— Серая? — с надеждой спросил Радомира Викентьевича.
— Нет, — огорчил тот, — синяя… — наверное, переоделась, утешил я себя, — … с белым.
«Она!» — ничуточки не сомневаясь, я выскочил раздетым на улицу и помчался, стараясь не навернуться на скользкой тропинке, к дому с забытым ножом в руке. Сзади спешил вестник и тщетно пытался остановить.
— Стойте! Да остановитесь же!
Где там! Ему удалось нагнать меня только у дверей и отобрать нож.
— Напугаете.
Рывком отворил дверь и в удивленьи вылупил зенки:
— Ма-а-рья!
Она и… не она. Из-за стола медленно поднялась высокая элегантная дама. В тёмно-синем пальто, из-под которого высовывался подол длинного платья того же цвета, шею хомутом охватывал белоснежно-пушистый меховой воротник, а на голове чуть набекрень уместилась низкая шапочка-кубанка из того же меха и с тёмно-синей макушкой, на затылке в тугой узел скручена тяжёлая коса, — словно незнакомка сошла с известного портрета Крамского.
— Здравствуйте, — на меня внимательно и спокойно, с лёгким прищуром смотрели тёмно-синие, почти чёрные, абсолютно незнакомые глаза, слегка затуманенные и с почти неразличимыми тёмными зрачками, из-за чего невозможно было понять выражение взгляда, и только лёгкий румянец выдавал волнение гостьи. — У вас праздник? Извините, что оторвала. Хотела уйти, но Радомир Викентьевич не отпустил.
— Приказано задерживать, — оправдывается профессор.
— Как ваше здоровье? — спрашивает, не спуская с меня глаз, Марья.
— Чего-о? — тяну и плюхаюсь на стул. И она осторожно, чтобы не помять пальто и платье, присела на краешек. Профессор — за ней. — Ништяк! — отвечаю и подтверждаю: — Оки-доки! — Я никак не могу настроиться на то, что передо мной Марья, а не Маринка.
— Да, да, — вторит Горюн, — он у нас парень — ништяк.
На короткое мгновенье лицо Марьи расплылось в мягкой девчачьей улыбке, а тайные глаза прояснились, и она стала похожа на ту, что беспардонно дрейфила на скале, вцепившись в ёлку и сомневаясь, что я выползу. Мгновенье прошло, и передо мной снова сидела дама. Как быстро девчонки превращаются в женщин.
— Я хотела узнать, как ваша нога? — поясняет заботу о здоровье.
— В норме, — отвечаю, — а что? — какая-то она неживая, и спрашивает невесть о чём.
— Дело в том, — добавляет в пояснение, — что Ангелина Владимировна, уезжая, просила поинтересоваться и посмотреть, — и покраснела, как будто прёт лажу. — Заверните, пожалуйста, штанину.
Я презрительно фыркнул, но штанину новейшего костюма завернул, обнажив чистейшее колено после вчерашней тренировки. Старое трико я, слава богу, не пододел, а носки сверху ещё целые. Правда, слегка обвяли потому, что резинок я принципиально не ношу, считая, что они старят.
— Смотри, — разрешаю и обидно добавляю, — если что понимаешь.
Она не обиделась или сделала вид, что не обиделась, профессионально прощая грубость нервничающему пациенту.
— Можно, я сниму пальто? — вежливо просит у Горюна, а мне — ноль внимания. Профессор поспешил помочь, а у неё под пальто оказался чистейший белый халат — у меня век таких простыней не бывало. И чего вырядилась, дура, как будто без халата нельзя пощупать коленку? Пододвигает ко мне поближе стул и — хвать за неё.
— Ой! — вскрикнул я.
— Больно? — всполошилась недоделанная врачиха.
— Щёкотно, — опровергаю я.
Она легонько улыбнулась, продолжая мять колено. А я никак не хотел успокоиться, хоть убей. Хочу Маринку и — всё! Вспомнил, как она, не стесняясь, разделась и юркнула под одеяло. Эта не разденется — я даже хмыкнул, предположив обратное, не юркнёт.
— Боль когда-нибудь чувствуете, — допытывается, прекратив обминание.
— Когда дерябнусь обо что-нибудь, чувствую, — отвечаю честно. Подумал, подумал и сознался: — А ещё, когда прыгаю.
Она пошла к умывальнику и вымыла чистые руки. А мне что? Пойти и вымыть после её рук колено?
— Вам ни в коем случае нельзя дерябаться и прыгать, — даёт устный рецепт. — И вообще нельзя чрезмерно нагружать ногу. — Надо, думаю, справку потребовать и Дмитрию показать. — Хотите походить на оздоровительные, общеукрепляющие процедуры?
Я в диком раздражении вскочил со стула.
— Очнись, — грублю, — Марья! Какие процедуры? На дворе — март. Через месяц у меня и без тебя будут о-ё-ёй какие общеукрепляющие процедуры. Ты забыла?
Она молча берёт со спинки стула пальто и хочет надеть, чтобы отвалить, не встретив любезного приёма. Профессор пытается помешать, но Марья отводит его руки и одевается.
— Мне надо идти. У меня ночью дежурство.
— Подождите, — просит профессор, — Василий Иванович вас проводит.
Я и не собирался, но после его слов куда денешься?
— Вправду, подожди, Марья, — прошу, — пойду в контору, оденусь, — и, не ожидая её возражений, убегаю.
В коридоре конторы, как будто караулила, встретила Сарнячка, заступила дверь в камералку, где лежала одёжка, спрашивает требовательно, обнажив клычки:
— Ты где был? — и радует: — Я тебе твой кусок торта оставила.
Не дай бог, думаю, если надкусила, не удержавшись, ядовитыми зубами. Опять мне не удалось опробовать завоёванный приз.
— Съешь сама, — разрешаю благодетельно, отстраняю преграду, одним отработанным приёмом напяливаю кожушок и малахай и рву на выход под истошные вопли суженой:
— Ты куда-а?!
Марья, молодец, ждала у пенала.
— Пошли, — говорю, — как прежде?
Она смеётся — ей тоже нравится движение.
— У нас теперь разные маршруты.
— А как насчёт общей магистрали?
Ответила тихо, почти невнятно.
— Её ещё проложить надо.