстановкой, в полном смысле слова — романист. Не хочет по добру по здоровому, ну и не надо. Просить не буду. Если он считает, что Власов придет к нему с поклоном, то он ошибается. Я найду иной путь.»
Продолжая дальше упрекать Ген. Краснова, Ген. Власов сказал, что Краснов глубоко заблуждается, думая, что Казачество стоит за ним и не желает учитывать, что придет момент и на зов Р.O.A. все казаки вольются в нее а Краснов останется один, со своим племянником, — С. Н. Красновым.
С не меньшей резкостью Андрей Андреевич обвинил Петра Николаевича в том, что тот ведет игру на его «Манифесте», прививая Казачеству мысль, что отсутствие в нем упоминания о казаках, — равносильно тайному желанию Власова уничтожить Казачество, как таковое, что, естественно, у многих казаков вызывает оправданное опасение.
— «А Краснову хорошо известно», — сказал Ген. Власов, «что я не сделал этого только потому, что скажи я о казаках, то я должен был бы тогда упомянуть и о всех других, как например. Украинцах, народах Кавказа и т. д.».
Столь же горячо критиковал он Ген. Краснова за его упорное нежелание понять и осознать необходимость единого командования и добавил, что точка зрения Петра Николаевича на этот предмет ему хорошо известна.
— «Не хочет, не надо, просить не буду, обойдемся и без него. Да и на что он сейчас способен, когда он, как я слышал, едва передвигается, скажет что-нибудь и тотчас же забывает».
И долго еще Ген. Власов расточал совершенно необоснованные и обидные упреки по адресу Ген. Краснова.
Стараясь не пропустить ни одного слова, я внимательно его слушал. Одновременно в моем сознании мелькала мысль: неужели же Федор Иванович так подготовил Ген. Власова, о чем он меня заверил? Несколько раз я недоуменно и вопросительно посматривал в сторону Ген. Трухина. Каждый раз я замечал, что он незаметно делает мне рукой какой-то знак. Непонятно было для меня и его поражающее спокойствие и полное-равнодушие к тому, что говорил Ген. Власов. Только, когда мы оставили Андрей Андреевича, Геп. Трухин объяснил мне значение этого. Он сказал, что он старался дать мне понять не принимать близко к сердцу слова Андрей Андреевича, ибо натура его такова, что сначала он должен горячо и резко выговориться и только затем будет уже рассуждать спокойно.
Наконец, совершенно неожиданно, Ген. Власов спросил меня: «— Ну что вы теперь можете сказать?»
Быстро собравшись с мыслями, я ответил: «Очень много. Прежде всего скажу, что мне было больно слушать Ваши обвинения и незаслуженные упреки по адресу Ген. Краснова. Вы сами сказали, что Петр Николаевич ценит меня за то, что я говорю ему правду в глаза. В таком случае, разрешите мне быть правдивым и в отношении Вас. Вы отлично знаете цель моего визита к Вам, а я добавлю еще, что у меня нет намерения наниматься к Вам на службу, или просить Вам о чем либо лично для себя. Такие предпосылки позволяют мне говорить с Вами совершенно откровенно. Слушая ваше каждое слово, я болел душой и как русский патриот, и как казак, и в то же время думал: два крупных государственных деятеля, одинаково горячо любят свою Родину, оба стоят во главе русского национального движения, имея одну и ту же конечную цель: освобождение русского подъяремного народа и свержение коммунистической власти; оба несут огромную ответственность перед теми, кто идет за ними, а значит и перед историей. И эти два человека до сего времени не нашли общий дружеский язык для взаимного понимания. Разве можно отрицать, что пропасть между вами и Ген. Красновым образовалась искусственно и, по моему глубокому убеждению, без достаточных реальных к тому оснований? Но вместе с тем, она сильно вредит русскому национальному делу. Я несколько раз и подолгу беседовал с Ген. Красновым на эту тему и могу вас заверить, что он усвоил мою миролюбивую точку зрения. Мало того, считаю своим долгом доложить вам, что я никогда не слышал от него резких выпадов и упреков по отношению вас. Вот почему я смею утверждать, что ваши информации о Ген. Краснове далеки от истины. Скорее, я вынес впечатление, что Петр Николаевич искренно скорбит душой о том, что между возглавителями Р.О.А. и Казачеством существует рознь и вражда. Я уверен, что то же самое скажет вам и присутствующий здесь Донской Атаман».
Дальше я старался доказать Ген. Власову, что я не вижу никаких глубоких причин их взаимного непонимания и что все вопросы, выдвинутые им, легко могут быть решены полюбовно, но при непременном условии наличия между им и Ген. Красновым приятельских отношений.
Когда я убеждал Ген. Власова, меня временами горячо поддерживал Ген. Трухин, подавал реплики в мою пользу и профессор Руднев.
Ген. Власов слушал меня не перебивая. Когда я исчерпал все доводы, чтобы убедить Андрей Андреевича в том, что его суждения о Петре Николаевиче основаны на информациях, каковые сильно страдают субъективностью, я закончил свою речь вопросом: «Что же я могу передать завтра Ген. Краснову? Сказать все, что я сейчас слышал, значило бы убить у него надежду на установление дружеского контакта с вами, а это было бы равносильно подливанию масла в огонь. Убежденно и искренне скажу вам, Андрей Андреевич, что вы этого сами не хотите».
К большой моей радости, Ген. Власов ответил: «Конечно нет. Зачем раздувать ненужную и вредную вражду и особенно, когда Петр Николаевич, как Вы меня уверили, не питает ко мне личной неприязни».
Дальше, уже спокойно, и в очень миролюбивом тоне, Ген. Власов стал говорить, что его настольные книги — книги Краснова, что он читает их с захватывающим интересом и убеждается, что Петр Николаевич большой знаток человеческой души, человек широко образованный и огромного государственного ума и что, все это, добавил он, особенно ценно в наше время. Еще ярче подчеркнул он неоспоримый авторитет Ген. Краснова и не только в среде казачества, но и в кругах русской эмиграции, сказав, что он его глубоко уважает и склоняет свою голову перед его мудростью и огромным житейским опытом.
Столь же тепло отозвался Андрей Андреевич и о военной службе Ген. Краснова, сказав, что, если до Великой войны Краснов был известен, как выдающийся военный писатель, то во время войны его имя гремело по всей России, как отличного военного начальника и геройского командира полка и командира бригады. Не забыл он отметить и значение Ген. Краснова в Гражданскую войну, сказав, что и по ныне русский народ высоко чтит его имя.
И вся дальнейшая речь Ген. Власова — была хвалебным гимном Петру Николаевичу.
Я сидел, как зачарованный и не мог сразу отдать себе отчет в том, что я слышу. Чем и как можно было объяснить такой резкий контраст между началом речи Ген. Власова и ее окончанием? Такое же чувство испытал и Донской Атаман, о чем он поделился со мной, когда мы возвращались домой.
Наш разговор затянулся очень долго, но велся уже в очень миролюбивом тоне. Было уже около 9 часов вечера и мы стали собираться уходить. Заметив это, Андрей Андреевич сказал: «Куда вы? По русскому обычаю надо откушать хлеба соли» и он пригласил нас в столовую.
Здесь Ген. Власов был необычайно радушный и гостеприимный хозяин. За рюмкой водки и очень скромной закуской, мы еще долго вели нашу дружескую беседу. Андрей Андреевич охотно рассказывал нам разные эпизоды из своей жизни в Советском Союзе, о войне, как он попал в плен и как с ним в начале грубо обращались немцы. Вместе с тем, он выразил желание, чтобы я в ближайшие дни снова посетил его. По его словам, нам предстояло разобрать еще много вопросов, касающихся Р.O.A. и Казачества. Только из боязни пропустить последний поезд, мы были вынуждены расстаться, я бы сказал, с суровым и гневным Ген. Власовым и, одновременно, с чрезвычайно любезным и симпатичным Андрей Андреевичем.
И дорогой и дома мы обменивались мнением, силясь угадать: когда же Ген. Власов был самим собой? — В начале или в конце нашего разговора? В конечном результате, после долгих и горячих дебатов, мы решили, что заключительный аккорд его речи звучал искренне и, как будто бы, без фальшивых ноток.