- Не очень, дочка. Там разве выставку открывали?
- Там дом построили. И Чебурашке слово дали.
- Припоминаю, - засмеялся Виктор. - Он тогда...
- Нет, папа, я сама расскажу. Чебурашка сказал: "Мы строили, строили и наконец построили. Ура!"
- "Ура" не было.
- Нет, было.
- Витя, ты как ребенок, - укоризненно покачала головой Ира. Обе Софьи и Наталья с радостью смотрели, как ожили глаза Лизы.
- Вот видишь, - обратилась к девочке Мещерская, - если Чебурашка речь осилил, ты тем более не оплошаешь.
- Страшно. Да и картины надо сначала нарисовать.
- Вот это правильно, - поддержала девочку Наталья.
- А если у меня не получится?
- Получится! - хором ответили все взрослые.
- Обязательно получится. - Воронова положила свою руку на ладошку Лизы. - И вообще, я читала где-то, что бобры очень настойчивые и трудолюбивые животные. Так что, Бобренок, соответствуй фамилии.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
Глава тридцать первая
Маловероятно, что Селиванова была знакома с высказыванием Вертинского, человека скорее изысканного, нежели мудрого, о том, что русские женщины любят переделывать мужчин. В той ситуации, в какой она оказалась, Юля могла бы поставить под сомнение это высказывание. Во-первых, если уж на то пошло, мужчин любят переделывать все женщины независимо от их национальности. А во-вторых... Все то время, что четверка в белом "Саабе" моталась по шоссейным и проселочным дорогам России, Юля пыталась приспособиться к характерам своих спутников, прежде всего Гнилого и Бугая. Но это было очень трудно. От обоих исходила какая-то животная, первобытная сила, которая заставляла молодую женщину цепенеть от ужаса. Юлю многое поражало в этих "братках": быстрая смена настроения, внезапная агрессивность, которая могла возникнуть буквально на пустом месте. И в то же время и Гнилому, и особенно Бугаю была присуща какая-то совершенно детская непосредственность. Оказалось, что Бугай просто обожал мультфильмы, причем, если мультик был смешной, он смеялся заразительнее любого ребенка. Словно ребенок Бугай вел себя и тогда, когда проигрывал в карты Гнилому. От природы наблюдательная, Юля научилась пользоваться такими моментами. Карнеги был бы доволен такой ученицей. Когда это требовалось, Селиванова смеялась, хотя смеяться ей не хотелось, когда Бугаю или Гнилому требовалось сочувствие, она сочувствовала, даже если про себя говорила: "Так вам и надо, гаденыши". Точно так же действовал и Шурик. Особенно это стало заметно, когда на мобильник Шурика позвонили из Москвы и сообщили, что Кузьмича во Владимире взяли. Подробностей они не узнали, но Шурик предположил, что хитрый Кузьмич сам все подстроил: надежнее зоны места отсидеться нет - годик-другой. Гнилой резонно возразил, что, похоже, Кузьмича действительно "замели": в последнее время их босс потерял всякую осторожность. Да и конкуренты могли подставить. Как бы то ни было, но ситуация резко менялась. Вот уже три недели они искали Киреева. Юля поражалась той поистине охотничьей страсти, которой были охвачены ее спутники. С каждым новым неудачным днем для них словно вырастали ставки. Хотя сама Юля уже была готова сидеть в Старгороде и ждать Киреева там. Более того, она все чаще и чаще корила себя за то, что заварила всю эту кашу. Но кому-то надо было ее расхлебывать. Между прочим, в Старгороде они тоже побывали: Киреев туда еще не приходил. Гнилой уже ничего не обещал, Бугай не строил планы, Шурик не командовал. Несколько раз казалось, удача наконец им улыбнулась. В Черни им сказали, что в сторону Плавска прошел какой-то бородач с рюкзаком. Они, действительно, нашли того бородача. Но оказалось, что радовались рано: семидесятилетний дед с двумя флажками российским и украинским совершал переход от Черного моря до Белого, который посвятил российскоукраинской дружбе. Нашу "четверку" турист принял за корреспондентов и уже готов был дать Юле интервью... Тульскую область Юля теперь знала, как свою квартиру. Один Одоев они проезжали пять раз. В минуты очередной неудачи Селиванова, которая как женщина больше всех страдала от кочевой жизни на колесах, старалась отвлекать своих компаньонов. К примеру, из Москвы она взяла несколько кассет со своими любимыми песнями. Гнилому и Бугаю понравились записи автора и исполнителя Тимура Шаова. Когда Юля чувствовала, что тучи сгущаются, она ставила эту кассету. Бугаю особенно нравилась песня "Идея всеобщего братства". Вслед за бардом он пел, прихлопывая себе в такт рукой: Вот стоят, неземной красоты,
Наши меньшие братья - менты. Как завижу фуражки,
Тотчас становлюсь мизантропом. Будут бить меня по голове,
Если я не прописан в Москве, И станцуют на мне:
Два прихлопа, четыре притопа. Но иду к ним, любовью объятый,
А на лбу проступают стигматы, И, дубиной сражен, я паду на газон
К сапогам мной любимого брата. И Бугай, уже забыв о своем гневе, обращался к Селивановой:
- Слушай, Юль, классная вещь. В Москве достанешь мне такую же?
- Конечно. У Шаова несколько кассет вышли.
- Только словечки попадаются непонятные.
- Например?
- Да хотя бы мизантроп какой-то.
- Мизантроп - это вроде дурачка блаженного, - с умным видом пояснил Гнилой. Юля не спорила.
- Да? - удивлялся Бугай. - А стимгады, тьфу, стигматы - это что за хреновина? На этот раз Гнилой молчал. И лишь после этого Юля очень мягко поясняла:
- Точно не знаю сама. Кажется, так называется кровавый пот.
- Кровавый пот? - еще больше удивлялся Бугай.
- Вот ты бежишь, бежишь, взмок, как после бани, и вдруг, бац: получаешь по голове. И крови полно, и пота, - довольный, подколол приятеля Гнилой.
- Не совсем так, - голос Юли звучал почти нежно. - Среди католиков есть люди, у которых выступает кровь в тех местах, за которые Христа прибивали гвоздями к кресту. Эти выступления и называются стигматами.
Бугай слушал, открыв рот... Теперь перед Кузьмичем не надо было держать отчета. Да и в Москве, заявил категорично Гнилой, пока лучше не показываться.
- Не знаю, как вам, мне к тому же западло будет ехать назад пустым. Меня еще никогда таким дураком не выставляли.
Ему никто не возразил. Юля смотрела на Шурика, но он молчал, опустив голову.
- Ну вот и лады, - подвел черту под разговором Гнилой. - Лучше давайте кумекать, как искать этого стервеца дальше. И, кстати, как эта дыра называется? - Он показал рукой на окружающие их строения.
- Сосновка, поселок городского типа, - подсказал Шурик. Юля отметила про себя: подсказал быстро и угодливо.
- Значит, так, ребята, - приказал Гнилой, - пойдем перекусим что-нибудь, а заодно осмотримся. Все послушно вышли из машины. Переход власти из рук в руки прошел мирным путем. * * *
Дорога меняла Киреева, а он отвечал ей тем же. Всегда находился повод повернуть в сторону от старгородского направления. В одном месте жил его старинный друг, в окрестностях другого много лет назад Киреев будучи студентом помогал колхозникам собирать урожай. Само собой, не мог он пройти сначала Бежин луг, а затем Куликово поле, Ясную Поляну, дворец графа Бобринского в Богородицке, древнюю Епифань. А бывало и так: в каком-нибудь селе его спрашивали: "У нас километрах в двадцати отсюда святой источник имеется. Не хотите сходить туда?" Разумеется, он хотел. Вот и получалось, что Киреев к середине июня мог не только дойти до Старгорода, но и вернуться обратно в Болхов или даже подходить к Москве. А он, шагая проселочными и полевыми дорогами, избегая оживленных трасс и больших городов, все дальше и дальше уходил от Старгорода, не говоря уже о Москве. Психоаналитик, помешанный на Фрейде, сказал бы, что Киреевым движет подсознательный страх смерти, а потому и желает он оттянуть свой приход в то место, где ждет его кончина. Вряд ли Михаил стал бы с ним спорить: Киреев уже давно ни с кем не спорил и ничего никому не доказывал. Даже самому себе. Он просто шел - и радовался. Радовался тому, что может идти, дышать этим воздухом, купаться в чистых речках. За очередным поворотом дороги он открывал для себя новые места, новых людей. И все-таки, может, прав был тот "продвинутый" психоаналитик? Бог весть.
С каждым днем Киреев все дальше углублялся в лесостепь - преддверие древнего Дикого поля. Как форпост на границе леса и степи почти четыре столетия стоял Сосновск, давно, впрочем, ставший поселком городского типа Сосновкой. Здесь жил хороший приятель Михаила Слава Никонов. Здание редакции, где работал друг Киреева, найти было несложно. Впрочем, слово "здание" не очень подходило к одноэтажному деревянному дому с высоким крыльцом. Симпатичная девушка, диктовавшая что-то машинистке, сказала, что "Вячеслав Павлович здесь, но сейчас у него посетитель. Если хотите, подождите здесь, пожалуйста". Киреев, поблагодарив, сел в видавшее виды кресло и осмотрелся. Сразу вспомнились офисы некоторых изданий в Москве. Он улыбнулся: небо и земля. Поневоле прислушался к тому, что диктовала девушка: "...не хлебом единым жив человек, считает Анна Павловна. Наверное, поэтому с такой охотой... Нет, Зиночка, лучше пусть будет с радостью... с такой радостью приходят сюда сосновцы. Для каждого из них, будь это взрослый или ребенок, у Анны Павловны находится и доброе, приветливое слово, и..." Киреев опять улыбнулся. Как все знакомо - он будто вернулся в свою молодость. А девушку можно было назвать даже красивой. Забавно: на тоненькой ее шейке пульсировала жилка. Как у Сони. Девушка, словно почувствовав на себе пристальный взгляд Киреева, смутилась. "Боже мой, подумал Михаил, - в мире еще есть место, где девушки - краснеют, вместо компьютеров - стучит машинка, а от половых досок пахнет настоящим деревом". Девушка посмотрела на него:
- Простите, - сказала она, - вы, видно, с дороги, а я вам не предложила чая. Машинистка, оторвавшись от клавиш, подала голос:
- Касатка, а ты спроси: есть у нас чай? Как, впрочем, и сахар.
- Так я же сама неделю назад покупала!
- Неделю. Славик его литрами глушит. Дома не жрет ничего, прости, Господи, вот он твоим чаем и сыт.
- Нет, нет, спасибо, - запротестовал Киреев. - Мне бы Славика дождаться, и все.
- Вы с ним знакомы... если так называете? - полюбопытствовала девушка.
- Есть такой грех, - улыбнулся Киреев.
- Почему грех? Вячеслав Павлович очень хороший. Машинистка, пышногрудая блондинка с ярко накрашенным ртом, полуласково, полуснисходительно погладила девушку по руке: