- А уж с мистером Баптистом что будет, когда он узнает, - продолжала миссис Плорниш, - этого я даже и вообразить не могу. Он давно бы уже прибежал сюда, можете не сомневаться, да его нет с утра, все хлопочет насчет того дела, которое вы ему поручили. До того он ретиво взялся за это дело, ни отдыха, ни срока не знает - я даже говорю ему: ваша хлопот дивила падрона, закончила миссис Плорниш по-итальянски.
При всей своей скромности миссис Плорниш явно была удовлетворена изяществом этого тосканского оборота. Мистеру Плорнишу лингвистические познания жены внушали гордость, которую он не пытался скрыть.
- И все-таки скажу вам, мистер Кленнэм, - добавила эта добрая женщина, - во всяком несчастье - есть свое счастье. Я думаю, вы согласитесь со мной. Помня, где мы с вами находимся, нетрудно догадаться, о чем я говорю. Счастье, что мисс Доррит далеко и ничего не знает.
Артуру показалось, что она как-то по-особенному взглянула на него.
- Большое счастье, - повторила миссис Плорниш, - что мисс Доррит далеко. Будем надеяться, что дурные вести до нее не дойдут. Если бы она была здесь и видела вас в беде, сэр, - эти слова миссис Плорниш повторила дважды, - видела вас в беде, сэр, ее нежное сердечко этого бы не вынесло. Ничто на свете не могло бы причинить мисс Доррит большего горя!
Да, да, без всякого сомнения, в многозначительном взгляде миссис Плорниш было не только дружеское участие, но и еще что-то.
- И вот вам доказательство, как отец верно судит обо всем, несмотря на свои годы, - продолжала миссис Плорниш. - Нынче после обеда он мне говорит ("Счастливый Уголок" свидетель, что я ничего не прибавляю и ничего не выдумываю): "Мэри, - говорит он мне, - как хорошо, что мисс Доррит этого всего не видит". Так и сказал, этими самыми словами. "Хорошо, - говорит, Мэри, что мисс Доррит этого всего не видит". А я ему ответила: "Ваша правда, отец". Вот, - заключила миссис Плорниш с торжественностью свидетеля, дающего показания в суде, - вот что говорил он и что говорила я. Другого ничего ни он, ни я не говорили.
Мистер Плорниш, не столь многословный от природы, воспользовался случаем заметить, что мистер Кленнэм, верно, не прочь бы остаться один. "Ты уж мне поверь, старушка, - сказал он с важностью, - я-то знаю, как оно бывает". Последнее замечание он повторил несколько раз, словно в нем был заключен какой-то глубокий нравоучительный смысл, и, наконец, достойная чета рука об руку удалилась.
Крошка Доррит, Крошка Доррит. О чем бы ни думалось, что бы ни вспоминалось. Всюду она, Крошка Доррит!
К счастью, если даже поверить в услышанное, то сейчас это уже давно миновало, и слава богу. Допустим, она любила его, и он бы об этом знал и решился бы ответить на ее любовь - куда же привел бы ее тот путь, на который он мог увлечь ее с собою? Назад, в эту мрачную тюрьму! Радоваться нужно, что она избегла подобной участи; что она вышла или вскоре выходит замуж (неясные слухи о каких-то планах ее отца на этот счет дошли до Подворья Кровоточащего Сердца вместе с известием о замужестве старшей сестры) и что неосуществившиеся возможности прошлого остались по эту сторону тюремных стен.
Милая Крошка Доррит!
Оглядываясь назад, он видел одну точку, в которой сходились все линии его невеселой жизни, и этой точкой была она. Ее невинный образ господствовал над всею перспективой. Он проехал тысячи миль, чтобы достигнуть этой точки; с ее приближением улеглись его былые тревожные сомнения и надежды; в ней сосредоточились все интересы его жизни, к ней тянулось все, что в этой жизни было светлого и радостного, и за нею не оставалось ничего, кроме пустоты и мрака.
Томимый своими мыслями, он провел бессонную ночь, такую же беспокойную, как в тот раз, когда впервые заночевал в этих унылых стенах. А Юный Джон в это время спал мирным сном, предварительно сочинив и начертав (мысленно) на своей подушке следующую надгробную надпись:
Прохожий! Остановись у могилы
ДЖОНА ЧИВЕРИ-МЛАДШЕГО,
скончавшегося в преклонном возрасте,
называть который нет надобности.
Он встретил соперника, впавшего в несчастье,
и был готов вступить с ним в рукопашный поединок,
но ради той, которую любил,
преодолел свою сердечную обиду и выказал
истинное великодушие.
ГЛАВА XXVIII - Гости в Маршалси
Время шло, но мир, лежавший за стенами Маршалси, по-прежнему оставался враждебным Кленнэму, а в мире, замкнутом внутри этих стен, он себе друзей не завел. Слишком подавленный всем случившимся, чтобы вместе с другими слоняться по двору, заглушая свои горести праздной болтовней, слишком углубленный в себя и свои страдания, чтобы принимать участие в убогих развлечениях Клуба, он по целым дням сидел один у себя в комнате, чем заслужил всеобщую неприязнь. Одни называли его гордецом; другие сочли нелюдимым и скучным; третьи презрительно клеймили его за малодушие, за то, что он позволил себе пасть духом из-за долгов. Словом, у каждого нашелся повод осудить его, причем последнее обвинение было наиболее серьезным, так как подразумевало своего рода внутреннюю измену. Такое отношение окружающих еще усилило его тягу к одиночеству; дошло до того, что он даже на прогулку стал выходить, только когда все отправлялись в Клуб скоротать вечер песнями, выпивкой и душевной беседой и по двору бродили только женщины и дети.
Тюремная жизнь не замедлила сказаться на Кленнэме. Он чувствовал, что его затягивает хандра и безделье. Вспоминая тот пример растлевающего действия тюремной атмосферы, который ему пришлось наблюдать в этой самой комнате, он стал бояться самого себя. Сторонясь других людей, избегая заглядывать в собственную душу, он заметно переменился. Тень тюремной стены уже лежала на всем его существе.
Однажды, на третий или четвертый месяц своего заключения, он сидел и читал, понапрасну стараясь оградить от этой зловещей тени вымышленных сочинителем людей, - как вдруг чьи-то шаги послышались на лестнице и чья-то рука постучала к нему в дверь. Он встал отворить и услышал чей-то приятный голос, говоривший: "Здравствуйте, мистер Кленнэм. Надеюсь, я вам не помешал?"
Это был жизнерадостный молодой Полип Фердинанд. Веселый, добродушный, он казался воплощением свободы и бодрости на фоне хмурого убожества тюрьмы.
- Вы не ожидали меня увидеть, мистер Кленнэм? - спросил он, садясь в предложенное ему кресло.
- Да, признаюсь, это для меня неожиданность.
- Но не слишком неприятная?
- Что вы, напротив.
- Благодарю за любезность, - сказал привлекательный молодой Полип. - Я был чрезвычайно огорчен, узнав, что вам пришлось временно удалиться от света. Надеюсь, кстати (только это сугубо конфиденциально), мы тут ни при чем?
- Вы хотите сказать - ваше министерство?
- Ну да, Министерство Волокиты.
- У меня нет оснований приписывать свои невзгоды этому замечательному учреждению.
- Честное слово, - воскликнул бойкий молодой Полип, - я весьма рад это слышать. Ваши слова сняли у меня тяжесть с души. Мне было бы в высшей степени неприятно, если бы мы оказались причастны к вашим затруднениям.
Кленнэм снова заверил его, что в данном случае не имеет никаких претензий к Министерству Волокиты.
- Тем лучше, - сказал Фердинанд. - Вы меня очень утешили. А то, между нами говоря, я опасался, что это именно мы упекли вас за решетку. К сожалению, нам иногда приходится прибегать к таким мерам. Мы совсем к этому не стремимся - но если люди сами напрашиваются, что ж тут поделаешь?
- Не могу сказать, что я полностью разделяю ваш взгляд, - сумрачно заметил Артур, - но, во всяком случае, весьма признателен вам за участие.
- Нет, в самом деле! - продолжал общительный молодой Полип. - Мы же, в сущности говоря, безобиднейшее заведение на свете. Вы скажете, что мы занимаемся шарлатанством. Не спорю. Но шарлатанство тоже нужно, согласитесь, что без него не обойдешься.
- Не соглашусь, - отвечал Кленнэм.
- Это оттого, что у вас неверная точка зрения. Все зависит от того, с какой точки зрения смотреть. Взгляните на нас с точки зрения наших интересов, которые заключаются в том, чтобы нам не докучали, - и вы сразу увидите, что лучшего учреждения не найти.
- Что же, вы на то и существуете, чтобы вам не докучали?
- Совершенно верно, - сказал Фердинанд. - На то и существуем, чтобы нам не докучали и чтобы все оставалось как оно есть. В этом наше назначение. Разумеется, принято считать, будто наша цель совсем в другом, но это для проформы. Господи боже мой, да у нас все только для проформы. Возьмите хоть себя: через что только вас не заставили пройти для проформы! А далеко ли вы продвинулись в своем деле?
- Ни на шаг, - сказал Кленнэм.
- А взгляните с правильной точки зрения, и вы увидите официальных лиц, добросовестно исполняющих свои официальные обязанности. Это вроде игры в крикет на ограниченной площадке. Игроки посылают мячи государству, а мы их перехватываем на лету.
Кленнэм спросил, чем же кончают игроки? Легкомысленный молодой Полип отвечал, что по-разному: кто устанет, кому наскучит, кто сломает ноги или спину, кого унесут замертво, кто просто выйдет из игры, а кто займется другим видом спорта.
- Вот отчего, повторяю, я искренне рад, - продолжал он, - что не нам вы обязаны своим временным удалением от света. Могло ведь быть и так, очень легко могло быть; нельзя отрицать, что мы подчас довольно круто обходимся с теми, кто нам докучает. Я ведь с вами начистоту говорю, мистер Кленнэм. Я уверен, что с вами можно так говорить. Я был откровенен с вами с самого начала, как только почувствовал в вас пагубное намерение докучать нам долго и упорно - потому что я сразу увидел, что вы человек неопытный и горячий, а к тому же немного - вы не обидитесь, если я вас так назову? - простодушный,
- Называйте, не стесняйтесь.