— Конечно, — с готовностью сознаюсь и наношу свой разящий удар, если не нокаут, то нокдаун точно, — иначе бы я не возникал против, — и делюсь: — Считаю необходимым проектные работы сосредоточить на северо-востоке, на продолжении регионального глубинного рудоконтролирующего разлома, к которому приурочены известные месторождения района, а также новые рудопроявления Детальные-1 и 2 и Угловое.
— Мы такого не знаем, — упорствует Дрыботий, и я не спорю — с начальством не спорят, его, по возможности, игнорируют.
Опять молчим, забравшись в тупик. Этот раунд явно за мной. Моя напарница затаилась в углу, готовая в любой момент, как засадный полк на Куликовом поле, выскочить на подмогу. И снова в атаку бросается экспансивный Игнат, который Игнасий Осипович, который Иосифович. Но что это за атака? Он трусливо выпускает против меня секунданта. Такого ещё в практике бокса за всю его мировую историю не было.
— Что скажете, — никак не может опомниться от моего удара, — Степан Романович?
И Стёпа срывается с цепи и бросается в психическую атаку, колошматя воздух впустую.
— Есть, — бормочет на повышенных тонах, — инструкция и рекомендации по составлению проектной документации, которые никому не дано нарушать. — Это всё мимо: я никаких правил не знаю. — Есть, — тарахтит без остановки, — техническая дисциплина, — которую, оказывается, тоже нельзя нарушать. Дрыботий согласно кивает, а я отворачиваюсь, пропуская лёгкий удар, как будто впервые слышу. И вообще, распаляется Гниденко, ему ничего, как это ни странно, не известно о каких-то гипотетических разломах, не закреплённых никакими документами и картами, и в практике проектирования допускается использование только опубликованных материалов и прогнозных оценок, утверждённых Научно-техническими советами и совещаниями при главном геологе Управления, а не фантазии доморощенных оракулов — съездил мне по затылку, и я понял, что это он, белобрысый благодетель, по бюрократической дурости гонит нас на пустой север, а Дрыботий и Антушевич, положившись на него, сами не разобрались толком в наших проектных площадях. И отступать не хотят. Короче, третий раунд закончился без ощутимых ударов и, пожалуй, вничью, а весь бой — явно в мою пользу. Поражения никто не хочет признавать. Вот и Антушевич, взяв инициативу продутого боя на себя, в панике обращается к моей затаившейся верной союзнице:
— А вы что скажете, Сарра Соломоновна? — Она высунулась из угла и лупит что есть силы по своим:
— Если он сказал, что провалит проект, то так и сделает. Я его знаю.
А я до сих пор знал её не совсем.
Выслушав последний аргумент в мою пользу, Антушевич решает за судей:
— Мы сообщим вам своё заключение в приказе по экспедиции. Так, Орест Петрович? — Тот согласно кивает правым полушарием. — С проектом разобрались, — кисло улыбается главный геолог, — осталось разобраться с геологическим отчётом. Что в нём вас не устраивает? — обращается ко мне вежливо, решив, наверное, справиться со строптивцем не мытьём, а катаньем. Но я не только первый парень на деревне, но ещё и ушлый, меня голыми руками не возьмёшь, елейными речами не купишь.
— Хотелось бы, — отвечаю скромно, — всего-навсего, чтобы у важного документа, — строго смотрю на Стёпу, чтобы усёк, — был один ответственный автор-исполнитель, и чтобы он сам имел право распределить работу по участкам между другими. Тогда геологический отчёт будет представлять единый идейный кулак, а не растопыренные пальцы. Вот, пожалуй, и всё.
— Идейную сбивку отчёта, — влазит в серьёзный разговор шестёрка, — мы берём на себя. — Скромный какой, нет, чтобы прямо сказать: цензуру беру на себя.
— А вот это, — мгновенно возражаю, — меня ни в коей мере не устраивает. Вы вправе сделать какие угодно замечания и сколько угодно, их и вынести на обсуждение НТС, но отчёт должен быть, по моему мнению, авторским, а не колхозным.
Опешившие от смелого тявканья большой шавки руководители молчат, не готовые к быстрому разрешению кризиса.
— Он не согласен с вашим распределением участков по авторам, — делает очередной провокационный выпад моя союзница.
— Почему? — удивляется Осипович-Иосифович, подозрительно разглядывая меня.
Я к ответу готов — держите гранату со снятым взрывателем!
— Наша партия, — сообщаю новость, — несколько лет проводит экспериментальные работы по детальному геофизическому картированию. Полевые работы и камеральную обработку материалов постоянно выполняет более квалифицированный начальник отряда, чем я — Розенбаум, ему бы и карты в руки по отчётной документации наравне с техруком. Второе: я с самого начала был против неоправданно завышенной прогнозной оценки участка Детального-1, о чём можно судить хотя бы по моему выступлению на зимней конференции, — смотрю, Дрыботия аж передёрнуло, — поэтому, если мне навяжут отчёт по участку, вынужден буду высказать самое негативное отношение рекомендациям, поддержавшим, я знаю, эксперимент, — Дрыботия перекосило в другую сторону. — Вот теперь, — успокаиваю всех, — пожалуй, и всё.
Долго они в этот раз над своими ошибками не стали думать, над ними не думают, а стараются побыстрее замять.
— Ну, ладно, — поднимается Антушевич, давая понять, что несостоявшаяся экзекуция окончена, — мы и эту кризисную ситуацию постараемся решить, — ухмыляется, не солоно хлебавши, — и также сообщим вам соответствующим приказом. Вы — свободны, — радует меня, — а вы, Сарра Соломоновна, задержитесь.
Что самое главное после одержанной победы? Вовремя смыться непобеждённым с поля боя. И я рванул по длинному коридору на выход, но… не тут-то было! Сзади орут:
— Лопухов! — господи, обомлеваю, сжавшись. Опять? Мало им одного раздрая? Больше не выдержу и… расплачусь. Торможу и медленно оборачиваюсь, как подсудимый, которому вдруг заменили свободу на арест. Смотрю — кадровик, инвалид войны с палочкой. — Ты куда, — спрашивает, — домой?
— Ну! — не уточняю на всякий случай в здешнем непредсказуемом мире.
— Возьми с собой, — говорит, — вашего нового инженера. Подожди, он анкету заполнит.
— Я на выходе, — там мне спокойнее. Через десяток минут появляется мордастый брюнет с фиолетовыми глазами, явно не чистокровной славянской наружности со здоровенным чемоданом.
— Ты, что ли, — спрашиваю, — к Шпацерману надыбился?
— Да, — сознаётся.
— Как кличут?
— Фролов… Владимир.
— А я, — представляюсь, — лучший тамошний начальник отряда — Лопухов Василий. Со мной поедешь. Откуда вылупился?
— Из Московского геологоразведочного, — и грудь, петух, выпятил.
— Сам-то столичный?
— Не-е, — вмял грудь, — воронежский.
Ясно, понимаю, татары-злыдни расу испортили. Вот, ведь, как: сделай людям добро, возьми их в плен, а они что вытворяют с нашей сестрой?
— Тяжёлый? — намекаю на чемодан, перевязанный, чтобы не расползся, верёвками.
— Не очень, — не сознаётся. Ну, и тащи сам. Иду впереди, а он сзади пыхтит, согнувшись набок и обтёсывая бедро чемоданом.
— Что там у тебя тяжёлое? — интересуюсь между прочим.
Он с облегчением ставит чемодан на землю, тяжело отдыхиваясь и вытирая пот.
— Да мать, — жалуется, — насовала банок с разным вареньем, яблоки да груши.
Эге, секу, надо помочь, и беру чемодан в свою мощную длань, минуток с пяток иду прямо, напрягаясь, а потом, постепенно загибаясь на сторону. Может, не зря стараюсь.
Володька оказался парнем удачливым: не успели мы выползти на дорогу, как подкатила попутка. Как только влезли втроём в кабину, я втиснулся в угол и, стукаясь мослами, забылся в оцепенелой полудрёме. Башка прямо раскалывалась, сжимаясь от истраченных мыслей, настроение было отвратным, как после поноса, и впереди ничего не светило. И что за дурацкий характер? Как что-нибудь стоящее сделаю, постою за себя, так без промедления начинаю копаться в старом белье, сомневаясь в совершённом и расстраиваясь самоедством. Хорошо Володьке — ни жены, ни производственной ответственности — пацан совсем, года на три моложе, зырит по сторонам, удивляется, наверное, как это при такой бешеной езде мы ещё не сверзлись в пропасть. Жалеет, что банки побьются.
Домчали к концу рабочего дня, слезли, тащу чемодан к себе, и хозяин идёт следом. Открываю пенальчик, приглашаю широким жестом:
— Заходи, не стесняйся, здесь будешь жить, со мной.
У Володьки, конечно, радости полные штаны, ещё бы: во-первых, с начальством, а во-вторых, в комфортных условиях без всяких там санобременений. Быстренько сматываемся к Шпацерману, знакомимся и оформляемся, потом к Анфисе Ивановне, берём новый застиранный комплект постельного белья с лиловой отметиной и — назад. Успели ещё унести на склад вещи профессора и сели передохнуть и освоиться.
— Чайку, что ли, попить? — произношу раздумчиво в пространство. Володька, не обращая внимания на тонкие намёки про толстые обстоятельства, принялся раскладывать постель, хотя спать ещё рано даже для меня. — Ты будешь? — спрашиваю дипломатично.
— Не-е, — тянет, занятый не тем, чем надо, — я потом.
Вздыхаю, не находя разумного взаимопонимания.
— А с чем потом будешь? — намекаю чуть-чуток яснее, и чокнутому понятно.