Эстебан Рокхе всегда чувствовал себя на балах как привыкший и зимой и летом бегать босиком деревенский мальчишка в подаренных ему новых ботинках. Вроде бы и тепло, и красиво, а всё равно что-то мешает, давит, жмёт и сковывает движения. Вот и сейчас, в гасиенде да Ла Вега сеньор Рокхе всё сильнее ощущал себя лишним на развернувшемся перед ним празднике жизни. Впрочем, не он один. За приветливой улыбкой молодого дона Диего, в честь возвращения из Испании которого любящий отец и устроил столь пышное торжество, проницательный сеньор Рокхе безошибочно угадывал скуку и нетерпение.
— Разве можно скучать на столь блестящем празднике, дон Диего? — Эстебан с лёгкой улыбкой, призванной скрасить возможную бестактность, покачал головой.
— Ах, сеньор Рокхе, — Диего страдальчески вздохнул, — когда сердца всех прекрасных сеньорит покорены разбойником в чёрной маске, что ещё остаётся?
— Не всех, — Эстебан ловко подхватил с подноса пробегавшего мимо слуги два бокала. Один протянул Диего, а из второго с удовольствием отхлебнул сам, — сеньорита Эсперанса, между нами говоря, страшно разгневалась на Зорро за то, что он истоптал клумбу. И даже сказала, что если этот разбойник ещё раз сунет свой лисий хвост в её владения, она спустит на него собак.
Диего возблагодарил небеса за то, что не успел сделать глоток из бокала, иначе благородное старое вино точно бы застряло в горле словно старая кость, и не сдержал изумлённого восклицания:
— А мне сеньорита Эсперанса всегда казалась скромной и доброй девушкой!
Пожалуй, даже излишне скромной, но, как оказалось, этот тихий омут обильно заселён разнообразной и далеко не всегда безопасной живностью.
Эстебан жёстко усмехнулся одним уголком губ и негромко заметил:
— Что же ещё ей оставалось, если она в родном доме жила на положении то ли приживалки, то ли бедной родственницы!
Диего был полностью согласен с этим дерзким, безусловно выходящим за рамки хорошего тона, но при этом смелым и искренним парнем, только вот образ светского щёголя и книгочея подразумевал совсем иную реакцию.
— В нашем обществе принято считать, что сеньорита Эсперанса является воспитанницей дона Рамиреса, — поджав губы, чопорно заявил Диего. — И мы искренне восхищаемся доном Рамиресом, поскольку…
— Он запросто мог вышвырнуть девчонку на улицу, — хмыкнул сеньор Рокхе.
— Сеньор Рокхе, Вы говорите возмутительные вещи! — Диего оскорблённо вскинулся, решив не ждать более благоприятного момента для завершения беседы с человеком, чья проницательность становилась опасной.
— Я говорю правду, — устало вздохнул Эстебан, — но если Вам она не по душе, может быть поговорим о Зорро?
В этот раз Диего даже притворяться не пришлось, гримаса отвращения и недовольства сама собой появилась.
— Я Вас умоляю, — сеньор де Ла Вега небрежно взмахнул рукой, — только не это! Давайте лучше поговорим о Вас, ведь Вы, если не ошибаюсь, новый человек в нашем обществе? Давно Вы прибыли из Испании?
Сеньор Рокхе подобрался, словно тигр перед прыжком:
— А кто Вам сказал, что я из Испании?
Диего удивлённо захлопал глазами и деланно рассмеялся:
— А откуда ещё к нам приезжают столь блестящие кабальеро!
Эстебан сузил тёмно-серые, сейчас казавшиеся почти чёрными глаза, внимательно изучая стоящего перед ним кабальеро.
«А мальчишка-то не так глуп, как кажется на первый взгляд, — отметил для себя сеньор Рокхе. — И фигура у него не учёного, а воина, привыкшего к пешим и верховым прогулкам, вон, ноги какие мускулистые! И сутулости, характерной для учёных нет, как и близорукости, присущей всем книгочеям».
— Вы правы, дон Диего, — чувствуя, что пауза затягивается, медленно произнёс Эстебан, — я действительно прибыл из Испании.
— О, — оживился Диего, не терявший надежды узнать хоть что-нибудь существенное о человеке, которого все местные кумушку готовы были обвинить во всех смертных грехах и самых страшных преступлениях, начиная с предательства Иисуса Христа. — Я так и знал, что у нас найдётся тема для совместных воспоминаний!
— Вряд ли, дон Диего, — сухо ответил сеньор Рокхе, — в Испании мы точно вращались в разных кругах.
«Что-то кабальеро темнит, — отметил Диего, сохраняя на лице выражение благодушного любопытства, свойственного, как он успел заметить, всем людям, проводящим больше времени в книгах, чем в реальном мире, — кто он? Зачем приехал в Лос-Анхелес? Или правильнее будет спросить, почему уехал из Испании?» В голове Диего вспыхнули какие-то смутные образы, обрывки какой-то истории, скандальной настолько, что не услышать её было невозможно, но при этом не затрагивающей Диего и его знакомых, а потому не осевшей в памяти.
Эстебан по чуть блеснувшим глазам Диего понял, что невольно навёл молодого кабальеро на размышления о своей скромной особе (а учитывая праздный образ жизни, который вёл молодой де Ла Вега, времени на раздумья у него было более чем достаточно) и под первым же благовидным предлогом, танцем с сеньоритой Эсперансой, поспешил раскланяться. Только вот точно так же вежливо раскланяться с собственными мыслями не удалось, да и не привык сеньор Рокхе тешить себя иллюзиями, а потому, вернувшись домой, раскурил сигару, придвинул к себе поближе чернильницу и стопку листов и уселся в глубокое кресло, в котором любил отдыхать после обеда дон Рамирес.
Эсперанса, безошибочно определив, что любимого сейчас беспокоить не стоит, ушла в сад возиться с цветами, которые, как поговаривали встречающиеся в каждом городке сплетники, любила даже больше людей. Эстебан же сидел в глубоком кресле, с отсутствующим видом попыхивая сигарой и что-то черкая пером на подхваченном со стола листе. Постепенно из хаоса чёрточек и линий разной степени кривизны проступило очертание мужской фигуры. Сеньор Рокхе окинул придирчивым взглядом набросок, удовлетворённо хмыкнул, раздавил окурок в хрустальной пепельнице, деловито потёр ладони и ещё энергичнее заскользил пером по листу.
Через час Эстебан с усталым вздохом откинулся на спинку кресла, раскуривая новую сигару. На коленях у мужчины лежал портрет дона Диего де Ла Вега, выполненный столь точно, что мог бы оказать честь любому художнику-портретисту.
— Что это у тебя? — бесшумно замершая на пороге комнаты Эсперанса с любопытством посмотрела на рисунок, но подходить ближе без приглашения не стала.
Эстебан взмахом руки подозвал девушку к себе, а когда она подошла, ловко усадил к себе на колени, игнорируя смущённый писк.
— Смотри, — сеньор Рокхе разгладил набросок и показал его Эсперансе.
Девушка наклонила голову, чуть щурясь на рисунок, и удивлённо приподняла брови:
— Диего? Вот уж не ожидала, что ты у меня такой ценитель мужской красоты!
Эстебан усмехнулся уголком губ и, опять подхватив перо, пририсовал Диего маску и развевающийся за спиной плащ:
— А теперь что скажешь?
Эсперанса опять чуть сощурилась, приглядываясь к рисунку, и прижала руки к горлу, заглушая крик изумления:
— Но… это же… это же Зорро!
— Что и требовалось доказать, — Эстебан звучно поцеловал девушку в щёку. — Наш кабальеро не так прост, как кажется на первый взгляд.
— Значит это Диего растоптал мою клумбу, — процедила Эсперанса, и глаза её хищно сверкнули. — И что ты теперь будешь делать? Сдашь его коменданту?
— Поеду в Испанию.
— Зачем? — охнула Эсперанса, и её блестящие глаза моментально наполнились слезами. — Зачем тебе уезжать?
Эстебан крепко обнял девушку, поцеловал в висок и коротко ответил, как отрубил:
— Надо.
— Пойду прикажу слугам собрать твои вещи, — убитым голосом пролепетала Эсперанса, тайком смахивая слезинку со щеки.
— Эй, — Эстебан поймал девушку за руку, — я только съезжу до Испании и сразу вернусь обратно.
— Я не понимаю, почему тебе нужно уезжать прямо сейчас?! — в голосе Эсперансы помимо воли зазвенела обида и тщательно скрываемая ревность. — Это как-то связано с Зорро? Или… или ты едешь к женщине?
— Ревнивица! — расхохотался Эстебан и, легко сломав сопротивление девушки, привлёк её к себе. — Вот уж не думал, что столь благоразумная и сдержанная сеньорита таит в себе такой вулкан страстей!
— Я испанка, если ты забыл, — обиженно пропыхтела девушка, пытаясь вывернуться из крепких объятий.
— Я тоже, — коротко усмехнулся Эстебан, — по крайней мере, на одну половину.
Гнев Эсперансы моментально улетучился, испарившись от жгучего любопытства:
— А на вторую половину ты кто?
— Чёрт его знает, — зло ответил Эстебан, и его серые глаза яростно сверкнули. — Разбойник, задравший подол моей матери… — парень осёкся и смущённо замолчал.
Эсперанса помолчала немного, а потом мягко погладила сеньора Рокхе по щеке:
— Знаешь, а я ведь тоже незаконнорожденная.
Эстебан крепко прижал девушку к себе, зарылся лицом в её пушистые, пахнущие солнцем и цветами волосы и пробурчал:
— А мне плевать.
Эсперанса, воспитанная в духе слепого следования правилам приличия и не привыкшая к подобной откровенности, смутилась, покраснела и поспешно задала вопрос, не дававший ей покоя:
— Почему ты хочешь уехать?
— Чтобы помочь Диего, — между чёрных бровей Эстебана, придающих его лицу несколько свирепый вид, пролегла мрачная складка. — Рано или поздно комендант поймёт, кто такой Зорро.
— А нам-то какое дело?! — сердито воскликнула Эсперанса и с детской обидой добавила. — Зорро мою клумбу растоптал.
— И спас мне жизнь.
— Когда это? — сердитой кошкой фыркнула девушка. — Что-то я не припомню столь благородного поступка сеньора Зорро!
— Это было ещё в Испании, — неохотно ответил сеньор Рокхе, погружаясь в воспоминания, которые рад был бы забыть раз и навсегда.
Эстебана Рокхе не просто так называли человеком сомнительного происхождения, на то были веские основания. Мать Эстебана, сеньорита Хуана, была древнего знатного рода, представители которого с давних времён верой и правдой, крестом и мечом, служили государям, причём выбирали людей не только благородных (благородство и власть сочетаются плохо), но и щедрых на милости к своим соратникам. Стоит ли говорить, что к моменту появления на свет матушки Эстебана род мог похвастаться не только длинной родословной, но и весьма приличной казной, равной государственной казне какого-нибудь средневекового независимого города. Казалось бы, у девушки, выращенной в таких оранжерейных условиях, весь путь будет усыпан лепестками роз, но это оказалось совсем не так.
Как-то раз, когда Хуана возвращалась домой от своей престарелой тётки, на узкой заросшей травой дороге, которой пользовались лишь редкие путешественники да ещё горожане в дни больших торжеств, карету остановила разбойничья ватага. Возглавлял ватагу бывший управляющий, которого, и это Хуана помнила очень хорошо, били плетью, а потом выгнали из гасиенды за то, что он соблазнил горничную девушку.
— Ну что, птичка, попалась? — усмехнулся разбойник, а потом махнул рукой своим подельникам. — Она ваша, парни. Можете делать с ней всё, что захотите.
Когда через сутки специально посланные на поиски девушки слуги обнаружили истерзанную и окровавленную Хуану в беспамятстве в придорожных кустах, все родные со слезами на глазах молили небеса лишь о том, чтобы бедняжка выжила. Спешно вызванный доктор сначала виновато прятал глаза, но с каждым днём его прогнозы становились всё жизнерадостнее. Молодой и здоровый организм пусть и медленно, но восстанавливался, у Хуаны появился аппетит, бледные впавшие щёчки зарумянились, а по губам нет-нет да и проскальзывала улыбка. О том, что с ней произошло, Хуана не помнила, а родные, движимые отчасти человеколюбием, а отчасти желанием как можно скорее забыть скандальную историю, и не расспрашивали. Жива осталась, и хвала милосердной Мадонне.
Хуана окрепла и встала на ноги, опять стала появляться на семейных вечерах, ездить, уже в сопровождении дюжих слуг, в гости и на пикники, с лёгкой улыбкой, в которой сквозила грусть, выслушивать пылкие серенады поклонников. Родные девушки вздохнули с облегчением, и вот тут-то над благородным семейством и разразилась очередная гроза: нападение разбойников, о котором все так старательно забывали, не прошло бесследно, Хуана забеременела и даже под страхом вечной гибели своей бессмертной души не смогла бы сказать, от кого из лесных насильников понесла. Родные спешно отправили Хуану в глухой монастырь, где несчастная и прожила в уединении и отчаянии до самых родов.
Точно в срок, под оглушительные раскаты грома на свет появился крепкий малыш, сразу же издавший такой пронзительный вопль, что принимавшая роды повитуха едва не уронила младенца на пол. Родные собирались отдать мальчика на воспитание в какую-нибудь семью, а то и просто подкинуть в монастырь или миссию, но Хуана разъярённой волчицей встала на защиту своего сына.
— Да пойми же ты, глупая, — заламывал руки отец, — ты перечёркиваешь себе всю жизнь! С таким… — мужчина брезгливо сморщился, презрительно махнул рукой на сладко спящего младенца, — тебя не возьмут ни в одну приличную семью!
— Это мой сын, — отчеканила Хуана, прижимая младенца к груди.
— Сын, — фыркнул отец, — чей папаша — мерзкий разбойник, насильник и убийца, место которому на виселице!
— И пусть. Сын не отвечает за грехи отца.
— Будешь упрямиться, отрекусь от тебя и оставлю в монастыре! — пригрозил взбешённый отец.
Хуана пожала плечами и наклонилась к младенцу, нежно целуя его в красное сморщенное личико.
Взбешённый отец громогласно отрёкся от своей неразумной дочери и под страхом опалы запретил другим членам семейства с ней видеться и общаться, но брат Хуаны, Мигель, всё равно навещал сестру и племянника, которого мать назвала в честь героя любимого романа Эстебаном, и по мере сил помогал им.
Из монастыря Хуана и Эстебан перебрались в крошечный домик и зажили там, отвергнутые светским обществом, зато принятые всей душой своими соседями. Как и соседские ребятишки, Эстебан рано повзрослел и учёным премудростям предпочитал всевозможные мальчишеские забавы и проказы, на которые был великий мастер. Единственное, что унаследовал мальчуган от своей благовоспитанной утончённой матушки, был талант к рисованию, но и его Эстебан приспособил под себя, изображая не пейзажи или портреты, а довольно меткие и, чего греха таить, обидные карикатуры на соседей, родных и знакомых. За эти карикатуры на мальчишку частенько жаловались, грозились прибить, а то и колотили, если могли догнать, но Эстебан оставался верен себе, своим привычкам и своему таланту.
Когда мальчику исполнилось десять лет, в маленькой семье произошли серьёзные перемены: во-первых, сердце сеньоры Хуаны, до этого целиком и полностью принадлежавшее только сыну, смог покорить почтенный ювелир сеньор Луис. Эстебана же, который страшно ревновал мать и обозлился на весь мир, забрал к себе на воспитание сеньор Мигель, который после смерти отца стал главным в роду и мог наконец-то перестать скрывать свою помощь сестре и племяннику. Это и стало второй серьёзной переменой в жизни Хуаны и её сына.
Эстебан рос в доме своего дядюшки, словно чертополох на клумбе с изысканными лилиями: нет, разумеется, и сам дон Мигель, и его семейство приняли мальчика как родного, но по-настоящему родным всем этим благовоспитанным и знатным Эстебан себя никогда не ощущал. Так и вырос вороной в павлиньих перьях, чувствуя себя одинаково глупо и среди богатых и знатных, и среди простых людей. Дон Мигель сначала пытался отдать племянника в лоно католической церкви, но после первой же непотребной карикатуры на служителей духовенства, за которую в былые времена могли и на костёр отправить, от своей затеи отказался, решив, что армия вернее сможет обуздать строптивого, явно унаследовавшего дурные наклонности папаши, мальчишку.
Эстебану пришёлся по вкусу военный мундир, а особенно то, как охотно сеньориты и даже замужние сеньоры падают в объятия военного. Правда, армия и живопись сочетались плохо, а потому от мундира пришлось отказаться. Дон Мигель в отчаянии махнул рукой и выделил племяннику скромную мастерскую, где тот самозабвенно трудился, создавая пусть и не потрясающие шедевры, но довольно яркие и запоминающиеся картины. Охочая до скандалов молва мигом окрестила мастерскую логовом разврата, утверждая, что девицы и женщины, заказывающие у Эстебана портреты, расплачиваются с ним исключительно натурой.
Дон Мигель пытался вразумлять племянника, но тот только отшучивался и отмахивался от всех увещеваний: мол, если кому-то завидно, пусть не робеют и приходят, он парень молодой, его на всех хватит. Благородный кабальеро разводил руками и выплачивал очередному разъярённому супругу компенсацию за украшение чела развесистыми рогами.
Где-то примерно через год такой весёлой жизни к Эстебану пришла молодая красивая сеньора пожелавшая заказать портрет. На тот момент молодой человек упорно волочился за одной неприступной красавицей, а потому заказ сеньоры принял, портрет нарисовал, но тем и ограничился, чем люто оскорбил даму. Возмущённая красотка прибежала к супругу и, обливаясь слезами и раздирая одежду на груди поведала, как проклятый художник силой овладел ею. Муж жене не то чтобы сильно поверил, но решил не упускать возможность расквитаться с проклятым мальчишкой и заодно подорвать авторитет его дядюшки, который становился всё более значимой фигурой при дворе. Оставив супругу на попечении верной служанки, супруг в компании четырёх дюжих слуг направился к Эстебану, но дома его не застал: молодой художник сломил-таки сопротивление неприступной красотки и проводил время у неё.
К тому моменту, как счастливый Эстебан возвратился-таки домой, супруг устал, проголодался и озверел окончательно, а потому не дожидаясь, пока художник войдёт в дом, натравил на него слуг. Эта спешка спасла Эстебану жизнь. Когда молодой художник рухнул на землю с рассечённой головой от мощного удара крепкой дубинкой, на тёмной улице показались двое прохожих, без лишних вопросов и раздумий бросившиеся на помощь Эстебану. Взмахами кнута разогнав нападающих, один из мужчин легко, словно пёрышко, подхватил находящегося в полубессознательном состоянии художника на руки и внёс его в дом, отправив своего спутника за лекарем. Только в Лос-Анхелесе, куда рассерженный дон Мигель отправил (точнее, выслал) своего непутёвого племянника, на балу в гасиенде де Ла Вега Эстебан увидел своего спасителя, но узнать смог только благодаря своему таланту художника. Дон Диего де Ла Вега, в Испании мастерскими ударами кнута разогнавший опьянённых запахами крови и собственной безнаказанностью мужланов, в Лос-Анхелесе оказался изнеженным книгочеем, не способным держать в руках ничего, тяжелее гусиного пера. Чего ради благородный кабальеро, вернувший домой, затеял такой странный и унизительный маскарад? Добро бы ещё героем прикидывался, это как раз было бы вполне понятно и объяснимо, многие стараются выглядеть в глазах сеньорит гораздо лучше, богаче и отважнее, чем есть на самом деле, но тут смелый воин прячется под маской слабака! А что, если это не единственная маска дона Диего? Эстебан нарисовал портрет Диего, добавил маску и плащ Зорро и удовлетворённо хмыкнул. Молодой де Ла Вега прирождённый лицедей, только вот публично унижать коменданта всё-таки не стоило. Капитан Гонсалес не из тех, кто обладает христианским смирением и милосердием, он не успокоится, пока не станцует фламенко на трупе врага. А значит, придётся помочь сеньору Зорро, вернуть долг, ведь Эстебан, при всех своих недостатках, никогда не забывал добра. Зла, впрочем, тоже, и это была ещё одна причина помогать Зорро: ведь комендант чуть не арестовал Эстебана и вёл себя довольно дерзко с Эсперансой.
— Эстебан, — Эсперанса, словно прочитав мысли своего возлюбленного, прижалась к груди Эстебана, — давай завтра с утра съездим к падре Антонио.
— Зачем?! — искренне изумился сеньор Рокхе. — Мы ведь договорились, что обвенчаемся осенью, тогда и мои родные приедут.
— Падре Антонио поможет тебе добраться до Испании, — таинственным шёпотом произнесла Эсперанса и опасливо огляделась по сторонам. — Он может, я знаю.
Эстебан фыркнул, но вспомнил таинственные то ли слухи, то ли легенды о неких загадочных вратах и прикусил язык. Надолго оставлять девушку не хотелось, да и перспектива месяц, а то и больше, болтаться в море, испытывая все прелести морской болезни, не радовала, а потому сеньор Рокхе, пусть и поморщившись, кивнул:
— Ладно, поедем к падре. Если не поможет, так хоть благословит на дорогу.
— Поможет, обязательно поможет, — горячо заверила Эсперанса любимого. — Падре Антонио никому в помощи не отказывает!
— Что, и коменданту тоже? — не смог удержаться Эстебан.
— А комендант его ни о чём не просил, — рассмеялась Эсперанса. — Кстати, как тебе бал у дона Алехандро?
— Бывало и хуже.
***
Диего
«Бывало и хуже, — думал я, танцуя с дочерью дона Фердинандо, такой же огненно-рыжей, как и её папенька, и выслушивая непрекращающийся щебет девицы. — Эта, по крайней мере, трещит не о Зорро, а о молодом управляющем. Интересно, отец в курсе, что его скромная дочурка готова отдаться слуге?»
— Я уверена, что Хосе и есть Зорро! — выпалила сеньорита Люсия, и я понял, что поторопился в своих выводах. И эта ничем не отличается от других девиц.
Проклятый бал, да когда он уже кончится?! И где, чёрт побери, Каталина и падре Антонио?! Я уже готов был плюнуть на все правила приличия и броситься к себе в поисках Каталины и падре, как вдруг седой как лунь дворецкий (я давно говорил отцу, что стоит отправить старика на заслуженный отдых, но отец отшучивался, что тогда ему не от кого будет узнать о том, как жили люди до появления огня) появился на пороге, откашлялся и чуть дребезжащим голосом провозгласил:
— Падре Антонио с воспитанницей!
Моё сердце подпрыгнуло так высоко, что даже горло перехватило. Я резво повернулся, самым непочтительным образом забыв о своей даме, плевать, сеньорита Люсия всё равно ничего не заметила, поглощённая мыслями об управляющем, а её отцу я принесу свои самые искренние извинения. И сожаления, в конце концов, дура дочь — это действительно печально. Я чуть слышно фыркнул и нетерпеливо переступил с ноги на ногу, чувствуя себя горячим скакуном, сдерживаемым железной рукой хозяина. Мадонна, да где этот падре, что он, заснул по дороге, что ли?!
И тут я, наконец-то, заметил старика священника, чья чёрная потёртая сутана резко выделялась среды пышных нарядов гостей. Отлично, падре Антонио здесь, а где Каталина? Я впился взглядом в стоящую рядом с падре стройную девушку в изысканном платье, несколько вышедшем из моды. Словно почувствовав мой взгляд, девушка повернулась, и наши взгляды встретились. Это была Каталина.
Весь мир пропал для меня, подёрнулись дымкой цвета и звуки, люди вообще перестали существовать, остались только мы двое: она и я. Даже с другого конца зала я слышал стук её сердца, видел, как взволнованно подрагивают нежные руки, ощущал горячее дыхание на своей коже. Малышка Лина, маленькая отважная воительница, не побоявшаяся бросить вызов целому городу.
— Падре Антонио! — отец приветственным возгласом разрушил невольную заминку, вызванную прибытием новых, довольно неожиданных для собравшихся, гостей и быстрым шагом направился к священнику. — Как я рад Вас видеть!
— Дон Алехандро, — падре Антонио осенил отца благословением и почтительно поклонился, — позвольте представить Вам мою воспитанницу, сеньориту Каталину.
Я замер, словно налетев на невидимую стену. Отец прекрасно знает, что никакой воспитанницы у падре Антонио нет и быть не может. И что теперь будет? Эх, надо было раньше как следует всё обдумать, чтобы не ставить Лину в неловкое положение!
Я решительно направился к отцу и тут услышал его спокойный весёлый голос:
— Смею заметить, падре, с тех пор, как я видел Вашу воспитанницу последний раз, она превратилась в очаровательную девушку.
— Благодарю Вас, сеньор, — Каталина склонила голову и чуть присела.
Умница моя, как хорошо она держится! А отец какой молодец, даже бровью не повёл, словно так всё и должно быть.
— Могу я пригласить Вас на танец, сеньорита? — отец галантно подал Каталине руку. — На правах хозяина дома я танцую с Вами первым!
Эй, это моя девушка! Я сверлил отца сердитым взглядом, но тот словно забыл о моём существовании, легко, словно двадцатилетний юноша, ведя Каталину в вальсе.
— Дон Диего, а Вы знали о том, что у падре Антонио есть воспитанница? — прощебетала Мария, повисая у меня на руке. В тот же миг на другой руке повисла Элена, старавшаяся ни в чём не уступать своей сестре-близняшке.
— Первый раз слышу, — с досадой ответил я, прекрасно понимая, что ближайшее время не смогу отвязаться от назойливых сестриц. Ад и все его обитатели пожри этот проклятый этикет!
— Ну как же, — разочарованно протянула Элена, даже не пытаясь скрыть огорчение от моей полной неосведомлённости, — в городе об этом все знают.
Ага, конечно, давно ли?!
— Моё неведение объясняет то, что я совсем недавно вернулся из Испании, — с улыбкой оправдывался я.
— И там вы очаровывали прекрасных сеньорит? — Мария кокетливо погрозила мне пальчиком. — Признайтесь, дон Диего, сколько разбитых сердец Вы оставили?
Искренне надеюсь, что ни одного, с дамами я предпочитаю расставаться полюбовно.
— Ну что Вы, сеньорита Мария — я с печальным вздохом тяжелобольного, который ни исцелиться, ни умереть не может, махнул рукой, — какие разбитые сердца. Знакомые мне сеньориты предпочитают героев, а не скромных учёных.
Девицы дружно смутились, удар вышел превосходный, прямо в цель и всё в рамках этикета, ничего оскорбительного для нежных сеньорит. Моё настроение немного улучшилось, по губам скользнула лёгкая полуулыбка.
— Мне кажется, дон Диего, — смущённо пролепетала Элена, старательно подбирая слова, — Вы ошибаетесь.
— Не говори глупости, сестрица, — фыркнула Мария, которая всегда терпеть не могла притворяться, чем до слёз огорчала своих многочисленных дуэний и ещё более многочисленных родственниц. — Я прекрасно знаю, что ты не задумываясь предпочтёшь Зорро любому…
— Придержи язык, Мария! — так грозно прикрикнула на сестру Элена, что я с нескрываемым удивлением воззрился на смущённо покрасневшую девушку.
Мария недовольно поджала губки, но продолжать спорить не стала, наоборот захлопала пушистыми ресничками и прощебетала:
— Дон Диего, следующий танец я дарю Вам.
Благодарю покорно, ещё один танец выслушивать восхищённые вздохи о Зорро я не готов. Я поцеловал руку сначала Элене, затем Марии и с лёгким вздохом облегчения, который честно попытался выдать за сожаление, ответил:
— Увы, сеньориты, я вынужден оставить Вас, меня зовёт отец.
Я низко поклонился девушкам, плавно развернулся и, честно стараясь двигаться медленно, направился к отцу, стоящему рядом с падре Антонио и Каталиной. Странное волнение, которого я не испытывал даже освобождая дона Рамиреса из тюрьмы, внезапно овладело мной.
— О, Диего, — отец встретил меня лёгкой одобрительной улыбкой и повернулся к гостям. — Сеньорита Каталина, позвольте представить Вам моего сына, Диего. Диего, это воспитанница падре Антонио, сеньорита Каталина.
— Искренне рад знакомству с Вами сеньорита, — я взял прохладную от волнения ручку Каталины и поднёс её к губам, — надеюсь, она перерастёт в крепкую дружбу!
— Знакомство с Вами честь для меня, сеньор, — Каталина низко присела, украдкой бросая на меня лукавые взгляды.
— Могу я пригласить Вас на танец, сеньорита?
Мне так хотелось прижать Каталину к себе, что даже ладони заныли, а малышка, лукавый бесёнок, ещё и не сразу приняла моё предложение, пролепетала, смущенно опустив очи долу и теребя кружева на манжете:
— Дон Диего, Ваше предложение такая честь для меня… Право слово, я опасаюсь, что покажусь Вам скучной, ведь я долгое время жила уединённо и ничего, буквально ничего не знаю о сеньоре Зорро!
И ресничками, зараза такая, захлопала. Я глубоко вздохнул, стараясь не замечать изумлённо-осуждающего аханья находящихся поблизости сеньорит и почтенных сеньор и мягко улыбнулся, чуть требовательнее, чем это полагалось по этикету, протягивая Каталине руку:
— Я охотно прощаю Вам Ваше неведение сеньорита. Полагаю, о сеньоре Зорро сегодня было сказано более чем достаточно.
— В таком случае, я охотно принимаю Ваше предложение, — Каталина присела, явив моему взору соблазнительную ложбинку, в которой словно капля росы в чашечке цветка посверкивал небольшой кулон.
Я снова глубоко вздохнул, благодаря небеса за то, что танец начался, и пышная юбка дамы надёжно прикрыла мою бурную реакцию на открывшуюся картинку.
— Вы так напряжены, дон Диего, — прошептала Каталина, после первого круга и добавила чуть слышно с очаровательным смешком, — местами особенно.
— Моей выдержки, сеньорита, — я мягко улыбнулся, чтобы со стороны наша беседа казалась лёгким необременительным разговором, — хватает лишь на то, чтобы не позволять руке соскользнуть ниже Вашей талии.
— Вот как? — Каталина повинуясь ритму танца чуть прижалась ко мне, словно бы случайно коснувшись грудью моей груди. — А позвольте полюбопытствовать, что же будет, если Ваша рука соскользнёт ниже?
Чертовка, она открыто соблазняет меня! Ладно, в конце концов, в эту игру вполне могут играть двое.
— Моя рука может скользнуть так, — я, опять-таки в ритме танца, опустился на одно колено и незаметно скользнул рукой по щиколотке Каталины вверх почти до колена, — или так, — я поднялся «случайно» скользнув рукой по бедру своей дамы.
— Дон Диего! — возглас Каталины прозвучал чуть громче, чем следовало, моментально приковав к нам внимание гостей. — Неужели Вы удостоились приглашения в королевский дворец?!
Что и говорить, было дело. Тот визит мне иногда до сих пор в кошмарах снится, настолько там всё было запротоколировано и подчинено тирану Этикету.
Сеньориты, услышав возглас Каталину, моментально подобрались и впервые с начала вечера посмотрели на меня с явным интересом. Выходит, сеньора Зорро всё-таки можно затмить, пусть и блеском королевского двора.
— Сеньорита, — я тяжело вздохнул и чуть прижал Каталину к себе, — я не большой любитель светских развлечений.
— Вот как? — Каталина легкокрылой бабочкой закружилась вокруг меня, её длинная юбка подобно волне обвивала и ласкала мне ноги. — Вынуждена признаться, дон Диего, я также предпочитаю тишину и спокойствие напыщенной яркости светской жизни.
Танцующие неподалёку сеньориты чуть слышно презрительно зафыркали, выразительно поджимая губки и приподнимая брови, а я изо всех сил сдерживался, чтобы не подхватить Каталину на руки и не отнести к себе в комнату на глазах у всех. А может, не сдерживаться? Насколько я помню, в Лос-Анхелесе с пониманием и одобрением относятся к пылким страстям, затмевающим разум.
— Танец закончился, — прошептала Каталина, чуть шевеля губами, — проводи меня к падре Антонио.
Я нахмурился.
— Диего, не глупи, — прошипела Каталина, чуть наступив мне носком туфельки на ногу, — не стоит шокировать общество, это больше пристало Зорро, а не дону Диего!
— Через полчаса у меня, — прошептал я в ответ, мягко целую руку своей прекрасной дамы, — и не вздумай отказываться…
— Отчего же? — в полный голос прощебетала Каталина, кокетливо хлопая ресницами.
— Оттого, что последствия разбуженной стихии трудно предугадать, — также в полный голос ответил я. — Благодарю за танец, сеньорита, надеюсь, наше с Вами знакомство будет продолжено.
— Как Вам будет угодно, дон Диего, — Каталина скромно потупилась, опять присев так, что мне стала видна соблазнительная ложбинка.
— Ужасно душно, — я томно помахал рукой перед лицом, — с Вашего позволения, отец, я подойду к окну.
Отец величественно кивнул и, прикрывая меня, завязал с падре Антонио какой-то оживлённый разговор, к которому постарался подключить всех находящихся поблизости мужчин и даже дам. Сеньорита же Элена не присоединилась к беседе, а лёгкой тенью скользнула ко мне. Что ж, пока сеньорита щебечет о Зорро, я вполне успею привести себя в порядок.
— Дон Диего, — сеньорита Элена легко коснулась моей руки, — Помните, Вы обещали этот танец мне.
Когда?! Я честно попытался вспомнить, кому и что успел пообещать, но танец с Каталиной, подобно придирчивому садовнику, с корнем выдрал все остальные воспоминания. Ладно, не буду ставить сеньориту в неловкое положение.
— Разумеется, сеньорита, — я поклонился, галантно протягивая Элене руку и невольно бросая взгляд в ту сторону, где стояла Каталина. — Идёмте.
Элена расплылась в довольной торжествующей улыбке и так гордо вскинула голову, словно сражение выиграла, не меньше. Не понял, это ещё что за шутки?!
Заиграла музыка, и я повёл свою даму в танце, помимо воли сравнивая её с Каталиной. Казалось бы, сеньорита Элена тоже весьма привлекательна, её почти без преувеличения можно назвать красавицей, а никакого волнения в крови не вызывает. Античная статуя, такая же прекрасная и холодная.
— Дон Диего, — Элена капризно надула губки и кокетливо погрозила мне пальчиком, — Вы меня совсем не слушаете!
— Прошу меня простить, сеньорита, — я галантно поклонился, — рядом с такой красавицей трудно собраться с мыслями.
Элена серебристо рассмеялась, чуть откинув голову назад. Меня неприятно резанула искусственность её манер, даже смех был нарочитым, как на сцене. Хотя нет, опытным актёрам на сцене я верил гораздо больше. Мадонна, да когда уже, наконец, закончится этот танец?! И с чего бы вдруг сеньорита Элена, весь вечер щебетавшая только о Зорро, решила почтить меня своим вниманием? Неужели из-за реплики Каталины о приёме в королевском дворце?
— Благодарю за тёплый приём, дон Алехандро, — мягкий голос падре Антонио показался мне гласом небес, сообщающем о завершении мук, — мне с моей воспитанницей пора возвращаться домой.
— Оставайтесь, падре, — отец мягко положил руку на плечо священнику, — Вы и сеньорита Каталина желанные гости в нашем доме!
Точно, особенно сеньорита. Причём лично я буду просто счастлив видеть Лину хозяйкой гасиенды и своей супругой.
— Нет, дон Алехандро, — падре Антонио покачал головой, — мне нужно ещё подготовить проповедь и побеседовать с братом Франциском, он последнее время какой-то мрачный и подавленный.
— Что ж, тогда желаю Вам удачной дороги, — отец развёл руками, не смея больше настаивать. — Надеюсь, Вы воспользуетесь нашим экипажем?
— От экипажа не откажусь, — падре Антонио поклонился. — Мы прибыли верхом, а надвигается дождь.
— Сеньорита прибыла на бал верхом? — фыркнула тщетно добивавшаяся весь вечер внимания отца донна Фелица. — Мадонна, какая нелепость!
Нелепость, донна, ваши попытки окрутить моего отца, а прогулки верхом полезны для здоровья. И вообще, не вам осуждать!
— Дон Диего, — оторвала меня от беззастенчивого подслушивания благополучно мной забытая Элена, — дон Диего, Вы опять меня не слушаете!
— Прошу прощения, сеньорита, — я виновато улыбнулся и вежливо поклонился, — мне нужно подойти к отцу. Падре Антонио уезжает.
— И его воспитанница тоже, — процедила сеньорита Элена с брезгливой гримаской.
Ого, это что, ревность? Забавно.
— Ещё раз прошу меня простить, сеньорита, — я коротко поклонился, проводил девушку к её сестре и подошёл к отцу.
— Диего, — отец мягко обнял меня за плечи, — как хорошо, что ты решил присоединиться к нам. Падре Антонио и сеньорита Каталина уезжают.
— Какая жалость, — я страдальчески поморщился и поднёс ладонь ко лбу.
— Что случилось? — от отца мои манёвры, естественно, не укрылись, он нахмурился и с тревогой посмотрел на меня.
— Голова болит, — простонал я и виновато улыбнулся гостям, — наверное, дождь будет.
Отец несколько секунд молча смотрел на меня, пытаясь понять, какую игру я затеял на этот раз, а потом медленно кивнул:
— Если ты себя плохо чувствуешь, отправляйся к себе. Я всё объясню гостям и принесу им твои извинения.
— Благодарю, отец, — я поклонился падре Антонио и поцеловал руку Каталине. — До встречи, сеньорита. Надеюсь, она произойдёт скоро.
Лина, лукавый бесёнок, только загадочно улыбнулась, словно бабочка крыльями, взмахнув ресницами. Я с трудом сдержался чтобы не подхватить её на руки и не унести к себе. И чёрт с ними, с гостями, такую девушку отпускать нельзя!
***
Каталина
Второй раз в жизни я ощущала себя принцессой, попавшей на бал, но если первый раз я была наивной и доверчивой Золушкой, готовой отдать сердце первому встречному, то сейчас чувствовала себя Спящей Красавицей, которую пробудил к жизни поцелуй принца.
Мы танцевали с Диего, и мне казалось, будто за спиной у меня распахнулась пара белоснежных крыльев. Я готова была обнять весь мир, мне хотелось, чтобы все вокруг были довольны и счастливы. Короче, полный набор любовной эйфории, за которой, и я это точно знала, как и после попойки, неизбежно придёт унылое похмелье. Только вот сейчас, опять-таки впервые за долгое время, мне совершенно не хотелось думать о завтрашнем дне, я наслаждалась настоящим и твёрдо знала, что после волшебного вечера у меня обязательно будет волшебная ночь. Да, возможно, я опять наступаю на те же грабли, что и с Олегом, но наивная и восторженная девчонка в глубине души, девчонка, которую я давным-давно похоронила и развеяла пеплом, восторженно кричала: «Я люблю!" и у меня не было сил заставить её замолчать. Пусть сегодня будет сказка, ведь я всегда говорила, что лучше раз совершить глупость, чем всю жизнь корить себя за то, что не сделала её.
Я еле дождалась, когда падре Антонио стал с доном Алехандро прощаться. Я-то ведь как привыкла? Кивнули или обнялись, если такая дружба крепкая, в крайнем случае, в щёчку друг друга клюнули, рукой помахали и всё, разбежались. А тут развели прощание славянки, словно падре не в миссию, а в космос собрался! Дон Алехандро, уж не знаю, чего ради, ещё экипаж нам навязал. И всё так чинно и искренне, что будь я более наивной, точно бы поверила, что сеньор де Ла Вега меня не признал, ведь и во время танца сам больше говорил, чем меня расспрашивал. У меня только и спросил, из вежливости, не иначе, как мне бал, да как Диего, позволив мне рассыпаться в ответных любезностях и превознести мало не до небес как торжество, так и того, ради кого оно затевалось, причём, что интересно, я была почти честной! Почти, потому что количество приглашённых девиц меня изрядно нервировало до тех пор, пока я не вспомнила, как Ленка по поводу гаремов распылялась, мол, чем больше красоток, тем меньше шансов, что сердцем завладеют. Ну, как в магазине, товаров много, аж глаза разбегаются, а выходишь с пустыми руками.
Я тряхнула головой, сосредотачиваясь на происходящем вокруг. Диего, умница, прикинулся больным, причём так достоверно, что даже я прониклась, хоть крыска внутри меня нахально заявляла о возможности использования молодого де Ла Вега вместо гужевого транспорта.
— До встречи, сеньорита, — Диего поцеловал мне руку, не сводя с меня блестящих тёмных глаз. — Надеюсь, она произойдёт скоро.
А вот это уже даже не намёк, а что-то вроде приказа! Я с трудом удержалась от детского желания показать Диего язык и только загадочно улыбнулась, словно бабочка крыльями, взмахнув ресницами. Как говорится, я не сказала да, милорд. Отказываться от соблазна я, естественно, не собиралась, как и падать к ногам красавца переспелым плодом. Что задаром даётся, то не будет и свято, это я усвоило чётко, спасибо Олежке.
«Смотри, девочка, заиграешься», — пробурчала крыса, недовольно посверкивая бусинками глаз и цокая на меня зубами.
Не заиграюсь, всё будет хорошо.
Крыса фыркнула и свернулась клубочком, оставив меня один на один с собственными, непонятно откуда вылезшими страхами.
— Успокойтесь, сеньорита, — падре Антонио мягко положил мне на плечо свою ссохшуюся, словно у мумии, руку. — Мой отец любил говорить, что солнце и луна взойдут, даже если небо будет затянуто тучами.
— Ваш отец мудрый человек, — я улыбнулась старому священнику и, повинуясь сиюминутному порыву, обняла старика за шею. — Спасибо, падре, огромное спасибо!
— Буду рад Вам помочь в любое время, — в устах старика эта фраза не казалась избитой банальностью, потому что шла из чистого сердца. — Удачи, дитя моё. Вам и дону Диего.
Я отчаянно покраснела, словно строгая матушка застукала меня на крыльце целующуюся с парнем. Падре Антонио осенил меня благословляющим взмахом и сел в экипаж, а я бесшумно скользнула к дому, надеясь, что меня никто не заметит.
— Лина, — окликнул меня знакомый голос, и не успела я даже пискнуть, как выскочивший из темноты Диего подхватил меня на руки и крепко прижал к себе, словно малыш любимую куклу. — Девочка моя, как же я соскучился!
— Мы на балу виделись, — напомнила я и капризно надула губки, — и ты там, между прочим, танцевал с другими сеньоритами!
— Когда солнце гаснет, и луну можно назвать светочем.
Я хмыкнула, принимая такое объяснение, но всем своим видом демонстрируя, что одних слов в качестве оправдания будет мало. Я хочу большего, гораздо большего.
Диего понял меня без слов, и, воспользовавшись тем, что мы уже скрылись в потайном ходе, припал к моим губам. Я ответила со всей страстью, что во мне накопилась, и наш поцелуй превратился в битву стихий, войну миров, вечное противостояние Востока и Запада. Платье, ещё пару минут назад такое нежное и гладкое, показалось мне крапивной рубашкой, буквально сдирающую с тела кожу. Я застонала и всем телом прижалась к Диего, требуя… прося… умоляя…
— Не здесь, — Диего отстранился, с трудом переводя дыхание, — ты достойна лучшего.
Я была согласна даже на пыльный потайной ход, который до сих пор пугал меня тенями в углах, из-за неровного света факела выглядящих особенно призрачно и жутко. Да что там, я даже на солдатскую казарму уже готова согласиться, лишь бы не ждать!
Судя по тому, как быстро мы добрались до комнаты Диего, его выдержка тоже трещала по швам. Продолжая удерживать меня на руках, Диего нажал какой-то скрытый рычаг, я даже толком не разглядела, какой именно, мне не до того было и торжественно, как супруг новобрачную, внёс меня в комнату. К моему искреннему облегчению, в комнате никого не было, а то не избежать нам объяснений и сплетен! И если мне по большому счёту наплевать, что станут судачить обо мне городские кумушки, всё равно я утром стану крысой, то Диего пересуды, как и повышенное внимание к себе, точно ни к чему, он и так по лезвию бритвы ходит.
Это покажется странным, но очутившись там, куда я так рвалась, в комнате Диего, я неожиданно ощутила страшное смущение, словно невинная девица в первый раз в жизни оставшаяся наедине с мужчиной! Я медленно соскользнула с рук своего кабальеро и застыла, не в силах ни шагнуть назад, отступая и возвращая наши отношения на дружеский уровень, ни податься вперёд, к Диего.
— Что случилось, Лина? — Диего мягко отвёл упавший мне на лицо локон и нежно погладил мне щёку.
— Я не невинна, — пробурчала я, страстно мечтая провалиться сквозь землю.
Чёрт, это у нас невинность после двадцати считается едва ли не недостатком, а в эпоху Зорро она чтилась наравне со святостью и милосердием!
— Я знаю, — Диего честно попытался остаться серьёзным, но у него не получилась, улыбка солнечными фонариками засияла в глазах и чуть приподняла уголки губ, — ты говорила.
— И… тебя это не… — я замялась, подбирая слова.
— Не важно, что было до того, как мы встретились, я сам не ангел, — Диего мягко привлёк меня к себе и зашептал мне в макушку, — главное, что сейчас мы вместе. И я тебя никому не отдам. И никуда не отпущу.
Я прежняя обязательно бы взбрыкнула и сказала бы что-нибудь убийственно жестокое, но новая я только счастливо рассмеялась и уткнулась лицом в грудь Диего. Поелозила щекой по рубашке, чуть не оцарапалась о вышивку камзола и поняла: так дело не пойдёт, на моём кабальеро слишком много одежды. Да и на мне тоже. Прежняя я взяла бы инициативу в свои руки и сама бы раздела партнёра, но новая я только приподняла лицо и состроила умильно-просительную мордашку.
— Ты права, малышка, здесь слишком душно, — усмехнулся Диего и медленно, давая мне возможность не только насладиться, но и начать капать слюной, стянул с себя сначала камзол, а потом и рубашку.
— Так лучше? — в голосе Диего зазвучала непривычная бархатистость, от которой я чуть сахарной лужей по полу не растеклась.
Дар речи отказал напрочь, страсть пинком вышибла из головы все мысли и чувства, оставив только инстинкты.
— Помочь тебе расшнуровать платье? — спросил Диего тоном отлично вышколенного слуги, для которого любой каприз хозяина является обязательным для исполнения.
Речь ко мне так и не вернулась, поэтому я молча кивнула, честно пытаясь посмотреть Диего в глаза. До глаз я не добралась, намертво прикипев взглядом теперь к губам своего соблазнителя. Мадонна, да такие губы и святую во грех введут! Я судорожно облизнулась и, даже толком не понимая, что делаю, обвела пальчиком губы Диего по контуру. Мой палец ловко поймали и крепко сжали, игриво прикусив. В этом довольно невинном действии было столько скрытого сексуального подтекста, что я отчаянно покраснела и невольно отдёрнула руку. Меня послушно отпустили, но не успела я огорчиться, как меня поймали за руку и крутанули, поворачивая спиной. Тёплые сильные пальцы ловко собрали и перебросили со спины на грудь волосы, а потом заскользили по шее и спине, не столько ослабляя шнуровку, сколько лаская.
Я выгнулась дугой, ощущая себя кошкой, которую ласково чешут за ушком. Платье медленно, словно было не из ткани, а из тумана, стекло по телу вниз, лужицей растёкшись у моих ног. Руки Диего заскользили по моему обнажённому телу, и я вздрогнула и застонала, тут же испуганно прикусив губу.
— Не бойся, малышка, — прошептал Диего, покрывая лёгкими, словно крылья бабочки, поцелуями мою шею, — нас никто не услышит.
Уф-ф-ф, прямо камень с души свалился! Я мягко повернулась и заскользила руками по груди Диего. Упоительные ощущения, под нежной горячей кожей перекатываются крепкие мышцы, при этом всё гармонично и без лишней перекаченности! Мои шаловливые ручки, вовсю изучающие тело мужчины, скользнули на пояс брюк. Не то псевдо кожаное безобразие, что поддерживает штаны на бравых пузенях мужчин из моего времени, а роскошном широком поясе, как нельзя лучше подчёркивающем мускулистый живот и узкие бёдра Диего. Красота! Теперь я понимаю, почему адюльтер считается нормой поведения, попробуй-ка сохрани целомудрие при таких соблазнах! Только как этот поясок снимается?
— Помочь? — голосом демона-искусителя, вручающего бумаги на покупку бессмертной души, спросил Диего.
Поскольку думала я не головой, а несколько иной частью тела, тоже имеющей два полушария, я, естественно кивнула.
Диего чуть отстранился, как я поняла немного позже, вовсе не для того, чтобы получить больше места для манёвра, а чтобы мне было лучше видно, и неторопливо снял сначала ремень, а потом и штаны. При виде открывшейся мне красоты я поняла: моё! Никому не отдам, в лепёшку расшибусь, а стану человеком, чтобы владеть такой роскошью постоянно, а не только по ночам!
Поскольку разум был в глубоком восхищённом ступоре, инстинкты окончательно распоясались. Конечно, опытной гетерой меня не назвать, до этой ночи секс для меня был скорее средством, чем целью, но доставлять мужчине удовольствие я умела. Только вот Диего опять повёл себя не так, как я ожидала, мягко отвёл мои руки и пусть и хрипло, но твёрдо возразил:
— Нет, Лина. Это твоя ночь.
А затем меня подхватили на руки и бережно, словно я была редчайшей фарфоровой статуэткой, опустили на кровать.
— Доверься мне, — прошептал Диего, и я послушно прикрыла глаза, впервые за долгое время полностью отдаваясь мужчине, принимая его не только телом, но и душой.
Этой ночью, полной страсти и щемящей нежности, я впервые поняла, как здорово быть хрупкой нежной девушкой, особенно если рядом сильный мужчина, готовый положить к твоим ногам весь мир. Я кричала от наслаждения, фейерверком взмывая в ночное небо и звёздным дождём опадая вниз, влетала без страха упасть, каждой клеточкой своего тела зная, что больше не одинока, рядом со мной Диего. Не таинственный герой Зорро, не легкомысленный щёголь дон де Ла Вега, а родной и любимый Диего, которого я всё-таки нашла, пусть и не сразу. Последнее, что я успела подумать, когда усталая и довольная засыпала на груди любимого мужчины было: «Наверное, это и есть счастье».