- Я сдаюсь. Жаль, что ты вчера не пришла.
- А что было вчера?
- Письмо от Софьи.
- Письмо? Что же вы молчали?
- Не успел сказать... Длинное письмо. Софья все новости сообщила. У Аллы Петровой дела опять в гору пошли. У нее теперь в магазине Ира Боброва работает. С Витей они хотят разводиться - он пьет. Наталья вся в работе, впрочем, ты ее не знаешь. Пишет, что ты можешь приезжать - она тебя на какие-то курсы устроила, после которых можно куда угодно поступить, даже в Строгановку. Кузьмич, оказывается, на тот свет отправился, так что смело в Москву поезжай. Да, икону просила оставить и самому решить, что с ней делать. А в конце письма - несколько строк. Голос Киреева стал глухим, взгляд отсутствующим, устремленным куда-то далеко-далеко:
- О чем я? Да, несколько строк. Соня написала, что... любит, и спрашивает... - Михаил опять замолчал.
- Что спрашивает?
- Как-то неловко обо всем этом говорить. Спрашивает, можно ли ей сюда приехать?
- А вы?
- Я? Сел и написал два письма. Одно получилось очень красивым. Можно сказать, художественное получилось письмо. Я написал, в сущности, о том, о чем говорила ты. О разнице в возрасте, о том, что "она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним", о том, что здесь другая жизнь и "БМВ" у моего забора будет выглядеть так же, как сотовый телефон в руках Потапыча. Короче, прочитал ей мораль по полной программе. А закончил стихами Арсения Тарковского. "Помнишь, - пишу я ей, при нашей первой встрече я читал тебе его стихи? Давай закончим стихами Арсения наш последний разговор..." И написал эти строки.
- Какие это были стихи?
- Тебе интересно?
- Иначе бы не спросила.
- Хорошо, прочту:
Я свеча, я сгорел на ветру, Соберите мой воск поутру,
И подскажет вам эта страница, Как вам плакать, и чем вам гордиться.
Как веселья последнюю треть Раздарить и легко умереть.
И под сенью случайного крова Загореться посмертно, как слово.
- А потом, - продолжал Киреев, - я написал второе письмо. В нем было всего два слова: "Люблю. Приезжай".
- Михаил, не томите. Дальше что?
- Пошел на почту. Стою у почтового ящика и не знаю, какое из двух писем опустить в него. По привычке жду знака, а его все нет и нет. Вдруг, смотрю, идет какой-то человек. Немного пьяненький, пошатывается. Мил человек, говорю, возьми любое из этих писем и порви. Он не понял сначала, потом попросил на пиво и порвал. А другое я опустил в почтовый ящик.
- И он порвал...
- Да, короткое.
- Эх, Михаил Прокофьевич! Разве можно свое счастье отдавать в чужие руки, тем более что при этих руках была не очень трезвая голова. Хорош знак... Послушайте, Михаил, - вдруг оживилась Юля, - а вы в Москву поезжайте, быстрее письма у Софьи окажетесь. Сами будете ответом. Киреев покачал головой.
- Я не правду тебе сказал... Письмо от Софьи пятнадцатого ноября пришло. А сегодня...
- Знаю, тридцатое, - печально произнесла Юля.
- Честно признаться, я так захандрил после этого, что даже к Вере Ивановне не сходил и не передал слова Софьи, предназначавшиеся тебе. Прости.
- Ладно, что там. Я тоже не поеду. Ко мне через неделю Федор приезжает.
- Вот здорово!
- Можно он у вас поживет?
- О чем речь? Конечно.
- Он ненадолго. Хочет осмотреться, узнать, сколько здесь жилье стоит.
- В Задонск не возвратишься?
- Мне нравится здесь. Москва близко, Тула. Да и у него больше возможности работу хорошую найти. А в Задонск будем ездить в гости. Как на праздник - он к бывшей теще, друзьям, я к матушке Валентине, сестрам.
- Постой-постой. Честным пиром да за свадебку? Юля засмущалась.
- Он хороший. Надежный. Меня любит. Всю жизнь я кого-то любила, впервые полюбили меня.
- А ты его не любишь, что ли?
- Я очень Федора уважаю. Надеюсь, у нас еще будет время и я его полюблю. Вот увидите.
- А как же Строгановка?
- Разве на ней свет клином сошелся?
- Думаю, что не сошелся.
- Мне захотелось иконы писать. Говорят, специальные мастерские появились, где этому учат. Федор одобрил. А вы как считаете?
- Тебе важен совет трусливого гордеца?
- Вы обиделись? Я же переживаю за вас. Вы... - Юля осеклась, - вы как старший брат мне. И еще друг.
- Спасибо. Я не обиделся. Мне один человек сказал мудрые слова, я не перестаю их всем повторять. Больше ничего не говорю, не учу других уму-разуму - хватит, отучил. А эти слова повторяю: люби Бога и делай, что хочешь.
- А если человек не верующий? Вы ему тоже это говорите?
- Ты это про себя?
- Нет, я верую.
- Неверующих людей, Юля, не бывает. Только не все об этом знают. Но тем, кто и знать не хочет, я говорю немножко по-другому.