А ему и наплевать, опять собирается к своим одрам, даже не полежал после еды по-человечески. Наверное, там полежит. Я знаю, видел, у него в конюшне классная лежанка. Правда, твёрдая, зато тёплая, из старого облезлого тулупа и вонючих попон. Бичи тоже иногда, с разрешения, ночуют. Профессор вообще, как я заметил, старается поменьше бывать дома и никогда не появляется и не уходит засветло. Никогда не говорит, куда пошёл, надолго ли, когда ждать назад; не только уходит, не спросясь, но и появляется, когда вздумается. Может выйти сегодня, а вернуться завтра — личной жизни его я абсолютно не знаю. Наверное, так он ограждает меня от опасных контактов с врагом. Я пробовал возмущаться, но бесполезно. И знаю, что мы оба беспокоимся друг о друге: неучтённый комсомолец и недопрощённый враг народа.
— Как дела, — интересуется, — на трудовом фронте?
— А никак, — отвечаю равнодушно. — Упёрся лбом и ни с места. Извилин не хватает.
— А может, знаний? — как всегда угадывает он. — Вы говорили, что занимаетесь объяснением геологической природы электрического поля, так?
Надо же, запомнил.
— Угу, — мычу утвердительно. — Выдохся.
Он тщательно одевается в рабочую одёжку, по всей видимости, уйдёт надолго, обихаживать приобретение.
— Такое бывает. Ваш ум устал, и сколько бы вы его ни понуждали, идёт по проторённой дорожке в тупик.
Спасибо, объяснил. А что дальше?
— Вы точно знаете, — допытывается, — куда его направить? Уверены, что точно знаете конечную цель? Знаете, какие электрические поля создают искомые объекты?
— Ничего я не знаю! — вскричал я с отчаяньем от блужданий в тумане и сел.
И он присел, хотя полностью собрался.
— Не отступиться ли вам на время? — осторожно советует. — Не заняться ли какой-нибудь отвлекающей вспомогательной проблемой? — понуждает к безделью. — Пусть загнанный разум передохнёт, — привык к своим лошадям, и разум у него — лошадь. — Бывает, отдохнув от напряжения и переорганизовавшись, он сам выдаст правильное решение. — Это меня, как ничто, устраивает. — Попробуйте посмотреть на проблему с обратной стороны — представьте себе, какие электрические поля можно ожидать от известных геологических образований и объяснить выявленные несоответствия. — Правильно: умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт. Как Алексей. — И ещё, — продолжает домашний наставник, — мне кажется, вам для успешного внедрения геофизических технологий надо хорошо знать тылы противника — геологию месторождений. — Об этом и Алевтина намекала, и сам я знаю. Подумаешь, надоумил! Профессор-воспитатель! А если не хочется? А хочется так, на ширмачка, с налёту? Тогда что посоветуете делать?
Ничего не посоветовал, встал и ушёл. А я, естественно, упал на кровать и занялся любимым делом всякого уважающего себя человека — стал размышлять о том — о сём, вокруг да около, как научил конюх, о том, как огребу Ленинскую и докажу, что не лыком шит, без всяких ваших геологий. Поразмышлял, поразмышлял, потом взял Алевтинин сборник статей по геологии местных месторождений и, скривившись от скуки, стал изучать тылы противника.
Вечером следующего дня Горюн принёс бланк для грампластинок и список того, что он выбрал. Внимательно просмотрев, я согласился с его выбором, и мы оформили заказ, а я настоял, чтобы на моё имя: очень хотелось щёлкнуть по носу почтариху. К сожалению, не удалось, потому что дежурила другая, пожилая и здоровая. От такой и самому недолго схлопотать по рубильнику. Всё равно возвращался в эйфории, перевирая на все лады Лунную, пока не помешал легковой газик новой модели, притормозивший у тротуара рядом со мной. Дверца распахнулась, и стал виден наклонившийся над рулём Марат.
— Садись, — приказывает.
Всё, думаю похолодевшим кумполом, пластинки Горюну не отдадут… костюм почти ненадёванный… графики не кончил… а сердце куда-то оборвалось, ни в жисть не найти ни одному хирургу. Не хочется зайцу, а лезет в пасть, с трудом забрался в кабину, стараясь не соединять коленки, чтобы не слышно было стука.
— Здравствуй, — говорит шофёр, — торопишься?
Избави бог, думаю, мне не к спеху, могу и до конца жизни подождать.
— Не-е-е, — блею и не смотрю на него, чтобы страха в глазах не увидел.
— Как жизнь? — издевается кошка над мышкой.
— Я, — отвечаю бодро, — всегда «за».
Он не удержался и захохотал.
И вдруг разом оборвал смех и поправил жёстко:
— Не всегда: тогда, на новогоднем вечере, был против.
— Я не был против, — затараторил я, вытаскивая прищемлённый хвост, — я просто валял дурака по дурости.
А он опять жёстко, требовательно:
— Ты знал, что у неё роман с Жуковым?
Защитить женщину даже на краю пропасти — святое дело для благородного человека.
— Не было никакого романа, — горячусь, — все подтвердят, — и тихо, виновато добавляю: — Просто они любят друг друга.
Он хлопнул ручищами по рулю, как припечатал:
— Понятно, — и мне: — Спасибо, что предупредил тогда, — а я и не помню такого. — Выметайся! — командует.
Меня как ветром выдуло. Дверца захлопнулась, и чёрный газик защитного цвета, выпустив ядовито-зелёную струйку белого дыма, рванул по дороге, а я — в сторону, в ближайший переулок — вдруг передумает? — и околицей домой. Добрался весь в поту, залёг на кровать и одеялом с головой накрылся.
— Что с вами? — спрашивает профессор, оказавшийся дома. — Заболели?
Высунул пол-лица, взглянул с опаской на дверь и отвечаю скороговоркой, чтобы успеть, пока не взяли:
— Хор-р-р-ошего знак-к-комого встр-р-ретил.
Он, как всегда, понял, ко всему готов и лекарство заранее приготовил.
— От хороших знакомых, — говорит, — хорошо помогает крепкий чай и разварная картошечка с жареным луком и балычком.
Надо, думаю, попробовать. Вылез из укрытия, мазанул водой по глазам и — к столу. Лекарь ни о чём не спрашивает, ждёт, когда я сам расколюсь, знает, что не утерплю. На этот раз не дождётся. Про это — табу! В нашей камере про начальника КГБ не принято упоминать. Перетерпим.
Впервые отваживаюсь на горюновский чай. Сплошная горечь, и мозги заелозили друг об друга. Но легчает. Сердце нашлось — колотится на старом месте. Не зря он докторскую защитил. Картошка с балыком тоже полезли за милую душу. Совсем оклемался. Напился, наелся, теперь пусть берут, выживем.
— Знаете, о чём я на досуге подумал? — заводит отвлекающий разговор профессор, не дождавшись от меня объяснения странного поведения. — В социологии, да и в других общественных науках, есть такое понятие — модель социума, модель общества, объясняющая различные связи между определёнными развивающимися социальными группами, классами, по которым можно судить об общественном строе. Понимаете? — помолчал, чтобы я осознал сказанное, дождался, когда неопределённо кивнул лохмами, и неожиданно добавил: — Почему бы и вам для лучшего понимания проблемы не попробовать построить модель того, что ищете? Скажем, типового месторождения с соответствующими графиками над ним?
Я и варежку раззявил и про чёрный газик забыл. Ну, профессор! Ну, бачка! Вот даёт! Котелок-то варит! Он как будто в мозгах моих тухлых покопался и выудил то, что мне и самому приходило на больную голову в больнице, а когда выздоровел — начисто забыл.
— Радомир Викентьевич! — ору в восторге. — Быть вам техруком!
Он смеётся, довольный, усы приглаживает, отнекивается:
— Спасибо, — говорит, — за высокую честь. Согласен быть вице-президентом нашего небольшого научного коллектива. Принимаете?
— Единогласно! — ору снова и ставлю на проигрыватель наш гимн — Лунную сонату. Скорее бы утро! Я уже предвкушал, как всех поражу, как все сразу поймут, кто я…
Не вышло. С утра на весь медленно тянущийся день растянулась тягомотина с тряхонудией: готовили показушные материалы к докладу мыслителя на конференции, которая имела место быть через три дня. Едет вся группа поддержки в количестве шести инженеров. В прошлую зиму мне уже посчастливилось присутствовать на подобном техмероприятии, и никакого впечатления оно на мою недозрелую техническую душу не произвело. Вся скулосводящая научная часть конференции свелась к репетициям геологических отчётов партий, поскольку все доклады, за парой скучных исключений, были посвящены результатам работ, а они, мягко говоря, как и наши, не впечатляли. И всё же такие ежегодные сборища были необходимы, так как позволяли одичавшей в глухих посёлках экспедиционной элите увидеться, побазарить и, естественно, попьянствовать от души. Мне ни первое, ни второе, ни третье, вследствие малого стажа, не улыбалось, и я бы с большим удовольствием занялся занимательным моделированием, но ехать было надо. Надо отдавать долги чести.
Только подумал про долги, как сразу осенила свежая идея, как увеличить их отдачу и достойно реабилитироваться в глазах Алексея. Идея просто замечательная — плохие ко мне редко приходят, другое дело, что не все могут оценить по достоинству. Но эта сатисфакция, думаю, удовлетворит оскорблённого в полной мере. А придумал я ни много, ни мало, а сделать собственный вариант интерпретации ОМП и передать в качестве бескорыстного дара, как память о знаменитом геофизике, который первым нашёл месторождение, удостоенное Ленинской премии. Однако легко задумать, да непросто выполнить. Днём не сделаешь: приходится до посинения заниматься ответственной покраской и подтушёвкой когановских шедевров; значит, остаются два свободных вечера. Что ж, нам, трудягам, не привыкать. Придётся поднапрячься, а работать буду дома, в тепле, в горюновской холе и под допинговые звуки мировых шедевров.
Мне и самому понравилось то, что получилось под одобрительные ухаживания профессора. Обычно я чрезвычайно строг к себе и критически морщусь в каждом случае из десяти. Но тем, что сработал в этот раз, думается, вправе гордиться без зазрения совести. Больше всего восхищал здоровенный купол одинаково уплотнённых осадочных и эффузивных пород, построенный по графикам плотности и сопротивлений, на двух вершинах которого в локальных провалах уютно разместились оба месторождения. Поинтересовался у Алевтины, за счёт чего он может появиться, но та в глобальном масштабе не петрит. Мямлит недовольно, словно тупарю какому с 1-го курса, что уплотнение пород возможно только за счёт высокотемпературных новообразований и текстурных изменений при контактово-метаморфических воздействиях внедряющихся интрузивов. Я не гордый, я согласен с ней, сам читал, да забыл, а ей бы на этом тактично заглохнуть, так нет, она не может в последний момент не капнуть своим дёгтем в мою бочку мёда. Мощность таких образований, добавляет, не краснея, невелика — несколько десятков метров, редко — первые сотни. Если так, то у меня получается не купол, а блин. Что-то не так, мыслю, в геологическом королевстве, кто-то наводит тень на плетень, мутит артезианскую воду. Мой купол тянет вертикальной и горизонтальной мощностью на последние сотни метров и никак не меньше. Кто-то из нас явно косит. И у Петра в разрезе нет роговиков. Думал-думал, не додумал, передумал — выдумал: если в подтверждение геофизического купола геологических данных нет, то пусть будет хуже последним. Они есть, эти самые контактово-метасоматические минералы, я убеждён — а это немаловажно, но застряли глубже, ближе к глубинному интрузиву. К поверхности вырвались только остаточные тепловые потоки, вызвавшие только текстурные изменения в породах. Контактово-теплофизические процессы уничтожают влажно-глинистые межпоровые перемычки и соединения, уменьшают пористость, влажность и влагоёмкость изменённых пород и тем значительнее, чем ближе породы расположены к магматическому очагу — глубинному интрузиву. Отсюда и аномальный рост электрических сопротивлений пород, и образование теплофизического купола. С усыханием пород растёт и их плотность, не достигая, однако, величины роговиковой. Таким образом, геофизический купол есть не что иное, как самый внешний фланг контактово-изменённых пород над скрытыми рудообразующими интрузивами, который устанавливается только геофизическими методами. На том стоим, и стоять будем насмерть. С купола нас не столкнуть никакой силой.