Я отдыхал несколько минут. При мне оставалось пять человек. Движимый внутренним беспокойством, я вынудил себя снова выйти на дорогу.
Штуттхоф! Как дело пойдет дальше — неизвестно. Я постарался разузнать, кто здесь командует, — безнадежная задача!
Стоявшие, сидевшие и лежавшие вокруг меня люди были настолько апатичны, что не были способны реагировать ни на что, если это для них лично не представляло угрозы. Многие даже не знали, где находятся.
Словно дальняя гроза, с юга к нам приближалась канонада. Стемнело. Если вскоре ничего не произойдет, то через некоторое время мы, обессиленные и изможденные, попадем к русским. Я взял карту и подумал, как я еще сумею выйти к своим войскам. Это будет лучше, чем ждать, ничего не предпринимая, пока русские всех не захватят, а ждать этого осталось недолго.
Вечером, около 19 часов, нам предложили отправиться на вокзал. Я сразу же приободрился и заметил, что, несмотря на упадническое настроение, у людей появилась какая-то надежда.
В 19.20 я вместе со многими другими сел на поезд узкоколейки. У всех была надежда.
21.00. Мы все еще стояли на вокзале в Штуттхофе. Проснувшаяся было надежда рассеялась. После двух часов напрасного ожидания я уже почти осмелился выйти из поезда, как вдруг локомотив развел пары и поезд действительно пошел. Было уже 23 часа.
Пути были проложены почти параллельно имперской дороге № 129, которая вела на юг. Ехали мы довольно медленно. Поезд то и дело останавливался на перегоне. Впереди, на юге, вспыхивали зарницы. Там фронт. И это было совсем недалеко от нас.
5 февраля
После долгой медленной поездки поезд остановился. Нам предложили выйти из вагонов. На здании станции я прочитал: Тигенхоф. Усталая масса раненых и отставших от своих частей выкатилась из вагонов. На перроне резким командным голосом отдавались приказы:
— Становись! Строиться без различия званий!
Я специально пробрался вперед, чтобы посмотреть, что здесь происходит. У края платформы стояла команда из войск СС с автоматами наперевес. Тех, у кого не было карточки раненого, отсортировывали. Меня со многими другими оттеснили на другую платформу и потребовали сесть в узкоколейный поезд.
Около 3.00 сортировка на платформе была завершена. Поезд медленно тронулся и покинул станцию Тигенхоф. Нас должны были довезти до Диршау.
Через некоторое время я заметил, что мы едем на запад, к Висле. Ехать через Нойтайх было бы ближе. Неужели Нойтайх уже в руках русских? Со скоростью пешехода мы ползли через ночь. В вагонах было чертовски холодно. Любая ночь когда-нибудь проходит, прошла и эта.
Уже рассвело. 8.00. Мы остановились на маленькой станции. Я вышел, чтобы размяться. Железнодорожник сказал мне, что мы здесь находимся в Лихтенау, в 8 километрах от Диршау. Фронт слышался неподалеку.
Диршау! «Всем сойти с поезда!» — послышался однозначный приказ.
Длинными колоннами мы пошли (скорее, потащились) по городу к городскому лазарету. Многие уже самостоятельно не могли идти, они поддерживали друг друга или опирались на сломанные сучья деревьев. Марш раненых представлял собой картину страданий. Остатки разгромленной армии, собранные вместе, чтобы еще раз сделать зримой будущую гибель рейха.
По обочинам дороги стояли местные жители — женщины, дети и старики. Отчаяние было на их лицах, они чувствовали надвигающуюся катастрофу. Здесь тоже было известно о резне, учиненной Красной Армией в Неммерсдорфе, Шульценвальде и в других местах. А теперь русские были в нескольких километрах от Диршау. Слабые части прикрытия будут сражаться до последнего вздоха, но все равно не предотвратят этой катастрофы.
Наконец-то добрались до лазарета. К моему глубокому удивлению, я получил койку и настоящую постель! Хотя простыни не были идеально чисты — кое-где запачканы кровью. Но это уже были пустяки! Я снял ботинки и растянулся. От измождения, которое я почувствовал только сейчас, я моментально провалился в глубокий сон.
Кто-то меня будил. Я с трудом пришел в себя. У койки стоял незнакомый санитар-ефрейтор.
— Вставайте, господин старший лейтенант! Внизу во дворе ждет санитарная машина. Одно место в ней еще свободно. Мы едем на вокзал, через полчаса поезд отправится дальше в рейх!
— Большое спасибо! Я смертельно устал и хочу еще немного отдохнуть!
Ефрейтор настаивал:
— Вы должны ехать, это, может быть, последний поезд!
— Нет, спасибо, я не хочу!
Ефрейтор пожал плечами и ушел.
Я заметил, что нахожусь в таком состоянии, что уже не способен правильно оценивать окружающую меня опасность.
Через полчаса незнакомый ефрейтор снова стоял у моей койки:
— Господин старший лейтенант, у меня еще одно место в кабине санитарной машины. Это действительно последняя возможность добраться до вокзала!
К этому времени во мне снова проснулся инстинкт самосохранения. Я вскочил, обул ботинки и отправился во двор за ефрейтором.
Санитарная машина отвезла меня вместе с другими ранеными на вокзал. Я поблагодарил водителя «санитарки» и сел в поезд, который вскоре тронулся. Сразу за Диршау поезд снова остановился. У меня было впечатление, что руководители движения не знали, какие пути еще свободны. И только с наступлением темноты поезд пошел дальше, но очень медленно. Около полуночи мы прибыли в Картхаус и остановились. В вагонах было ужасно холодно. Дальше проехали только во второй половине дня. Если и дальше будем ехать с такой скоростью, то русские нас наверняка догонят. Вдоль побережья мы ехали на запад. Был постоянный страх, что русские танки нас обгонят.
10 февраля
8.00. Мы доехали до Гамбурга и остановились. Мощные налеты авиации повредили пути. На пути из Картхауса в Гамбург в вагоне разыгрывались человеческие трагедии. Раненые, не получавшие своевременную медицинскую помощь, умирали от сепсиса. Они скромно и просто умирали в собственном дерьме. Высшим пунктом происходившего стало рождение ребенка. Семнадцатилетнюю мамашу вместе с новорожденным высадили на маленькой станции у померанского побережья.
Вечером мы приехали в Гамбург. Ганзейский город лежал в руинах.
11 февраля
23.00. Мы приехали в Ольденбург, и, к нашему удивлению, нас сразу выгрузили. Вой сирен воздушной тревоги сопровождал наш переезд в лазарет. Наплыв раненых был настолько велик, что ответственные за него уже больше с ним не справлялись.
14 февраля
Впервые за несколько недель я слушал новости. Вчера соединения союзных бомбардировщиков нанесли мощный удар по Дрездену. Потери среди мирного населения необычно высоки. Наш фронт на западе испытывает сильный натиск. Все выглядит очень плохо.
Я получил отпуск и поехал в Ганновер. В ночь с 18 на 19 февраля я приехал в свою семью. Впервые я увидел своего сына. Он родился 10 февраля. Задумчиво стоял я над его колыбелью. Он еще ничего не знает о катастрофе, во время которой он родился. А я сознаю свою беспомощность. Какие ожидания я связывал с рождением сына? Высокие ожидания! Осталось только одно — что будет продолжатель рода, если на своей конечной фазе война все же изымет меня из обращения.
20 февраля
Рейх находится под постоянными бомбардировками англо-американской авиации. В Бреслау идут бои. Кажется, город оказался в окружении. Население живет между рабочим местом, квартирой и бомбоубежищем.
21 февраля
Я стараюсь получить место в каком-нибудь лазарете в Ганновере, чтобы быть рядом с семьей. Шансы очень небольшие.
20.55. Воздушная тревога. Отвратительно воют сирены. Сына кладут на подушку, а потом прячут в сумку. Остальной багаж находится в постоянной готовности. Мы спешим вместе с остальными жителями округи в бомбоубежище на Валленштрассе. Бетонный подвал дает чувство обманчивой безопасности. Люди садятся на скамейки и надеются, что и эта ночь обойдется без прямых попаданий.
Воздух плохой и спертый, никто почти не разговаривает. Я чувствую, что вопрошающие взгляды направлены на меня. Незаданный вопрос витает в пространстве: «Как долго мы еще должны это выносить?» Были еще взгляды, которые меня спрашивали: «Почему вы, военные, просто не положите этому конец?»
Рабочий рядом со мной и многие другие, сидящие в полутьме бомбоубежища, завтра рано утром снова должны будут стоять на своем рабочем месте и выпускать военную продукцию, несмотря на эти мучительные вопросы.
1.15. Отбой! Усталые и разбитые, мы возвращаемся в свою квартиру. Имперская почта, несмотря на разбомбленные коммуникации, за редким исключением, работает безукоризненно. Только сегодня я узнал, что мой товарищ Петер Пресбер в апреле 1944 года, летчик-истребитель 1-й эскадрильи 3-й истребительной эскадры был сбит над территорией рейха во время боя с бомбардировщиками союзников. Пресбер был сыном писателя Рудольфа Пресбера, автора «Коронованной любви», утонченный, чувствительный человек, великолепный товарищ. Теперь он погиб в воздушном бою. Быть может, в роковую секунду, держа противника в перекрестии прицела, он задумался над тем, что уничтожит жизнь или несколько жизней. И за эту человечность заплатил своей жизнью. Потому что он не ведал, что такое ненависть!
3 марта
2.00. Мы пришли из бомбоубежища. Бомбардировщики союзников совершили налет на Ганновер. Окраины города тоже пострадали. Между улицами Бартольда и Хазельбуш упали несколько бомб. Повреждено много домов. В доме моих родителей выбило почти все стекла, а черепицу с крыши сбросило во двор.