Два дня я безрезультатно звонил в штаб Р.О.А. Генералы Власов и Трухин отсутствовали. Только на третий день я связался по телефону с Фёдор Ивановичем. Несмотря на перегруженность большой и спешной работой, он просил меня приехать к нему на следующий день вечером, чтобы потом вместе пройти к Ген. Власову.
Приехав к Федор Ивановичу, я нашел его крайне утомленным, так как последние дни он провел в дороге, посещая части Р.О.А. Он еще не был в курсе здешних дел и весьма интересовался новостями в казачьих сферах. Я информировал его обо всем и передал ему, частично, последний разговор с Ген. Красновым, сказав, что у Петра Николаевича незаметно никаких перемен к худшему. Наоборот, можно смело утверждать, что он по-прежнему намеревается выработать совместно с ними соглашение, но, как я уже говорил, поставив условием официальное назначение Ген. Власова Главнокомандующим.
— «Кстати, скажете, Федор Иванович, когда же, наконец, это будет?» — спросил я.
— «Не только я, но и сам Ген. Власов этого не знает. Каждый день ему обещают, каждый день мы ждем, но безуспешно,» — ответил он мне.
— «Возможно, что такое положение продлится еще и месяц?» — задал я снова вопрос.
— «Не исключается и это,» — последовал лаконический ответ.
В дальнейшем разговоре Федор Иванович поделился со мной своими впечатлениями о поездке и о том, как подвигается формирование Р.О.А..
Узнав по телефону, что у Ген. Власова окончился прием, мы пошли к нему. Заметно было, что Андрей Андреевич чувствовал себя утомленным. Не отдохнув после поездки, он целый день принимал разных посетителей. Однако, встретил он нас с обычным радушием.
— «Ну, Иван Алексеевич, расскажите мне, будет ли Петр Николаевич держать свое обещание и идти с нами нога в ногу?» — с такими словами обратился ко мне Андрей Андрдеевич, опустившись в удобное, мягкое кресло. Мне пришлось повторить ему то, что час тому назад я рассказывал Ген. Трухину. Особенно сильно я подчеркнул, что Ген. Краснов идет искренно на сближение, но идет ощупью, быть может, с известным недоверием, опасаясь за дорогое ему казачество, которое он любит душой и сердцем.
— «Это надо понять и почувствовать», — сказал я, — «тогда многое станет ясно».
— «Да, быть может, и я не меньше его люблю и ценю казачество, но об этом молчу», — бросил мне в ответ Андрей Андреевич.
— «Многие, например,» — продолжал Ген. Власов, — «всячески зондируют почву и пытаются узнать — монархист ли я или республиканец. Но я молчу. Вам скажу, что ни то и ни другое. Для меня любая форма правления — приемлема. Но какая лучше, — это дело русского народа; он сам знает, что ему нужно. Захочет он монархию и я буду первый монархист, выскажется большинством за республику или федерацию, я столь же рьяно буду поддерживать его в этом. Упрекают меня также, что я не высказал официально мою точку зрения на еврейский вопрос. Но я сделал это умышленно. Скажи я что либо против, зтим вызвал бы к себе отрицательное отношение мирового еврейства, выскажись за него, мог бы нажить себе больше врагов. Поэтому этот вопрос я обошел молчанием, считая, что его решит сам русский народ.»
Переведя опять разговор на Ген. Краснова, Ген. Власов проявил особенный интерес к «соглашению», сказав, что то, что он прочитал во время завтрака, не содержит даже и намека об едином командовании и подчинении ему казачества, как Главнокомандующему. По его словам, там все, главным образом, сводилось к учреждению при нем Зимовой Станицы, а остальное полностью противоречило тому, что было договорено при его свидании с Ген. Красновым. К сожалению, я не мог дать ему исчерпывающий ответ по этому вопросу, ибо я знал, что никаких шагов со стороны генералов Красновых не было пока предпринято, дабы радикально изменить содержание «соглашения». Но я воздержался это высказать Ген. Власову и ограничился передачей ему мнения по этому вопросу Петра Николаевича. Я сказал, что в разговоре со мной, последний не считал эту редакцию окончательной и намеревался, приехав к нему, еще раз обсудить с ним все вопросы, а начальники штабов должны были тогда же составить письменное соглашение, приемлемое обеими сторонами. «Однако, прибавил я, обстановка, как Вам известно, сложилась неблагоприятно и выполнить это оказалось невозможным.»
Был ли удовлетворен Ген. Власов этим моим объяснением, я судить не могу, ибо, прервав эту тему он вдруг, неожиданно, спросил меня: «А как молодой Краснов?» — «Мне известно,» — ответил я — «что он также благожелательно настроен к Вам, но решающего, значения он не имеет. Я лично его ценю за его неподкупность и преданность Ген. П.Н.Краснову.»
— «Это мне хорошо известно. Знаю и то, что у него не хватает мужества противоречить или сказать неприятную правду в глаза Петру Николаевичу, а, кроме того, он находится всецело под влиянием Д-ра — X.» — сказал Ген. Власов.
Заговорив о будущей Зимовой Станице, Андрей Андреевич высказал надежду, что при наличии ее, отпадут все недоразумения и будет легче работать. На это я возразил ему, что при неизвестности, когда произойдет назначение его Главнокомандующем, вопрос о Зимовой Станице может затянуться на долгое время. И что в виду такой неопределенности, я хотел бы использовать время и на короткий срок проехать в Вену, для устройства моих личных дел. Там фактически находится моя квартира, а здесь я живу, как на бивуаке.
— «В любой момент, если будет нужно, и Вы и Ген. Краснов, имея мой адрес, можете меня вызвать,» — сказал я. Андрей Андреевич, не возражал против этого и лишь добавил, что и он с Федор Ивановичем редко будет здесь в ближайшие дни.
Наш разговор, по обыкновению, закончился скромным ужином. В тот момент я никак не предполагал, что это была моя последняя встреча с генералами Власовым и Трухиным. Больше я их никогда не видел.
После окончания войны о них ходили самые разнообразные слухи, каковые нашли свое завершение в официальном советском сообщении о состоявшейся в Москве над ними казни.
По имеющимся сведениям, уже проникшим в печать, Ген. Власов и ближайшие его генералы, став военнопленными тех, кого они никогда не считали своими противниками, были ими выданы на страшные мучения и смерть в Советский Союз.
К Ген. Краснову я ехал уже с окончательно созревшим решением, временно уехать в Вену. Никаких событий, которые могли бы изменить мое намерение, не произошло. Генералы Власов и Трухин опять отсутствовали. В беседе с Петром Николаевичем, я доложил ему о моем посещении Ген. Власова, передав во всех деталях мой с ним разговор. Я всячески старался оттенить Ген. Краснову тот большой интерес, который проявил Андрей Андреевич к письменному соглашению. На вопрос — изменен ли уже текст последнего в том духе, как было услов-лено при свидании, Петр Николаевич, как-то неохотно, ответил, что пока еще нет, но будет сделано своевременно. Чувствуя, что он избегает углублять этот вопрос, я не стал дальше говорить на эту тему, а продолжил мой доклад. В заключение я высказал надежду, что, судя по всем данным, Ген. Власов, действительно, желает установить с ним дружескую связь. Вследствие этого можно предполагать, что в своих требованиях он сделает много уступок, но, конечно, при условии, что и с казачьей стороны будет проявлена известная сговорчивость и даже инициатива.
— «В этом отношении,» — сказал я, — «Вы можете всецело рассчитывать на поддержку ближайшего сотрудника и советника Андрея Андреевича, Ген. Трухина. Вы сами дали ему такую лестную аттестацию и он действительно много сделал, чтобы сблизить Вас с Ген. Власовым. Что касается меня, то я считаю мою задачу временно законченной.»
С этими доводами Ген. Краснов согласился и высказал пожелание, чтобы мои предположения оправдались. Здесь же он похвально отозвался о моей работе, сказав, что инициатива сближения казачества с Р.О.А. принадлежит исключительно мне и что он хорошо помнит наш разговор, когда я впервые поделился с ним моим планом.
Услышав о моем намерении вернуться домой в Вену, так как мое присутствие сейчас в Берлине не является необходимым, Петр Николаевич не оспаривал мое решение. Наоборот, он одобрил его, сказав, что это так близко, что в крайнем случае, аэропланом, я могу быть в Берлине за один, два часа.
Прощаясь со мной, Петр Николаевич просил меня поддерживать с ним и Семеном Николаевичем постоянный контакт.
Итак, в двадцатых числах января, распрощавшись с моими друзьями, я уехал в Вену.
В первое время моего пребывания здесь, ничего не произошло, что заслуживало бы внимание. Как и прежде, я заходил иногда в казачий штаб на короткое время, за получением новостей и ожидая каждый день моего вызова в Берлин. Меня озабочивал вопрос, в какую форму выливаются взаимоотношения между генералами Красновым и Власовым. На мои письма, посланные генералам Красновым, я ответа от них не получил.
Раньше я посещал штаб часто и нередко встречал там много лиц, прибывших из Берлина. Они иногда правильно и объективно рисовали мне картину событий в центре и я, отчасти, был в курсе тамощных дел. Теперь бывал я в штабе реже, ибо, в результате ежедневных сильных бомбардировок, была разрушена большая часть трамвайных линий и мне до штаба надо было идти пешком около 7 километров. В бурную, снежную и дождливую погоду я вообще избегал совершать это путешествие.
3-го февраля я готовился уехать в Югославию, где предполагал пробыть около недели. Почти накануне моего отъезда я получил по телефону извещение, что в Вену приехал Донской Атаман Ген. Татаркин и желает меня видеть.
Я отправился по указанному адресу и нашел Атамана несколько озабоченным и расстроенным. С ним были Полк. С. и офицер Р.O.A. Ротмистр М. Григорий Васильевич рассказал мне, что находясь последнее время в районе Виллаха, он неожиданно получил из штаба Р.O.A., от Ген. П., официальное письмо, которое привез ему Ротмистр М.
— «Вопрос, затронутый в нем,» — сказал Ген. Татаркин, — «весьма конфиденциальный и крайне деликатный. Прежде чем, принять то или иное решение, я бы хотел обсудить его с Вами» и он передал мне письмо, напечатанное на пишущей машинке.
Насколько мне память не изменяет, оно начиналось, примерно, так: «Распоряжением Главнокомандующего на меня возложена организация казачьих войск и решение всех казачьих вопросов.» Второй абзац письма был посвящен Ген. П. Н. Краснову, по адресу которого автор разразился недопустимо резкими выпадами и клеветой. По третьему пункту Донской Атаман, Ген. Татаркин, предназначался на должность Начальника Главного Управления казачьих войск при штабе Р.O.A. а его начальником штаба Полк. К.[7], по отзыву некоторых, любимец генералов Власова и Трухина, молодой и довольно невоздержанный человек. Дальше были поименованы еще 2–3 лица, в том числе и я, как кандидаты на высшие посты при штабе Главнокомандующего. Письмо было подписано Ген. П., предназначенным Ген. Власовым на должность инспектора казачьих войск.
Когда я ознакомился с этим документом, у меня не оставалось ни малейшего сомнения, что между Красновым и Власовым произошел не только разрыв, но случилось нечто худшее. Совершенно игнорируя П. Н. Краснова, в официальном документе, его действия подвергаются грубой критике и, именем Главнокомандующего, казачьи генералы сзываются в ставку Р.O.A. для работы по казачьим вопросам, но вне всякой связи с главой Казачества. Но больше всего меня возмутила подпись Ген. П., которая совершенно обесценивала этот документ. В моей памяти сразу воскресла вся бурная эпопея этого генерала. Свою карьеру он начал в составе Русского Охранного корпуса в Югославии, где удержался недолго и, по словам командира корпуса Ген. Штейфон, вскоре оттуда дезертировал. Кстати сказать, что по пути своего бегства из корпуса он, около часа ночи, явился ко мне на квартиру в нетрезвом виде и требовал от меня деньги. Через небольшой срок, генерал, неожиданно, появляется уже в штабе 1 казачьей дивизии Ген. Панвица. Но и здесь он долго не ужился и, исчезнув, вынырнул внезапно в Италии, в казачьем стане Ген. Доманова. Помню, как-то раз, Петр Николаевич спросил меня: — знаю ли я Ген. П., находящегося сейчас у Доманова и которого он намеревается назначить на ответственную должность. Я ответил, что этого генерала в своей жизни я видел только раз и то он был в нетрезвом состоянии, а затем, рассказав всю его пеструю карьеру, я добавил, что ко всему этому он — больной алкоголик. Подумав немного, Петр Николаевич промолвил: «Теперь я понимаю, почему он периодически болеет по неделям.»
Однако, служба в стане Доманова тоже не пришлась по вкусу Ген. П. и он тогда перекочевал к Ген. Власову. Чем и как он подкупил симпатии последнего, мне неизвестно, но бесспорно, судя по документу, он завоевал доверие Андрей Андреевича и свое дело начал с грязной и грубой клеветы на П. Н. Краснова.
Все это я подробно рассказал Донскому Атаману, дабы он знал подлинное лицо автора письма. Негодуя против генерала П., я одновременно не щадил и генералов Власова и Трухина, справедливо упрекая и их. Я мог понять…что они не сошлись с Ген. Красновым, мог допустить, что они стали на. путь открытого с ним конфликта, но в моем сознании никак не укладывалось, чтобы они среди казаков не могли найти более достойного на такую большую и ответственную должность, чем названный генерал.
— «Кто же из казаков, уважающих себя, пойдет служить под его командой?» — задал я вопрос Донскому Атаману.
— «Какой же выход из положения?» — спросил Григорий Васильевич.
— «Если я получу такое письмо, я поеду сначала к Петру Николаевичу, посоветуюсь с ним, а потом приму окончательное решение,» — ответил я. Атаман молчал. Он, видимо, внутренне боролся с собой, не зная как поступить. После небольшой паузы он сказал, что этот вопрос столь важен, что он должен его еще всесторонне обдумать. Полагая, что он знает причины, побудившие Ген. Власова открыто выступить против Краснова, я спросил его об этом. Он ответил отрицательно, сославшись на то, что последнее время он жил вблизи Виллаха и не в курсе Берлинских событий, но что когда он находился еще в Берлине, он ничего не мог заметить, что предвещало бы их разрыв.
Не зная, что предпримет Атаман, я, на всякий случай, просил его, если он будет видеть Ген. Трухина, передать ему мое письмо. Он обещал выполнить мою просьбу и мы условились, что завтра я принесу ему письмо.
В письме Ген. Трухину я, прежде всего, выразил глубокое сожаление, что наши старания сблизить Р.O.A. и казачество оказались напрасными. Они не только не увенчались успехом, но в данный момент, на лицо — еще более острая вражда. Я не защищаю и не обвиняю ни одну сторону, — писал я, — ибо мне неизвестны причины и обстоятельства, которые привели к такому печальному концу. Быть может, с большой натяжкой, можно найти некоторое обоснование враждебной позиции Ген. Власова по отношению Ген. Краснова, но никак нельзя оправдать, когда его именем, в официальном документе, выносится гнусная клевета на Ген. Краснова и когда все казачье дело вручается Ген. П., бурная карьера которого должна вызывать только суровое осуждение. В моей памяти еще так свежи хвалебные гимны Андрей Андреевича Петру Николаевичу. Приходится признать, что сомнения Ген. Краснова оправдались, когда он высказал опасение, что Ген. Власов, не зная Казачество, может на высшие должности назначать лиц, далеко не отвечающих своему назначению. Затем, дав аттестацию Ген. П., я в конце письма указал, что испытываю необычайно горькое разочарование, вспоминая его и Ген. Власова заверения, (каковые тогда мне казались искренними), о том, что все вопросы между Казачеством и Р.O.A. будут решаться дружески. Между тем, вчера я читал документ с грязными выпадами против Краснова, убедивший меня, что штаб Р.O.A. открыто повел борьбу против главы Казачества.
Передавая это письмо Донскому Атаману, я спросил: «Каково же его решение?» Ген. Татаркин дал уклончивый ответ, сказав: «Вероятно я проеду сначала к Ген. Краснову». Вскоре мы расстались.
Позднее я узнал, что Донской Атаман не поехал к Ген. Краснову, а направился в Мюнзанген и 6-го февраля виделся с генералами Власовым и Трухиным. Какой был у них разговор и о чем они договорились, точно никогда установить не удастся, так как никого из них в живых нет. Известно также, что Ю-го Февраля Ген. Татаркин, по указанию Ген. Власова, переехал в лагерь Гольберг, где встретился с генералами П. и Г… Главную роль здесь играл, занимая доминирующее положение, как будущий инспектор казачьих войск, описанный мною выше, Ген. П… Вместе с ним находился Ген. Г… Он предназначался Ген. Власовым в атаманы всех степных казачьих войск, кроме Донского. Временно исполняющим должность Терского Атамана, был назначен Полк. В.
Генералом П. и полковником К.[8] было выработано положение об управлении казачьими войсками, каковое сильно шло в ущерб интересам казачества. Учитывая мягкость характера Ген. Татаркина и опасаясь, что он может таковое принять, Полк. С, состоявший при Донском Атамане, по своей инициативе, срочно известил об этом Кубанского Атанама Ген. Н. Последний 17-го Февраля прибыл в Гольберг и настоял на пересмотре «положения». После нескольких, очень долгих заседаний, было выработано новое положение, в котором, в из-известной мере, были защищены казачьи права. Согласно последнему, начальником казачьих войск должен быть старший Атаман и при нем Атаманский совет, собираемый им по своему усмотрению. Приказом Ген. Власова от 28-го Марта 1945 г. № 061-к, в этой должности был утвержден Ген. Татаркин, а начальником его канцелярии и штаб офицером для особых поручений Полк. С. Следует еще отметить, что против желания Донского и Кубанского атаманов, но по настоянию Ген. П. и Полк. К., пользовавшихся поддержкой Ген. Трухина, в Атаманский Совет вошел и Ген. Г., что усилило в Совете позицию Ген. Власова.
Уже по окончании войны мне стало известно, что в 1945 году, Ген. Г. В. Татаркин был интернирован американскими властями и пробыл в интернации около года. Это заточение окончательно надломило его силы и он вышел на свободу совершенно больным. Все мои попытки установить с ним контакт, успехом не увенчались. А в конце Октября 1947 г. пришло официальное уведомление о скоропостижной смерти Донского Атамана Ген. — лейт. Г. В. Татаркина, последовавшей 14 Октября 1947 г. в Фельдмохинге, недалеко от Мюнхена. В виду этого, согласно приказу Дон. Атамана еще от 1943 года, мне пришлось вступить в исполнение обязанностей Дон. Атамана.
После отъезда Донского Атамана, я уехал в Югославию, откуда вернулся в средине Февраля. В казачьем штабе меня ждало официальное письмо из Глав. Управ. Каз. Войск. Ссылаясь на указание Ген. Краснова и Д-ра X., С. Н. Краснов просил меня проверить работу Венского казачьего штаба[9] и дать свое заключение в возможной его реорганизации. Из Берлина, в помощь мне, был прислан офицер, который и привез мне это письмо. Отказать в просьбе я не мог уже потому, что я пользовался некоторой защитой штаба а, главное, штаб выдавал мне продовольственные карточки. В силу этого, я чувствовал себя как то обязанным, почему и принял предложение.
Предстоящая работа не представляла для меня большого труда. Все плюсы и минусы штаба я уже давно видел. Поручив офицеру собрать нужные статистические данные, я начал урывками писать порученный мне доклад.
В это время я совершенно не был в курсе Берлинских событий и не знал какую позицию занимает Глав. Управ. Каз. Войск вообще, а в частности Ген. Краснов, в отношении Р.O.A.. Ничего не мог сказать по этому вопросу и офицер, присланный из Берлина в мое распоряжение.
Между тем, народная молва несла различные слухи. Усиленно говорили, что, будто бы, Кубанский Атаман оставил Генерала Краснова и даже отдал приказ о полном безоговорочном вступлении Кубанского казачьего войска в ряды Освободительного Движения Народов России, под водительством Ген. — лейт. Власова. Впоследствии этот слух оправдался. Тогда признавалось, что этим актом был нанесен большой моральный удар лично П. Н. Краснову, а также и его престижу, как главе всего казачества. Будучи в Италии, мне пришлось читать приказ Ген. Краснова Казачьим Войскам № 12 от 23 Марта 1945 г. в котором он весьма сурово осудил поступок Ген. Н., считая таковой лишенным законных оснований.
Под влиянием этих слухов я написал С. Н. Краснову письмо, прося его обо всем меня подробно информировать. Но курьер штаба, коему было дано письмо, привез мне его обратно, сказав, что Ген. С. Н. Краснов находится в Италии. Как бы в подтверждение, несколько дней позже, я получил из Италии письмо от С. Н. Краснова. В нем он сообщал, что Глав. Управ. Каз. Войск находится уже в Италии, где условия работы гораздо лучше, чем в Берлине, и советовал и мне приехать в Италию. Но где был Петр Николаевич, он мне не написал и только из другого источника я узнал, что последний также находится в Италии, при стане Доманова.