- Софьи?
- Ты хорошая актриса, но сейчас переигрываешь. Станет получше, позвони ей. Расскажи обо всем. От меня... привет передавай. Или не передавай. Как хочешь.
- Хорошо. А зачем деньги? Господи, и столько много! Нет, я не возьму.
- Они теперь твои и делай с ними что хочешь. Тут неподалеку женский монастырь есть. Я договорился с настоятельницей.
- О чем?
- Что ты поживешь там после больницы, пока не окрепнешь.
- Я и монастырь - понятия несовместимые, - не без гордости сказала Юля.
- Обожаю парадоксы. Будем считать, что я присутствую на рождении еще одного... А между прочим, как ты относишься к Блоку?
- К блоку НАТО?
- К поэту Блоку.
- "Ты, право, пьяное чудовище, я знаю, истина - в вине". Это помню. А еще про улицу, фонарь и аптеку.
- А мне у него одно стихотворение очень нравится. Вот пообщался с тобой - и вспомнил его.
- Прочитайте, пожалуйста.
- Лучше я попрошу Вадима Алексеевича тебе томик Блока принести и то стихотворение отмечу, а то я в последнее время профессиональным декламатором становлюсь... Да, прости, я на твой вопрос не ответил. Рассказали мне про один монастырь в Курской области. Маленький монастырь, еще до конца не восстановили его, но там настоятель - архимандрит Илларион. Говорят, удивительный старец. Хочу с живым старцем поговорить.
- А сил дойти хватит?
- Не знаю. Но вот пока здесь живу, ничего вроде не болело. Наверное, некогда было. Только душа болит.
- Почему?
- Ты же говорила, что не можешь забыть, как тех мужиков в Галичьей Горе убивали. Вот и я не могу.
- Но вы же...
- Ладно, не будем об этом. Выздоравливай. Вадим Алексеевич и Федор тебя не бросят и никому в обиду не дадут.
- Спасибо. За все - спасибо. Деньги я отдам. Заработаю и отдам. - Юля пыталась приподняться. А Софье Николаевне я обязательно позвоню. Удачи вам. Киреев улыбнулся в ответ.
- А еще одну просьбу можно? - вдруг спросила Юля.
- Ну если только последнюю.
- Икона у вас?
- Понял.
Киреев снял рюкзак. Он бережно достал икону и передал ее Юле. Девушка так же бережно взяла ее в руки.
- Не тяжело?
- Нет. - И вдруг неожиданно для Михаила Селиванова поцеловала образ. Киреев пристально посмотрел на девушку. Перед ним была другая Юля. Откуда только взялись эти одухотворенные глаза, в которых можно было разглядеть и благодарность, и трепет, и печальную нежность.
- Спасибо, - тихо прошептала Юля, возвращая Кирееву икону. И добавила еще тише: - Берегите себя.
Михаил в ответ тихо пожал ей руку, взял рюкзак и уже направился к выходу, но вдруг повернулся и, облокотившись на спинку кровати, стал декламировать: Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат, Причастный тайнам, - плакал ребенок
О том, что никто не придет назад. И, поклонившись низко-низко, Киреев вышел.
"А ведь, действительно, вся жизнь - сплошной парадокс, - думала Юля. - Кто бы мог подумать, что Киреев спасет мне жизнь, которая будет висеть на волоске после удара Шурика, которого я считала своим другом. Шурика больше нет - и мне совсем не жалко его. Киреев ушел дальше вместе с иконой, и так хочется, чтобы он остался жив. Чтобы... как это он читал сейчас: "усталые люди светлую жизнь себе обрели".
В палату вошел Вадим Алексеевич:
- Проводила друга?
Юля сначала хотела возразить, что Киреев ей не друг, но потом подумала: "А кто же он мне тогда?" И ответила:
- Проводила.
- Тут вот какое дело, уважаемая Юленька. По твою душу пришли.
- Редькин?
- Не понял? Какой Редькин?
- Да так, собирательный образ. Милиция пришла?
- Она, родимая. Вроде допрашивать тебя собирается. Договоримся: как только устанешь, зови меня
- я их мигом вытурю. Не хватало еще, чтобы у тебя проблемы возникли.