— Что-то важное…
— Послушай, дружище, давай не сегодня…
— Вот видите, — сказал Руж, поравнявшись с женщинами у воды.
Они обернулись, стоя на коленях.
— Вот видите, теперь он ищет разговора со мной, ну и пусть его… Да и день сегодня отменный, жаль тратить попусту время.
Они втирали в доски квадратные куски марсельского мыла, которые были слишком велики для женской руки, но со временем смыливались по углам, превращаясь в белую пену. По голубой воде белые пятна пены плыли рядом с белыми лебедями. Руж шел дальше.
Придя домой, он не сразу увидел ее, она была у себя, но тем лучше. За едой в полдень она не сказала ни слова — тем лучше. Она все молчит — что ж, тем лучше. Она словно где-то далеко-далеко — тем лучше; она кажется грустной — тем лучше.
«Теперь-то я знаю, в чем дело, и приготовил сюрприз», — думает Руж.
Немного спустя он говорит Декостеру:
— Послушай, пойдешь в кафе на вокзале и купишь две бутылки эгля… Нет, пожалуй, возьми-ка шесть… Полдюжины как раз влезут в сумку. Эгль 23, это самое лучшее. Ты помнишь, мы выпили бутылку с Перреном, когда он проиграл пари год назад… И вот еще что: когда купишь, иди боковыми проулками. Ты ведь знаешь, где мастерская Росси? Ну вот! Просто войдешь — горбун будет там, он придет нам поиграть… Я сказал, ты зайдешь за ним, потому что лучше ему не идти одному… Приведешь его к нам, и, если случится, можешь пройти мимо кафе Миллике. Знаешь, сделай-ка так, чтобы бутылки торчали из сумки, ничего, пусть позлится… Уж если затеяли праздник — отчего лишать себя удовольствия… Ты понимаешь, ей было скучно, это нормально, мы жили-то по-стариковски… Но мы ведь не такие уж старики, не настоящие старики, не старики на веки вечные, а, Декостер?
Наступал вечер, и они как раз закончили приводить сети в порядок; Декостер пошел помыть руки с мылом.
Он направился к берегу и пристроился там, где кончается галька и у воды остается узкая полоска песка, на которую по-девичьи игриво набегают легкие волны.
Вот волна. Декостер берет ее в руки. Мыло почти не мылится, потому что вода в озере слишком мягкая и никак его не берет.
Нужно время, чтобы обзавестись белыми перчатками.
Волна за волной, волна за волной, и вот Декостер берет в руки еще одну, чтобы ополоснуть их.
Потом он идет за сумкой. Руж дал ему на вино ассигнацию.
Оставалось только ждать. Руж ходил взад и вперед перед дверью. Вдруг он о чем-то вспомнил, заторопился, вошел в дом. Да, надо было поспешить, надо было успеть отыскать в глубине шкафа костюм, который он уж и не помнил, когда надевал, костюм из голубого шевиота. К счастью, не пришлось зажигать керосиновую лампу, света хватало, чтобы завязать галстук; огрубевшие пальцы шарили за жесткими отворотами и путались в мягкой мешанине шелка. Руж стоял перед маленьким зеркальцем в алюминиевой рамке, висящим у окна, а вокруг, в пыли и грязи, там и сям были разбросаны вещи, потому что к его комнате не прикасались во время ремонта. Но главное было успеть. Руж был готов вовремя. У него даже осталось время выйти навстречу гостю.
Небо все в облаках, смеркается, и Декостера можно узнать только по росту, а горбуна — по инструменту в вощеном холщовом футляре, висящему на нем, словно второй горб. Руж делает знак обождать его. В зеленой прогалине на небе между двух облаков мелькает бледная звезда.
— Ну, вот, — говорит Руж, — я вижу, что на вас можно положиться. — И, подходя к горбуну: — Вы просто молодчина, истинная правда… Спасибо. Я только хотел вам сказать… Ну как, Декостер, с вином все в порядке?
Вино на месте, чего же еще?
— Послушай, — говорит Руж Декостеру, — попридержи немного бутылки. Не надо, чтобы она нас услышала. Мы оба встанем к сетям, а вы (это уже горбуну) садитесь тихонько на эту скамью. Ни звука, пока не готовы, но когда приготовитесь, тогда уж давайте вовсю…
Как распорядился Руж, так и сделали. Горбун был так осторожен, что она не должна была ни о чем догадаться. Он пристроился на скамье у пятна света, лившегося из открытой двери, среди камней — сгусток тьмы в полумраке. Вот он присел, подтянул к себе инструмент, положил на колени и расстегнул футляр, словно мать, раздевающая свое дитя. Прежде чем заиграть, он задумчиво приподнял лицо и пошевелил пальцами в воздухе.
Ничего не скажешь, он был настоящим артистом — Декостер знал в этом толк. Аккорды вырвались наружу, словно ядро из пушки, но во всем этом было и то чувство меры, которое не каждый день встретишь. А сам ведь он — только взгляните: руки ни к черту, пальцы, как у скелета, тело… О теле лучше и не говорить. Но у него была сила весь мир закрутить в танце. Он словно притягивал волны с того конца озера, и они накатывали на берег не по своей прихоти, а по его желанию. Руж попросил его:
— Постарайтесь сыграть что-нибудь, что она знает, что-то оттуда, из ее страны…
Горбун начал с танцевальной мелодии.
А потом…
Ни Декостер, ни Руж не тронулись с места, потому что они и так все отлично видели. Сначала в раме окна за белыми занавесками появилась тень, потом она сдвинулась в сторону, уменьшилась, выросла, руки поднялись к лицу, волосам. Аккордеон расточал гаммы, потоки звенящих звуков, струившихся между пальцами и повисающих в воздухе, словно драгоценное колье, выставленное на продажу. Декостер и Руж не двигались с места, они ждали ее, а она все не появлялась. Тут Руж спросил:
— А бутылки?
Они так и болтались в сумке за спиной Декостера. Тот и не подумал поставить ее на землю.
— Господи! — воскликнул Руж. — Надо быстрей остудить их. — Он взял сумку у Декостера, спустился к воде и обернулся: — А ты живо готовь стаканы!
Руж наклонился и выложил на песок бутылки. Вечер был тихий, и волны набегали на них, ласковые и низкие. Руж присел и положил бутылки одну подле другой. Декостер был уже на кухне. Горбун на скамье даже не поднял лица, — наоборот, он склонился еще ниже и почти касался им своего инструмента, покачиваясь в такт музыке; вдруг он замер, снова начал двигаться в такт… А Декостер в это время искал стаканы в шкафу.
Никто не услышал, как она отворила дверь и вышла; она ступала так легко, словно вообще не касалась земли, но шелест ее юбки, похожей на крыло диковинной бабочки, заставил Декостера обернуться. Он так и застыл на месте со стаканом в руке. Руж как раз встал, опустил руки и замер, позабыв про свой праздничный голубой костюм, белый воротничок, галстук и внушительные усы.
Она стала еще прекрасней. Ее юбка всколыхнулась, одним движением она откинула волосы назад.
Руж хотел захлопать в ладоши, но передумал. Он неловко переступил ногами и сказал:
— Ну вот, глядите-ка… Вот видите, все хорошо.
Декостер поставил на стол стакан, слегка постучал им, и Руж словно проснулся:
— Декостер, надо бы отодвинуть стол в сторонку, будет побольше места… Помоги-ка. Приставим его к двери в мою комнату.
Они переставляют стол.
— А сейчас — мигом за бутылками! — говорит Руж, сам идет за ними и возвращается, неся по бутылке в каждой руке.
Он открывает бутылки, не решаясь на нее взглянуть. Она прислоняется к стене и ждет. Она улыбается, ее зубы блестят. Руж суетится, машет руками, откупоривает бутылки, говорит Декостеру:
— Тут все четыре стакана? Да уж, со стаканами у нас плохо… — Потом кричит: — Эй, месье Урбэн! Вы как, идете? Мы ждем. Давайте-ка чокнемся!
Он наполняет стаканы, в них льется чистое золото, чуть зеленоватое, дивно прозрачное: что ж, этого не отнять у нашей жалкой маленькой жизни.
Руж поднимает налитый доверху стакан:
— За ваше здоровье, мадемуазель Жюльет! Здоровье и благополучие.
Она тоже поднимает руку; он отводит глаза. Вино славное, свежее, терпкое, теплое, оно говорит с вами; он не решается говорить, он не может больше сказать ни слова, он только выпивает за пришедшего к ним горбуна.
Декостер прихлебывает вино, втягивая тощую шею с камушком адамова яблока; между двумя глотками он бросает взгляд на парадный шевиотовый пиджак, белую рубашку и шелковый галстук…
В ту ночь ее разбудил стук входной двери; она услышала, как кто-то тихо идет по камням.
Она не засветила лампу в своей чудесной новой комнате, но лунный свет падал ей на кровать. Бледный свет шел из-за пелены облаков, нависших над перевалом, где, должно быть, уже выпал снег. Без труда можно было увидеть, кто ходит перед домом, всего-то и требовалось отдернуть занавеску. Это был Руж, без фуражки и башмаков, на нем были только штаны и открытая рубаха. В руках он держал ружье, взятое у Боломе. Должно быть, он что-то услышал. Стальные стволы блестели в лунном свете.
Он прокрался в сторону деревни, потом вернулся и прошел мимо окна. Больше она ничего не слышала; он пошел, должно быть, к скале и зарослям камыша.