Тепло в логове, спать да спать, а сон не идёт. Повернулся на спину, выпростал голову из-под брезента, глянул — мать честная! — на небе столько звёзд, что неясно, как они там все помещаются. Никогда столько не видел. И все дёргаются: к нам — назад, к нам — назад… того и гляди какая не удержится, сорвётся. Только подумал, так и вышло, но полетела куда-то в сторону. Говорят, надо задумать, что хочется, и обязательно сбудется. Жду, лихорадочно соображая, что задумать. Ну вот! Не успел — пролетела. Остальные, сколько ни ждал, оказались крепко привязанными. Луна сбоку стала больше и побледнела то ли от холода, то ли оттого, что нечаянно повернулась обратной, вечно мёрзлой стороной. Так и кажется, что мы одни на планете Земля и безнадёжно затерялись в мигающем космическом бардаке. Кромешная тьма всё теснее сжимала наше логово, а замирающий свет костра усиливал её плотность. Тихо так, что крикни — в Америке услышат. И вдруг лёгкий ветерок, пригнув пламя, пугающе пробежал рядом, шурша листьями и шелестя травой, словно кто-то невидимый прошёл вблизи, проверяя, чья здесь берлога. Жуть!
— Маша, ты спишь?
Она тоже повернулась на спину, выглянула из-под брезента в пустую темноту и тихо ахнула от восхищения:
— Вот это да! Сколько их!
Обрадовавшись, что в сковывающем мраке я не один, спешу завязать бестолковый ночной разговор:
— На какой-нибудь тоже небось такие же дураки не спят в ночи и за нами наблюдают. Вот бы потрепаться с ними.
Она, здешняя, чуть-чуть пошевелилась, устраиваясь поудобнее и теснее ко мне, и поинтересовалась тихо-тихо, чтобы те не услышали:
— О чём?
— Ну, мало ли общих глобальных проблем, — ответил, лихорадочно соображая, о чём бы межпланетном их спросить. — Построили они коммунизм, например, или до сих пор тянут как мы, собираются ли к нам по обмену опытом или нас ждут, что носят, что едят, в чём дефицит, как с геофизикой, может помочь чем надо… — Не стал бы по мелочам отвлекать от сна.
— А я бы спросила, какие у них ночи, какие цветы растут… — задумчиво прошептала соседка, собрав в расширенных от восторга глазах все звёзды и ту, на которой дремлют наши собеседники.
— Вот ещё! — возмутился я, придвигаясь в свою очередь к ней ближе, так что боку стало жарко. — Будешь всякой ерундой занимать космическую связь.
Помолчали, исчерпав космическую тему, пора переходить к земной.
— Маша!
— А?
— У тебя есть парень?
— Нет.
— А был?
Она не ответила.
— И у меня нет и не было, — сознался, нисколечки не стыдясь ущербности. Марьи не надо было стыдиться! Наоборот, хотелось поплакаться в подол и получить утешение.
Опять замолчали, пугаясь касательных шевелений.
— Маша!
— Что?
— У тебя есть мечта? — и пояснил: — Такая, чтобы не сбылась. Как фантастический маяк.
Она нашла мою руку, сжала своей горячей, понимая, как трудно быть далёкими, лёжа рядом.
— Хотелось бы написать книгу, чтобы все герои были хорошими и красивыми людьми.
Я хмыкнул. Признаться, кроме детективов, никакой литературы не люблю. Особенно душещипательных романов.
— Утопия.
— А у тебя?
Моя мечта не сравнима с ейной, не стыдно и признаться.
— Хочу найти такое месторождение, чтобы сразу на Ленинскую.
— Исполнится, — предрекла она уверенно.
А я сомневаюсь.
— Ленинскую ни шиша не дадут, замылят.
— Почему, если заслужил?
Вздохнул и сознаюсь ещё в одном своём недостатке:
— Её дают, когда общественную работу ведёшь, а у меня с этим туго: то влево, то вправо от генеральной линии водит, и авторитетности мне не достаёт.
— Ну и бог с ней, — успокаивает. — Нужна-то она тебе?
В общем-то не очень нужна, а хочется.
— Маша!
— Что ещё? — голос её увязал в подступавшей дремоте.
— У тебя родители кто?
Помедлив, ответила нехотя:
— Мама ветзоотехником на норковой ферме.
— Ого! — обрадовался я за Марью. — Небось вся в мехах ходишь?
- Ага! — подтвердила мехмодница. — За каждую сдохшую зверюгу из зарплаты половину платить приходится. Терпеть не могу мехов.
Промазал, однако.
— А отец?
Она отняла руку и не ответила.
— Давай спать, поздно уже, — повернулась на свой бок и замерла.