Они лежат, прижавшись друг к другу, и лица их тоже чуть-чуть светятся.
Засыпая, Воронцов думал о том, что завтра Роман Кузьмич обязательно заметит, что он не спал в эту ночь. Но ведь это последняя ночь дома, должен же он понять...
30
Мать Раздолина, сухонькая опрятная старушка в темном ситцевом платье и заплатанном - видно, любимом - фартучке, взволнована, но показать это не хочет.
Они сидят на кухне. Андрей поел перед дорогой, выпил чаю. Он не по-домашнему застегнутый, подобранный, и, хотя сидит он спокойно, мать видит, что он может встать каждую секунду. Встать и уйти. Вчера он сказал ей: "Мама, я уезжаю". - "Надолго?" - спросила она, хотя знала, что не это главное. Главное, что он вообще уезжает, что наступил час его и ее испытания. Но она спросила: "Надолго?" - "Да. На полгода", - ответил он.
С необыкновенной интуицией, данной только матерям, она догадывалась о том, что ждет ее сына. Давно догадывалась. А потом она увидела у него фотографию Димы, ну, того самого, который летал на Луну. На ней черными чернилами было написано: "Андрюшка! Я еще буду тебе завидовать! Ведь твоя дорога - обязательно и дальше и трудней..." Она прочитала эти слова и поняла, что не ошиблась.
- Я ватрушку твою любимую сделала, - говорит она.
- Спасибо.
- Ты поездом или самолетом?
- Самолетом.
- Ну вот и съешь в самолете... Ты напиши мне, Андрюша, хоть открыточку... Все ли благополучно... Он улыбнулся и встал.
- Мама, все будет благополучно. А открыточку я напишу.
Она подошла к нему, такая маленькая, старенькая, и он обнял ее за плечи.
- Не надо, мама...
- А я ничего, я ничего, - говорила она, быстро перебирая пальцами края фартучка, моргая, улыбаясь и глотая слезы. Потом, совладав с собой, спросила:
-Андрюша, сыночек, ты на Луну летишь? Я никому не скажу... На Луну?
- Нет, мама, не на Луну. Еще дальше...
- О господи!..
- Ну, мне пора.
- Давай присядем перед дорогой... И они присели к столу. Андрей смотрел на нее и думал: "Совсем недавно я уезжал в пионерский лагерь... Она спекла мне ватрушку, и мы тоже присели перед дорогой... 55 километров от мамы... А теперь я уезжаю на Марс. 55 миллионов километров от Земли...". Он встал первым и, нагнувшись, крепко поцеловал ее. Еще и еще.
Она проводила его до дверей квартиры и стояла на площадке, глядя, как он спускается по лестнице. Андрей обернулся:
- Мамочка, иди.
- Андрюша, ты уж там поосторожнее... Береги себя...
- Хорошо. Ты иди.
Но она стояла еще долго, уже не видя его, но слыша его шаги, пока звонко, как выстрел, не ударила внизу дверь подъезда.
31
Недвижно повисло над степью в бесцветном небе солнце. Жарко. Ракета стоит на стартовой площадке, и от нагретого металла ракеты и монтажной башни, окружающей ее, подобно строительным лесам, поднимается миражный, ломающий линии крыш ангаров ореол горячего воздуха. Поодаль от ангаров, ближе к стартовой площадке, ровным строем стали гигантские автомобили, цистерны и специальные машины-фургоны с аппаратурой, подстанциями, компрессорами, коммутаторами связи и еще неизвестно с чем, без чего никак не обойтись. От автомобилей тянутся к монтажной башне провода. На разных ее этажах, на самом верху, где под защитным колпаком укреплен межпланетный корабль "Марс", и внизу, у огромных сопел двигателей первой ступени, - люди. Здесь, на стартовой, их немного, человек двадцать. И все они заняты одним очень важным делом: последней проверкой машины перед стартом.
У одного из люков в корпусе ракеты - Виктор Бойко и Сергей Ширшов.
- Обещали Баху к двум часам все кончить, а уже три, - говорит Виктор, взглянув на часы.
Жарко, и Сергей в скверном расположении духа.
- Только дураки обещают, - ворчливо отвечает он, - а умные не обещают, а делают... Нинка зашилась...
- При чем тут Нинка?
- А разве я говорю, что она "при чем"? Что-то у них там не контачит. Сергей кивает вверх. Сергей -Ширшов принадлежал к той породе людей, которые работают тем лучше, чем лучше это у них получается. Кудесника неудачи подстегивали. У Маевского вызывали недоумение. Ширшова повергали в уныние и лишали уверенности в себе. Бахрушин понял это и никогда не критиковал Сергея: понимал, что будет только хуже. Как всякий мнительный человек, Ширшов болезненно реагировал на все, что о нем говорят. И даже самая малая, мимоходом брошенная все равно кем - Эс Те или механиком на стенде - похвала удесятеряла его силы. Тут уж он "разбивался в лепешку". У него появлялась бульдожья хватка в работе, злая, остервенелая, расчетливая. Его движения становились безукоризненно точны. Так же точно и цепко он думал. Именно так он работал вчера после того, как пришел Бахрушин, посмотрел его записи и сказал весело: "Сережа! А вы молодец!" Так он работал и сегодня, пока не оказалось, что во второй ступени что-то барахлит. Ширшов еще не знал, что именно, но это уже злило его и мешало работать. Он нервничал. Он часто смотрел на часы. Он ловил себя на том, что прислушивается к голосам наверху.
А наверху, выше этажом, - Борис Кудесник и Юрий Маевский. Перед ними аккуратные ящички приборов, весело перемигивающиеся разноцветными глазками.
- Нина, давай еще раз, - говорит Борис в микрофон. Кудесник нажимает кнопку. Голос Нины из пластмассовой коробочки-репродуктора:
- Тридцать пять сотых.
Она сидит в кабине межпланетного корабля в кресле Раздолина. С тех пор как мы впервые увидели эту кабину, тут многое изменилось. Главное - осталось только два кресла. Стало немного теснее. Мягкие пенопластовые стены уже не белые, а приятного зеленого оттенка. Приборы остались те же. Совсем светло: иллюминаторы горят от солнечных лучей, как прожекторы. Солнечный зайчик дрожит на кнопках пульта. Нина подкручивает зажим шарового шарнира, на котором у одного из иллюминаторов закреплен киноаппарат, и зайчик успокоился, перестал дрожать. Голос Кудесника:
- Давай повторим...
- Давай, - говорит Нина и смотрит на экран маленького прибора, похожего на осциллограф. На экранчике горбом взметнулась светло-зеленая яркая линия и медленно поплыла в сторону.
- Тридцать пять и пять... Можно считать тридцать шесть сотых, - говорит Нина.
- Хорошо. Я сейчас поднимусь, - отзывается голос Кудесника.
32
Вечер. В кабине космонавтов включен свет. В одном кресле - Нина, в другом - Борис. Голос Маевского:
- Внимание!
Снова с быстротой змеи прыгнула, выгнувшись, светящаяся линия и поплыла... Кудесник и Нина молчат.
- Ну что? - спрашивает голос Маевского. Кудесник отрывает взгляд от экранчика и говорит микрофону:
- Юра, быстро проверь все контакты и сопротивления на клапанах: 12-2, 13-2, 17-2 и 18-2. Проследи, прощупай пальцем все провода к этим клапанам, начиная от главных запорных первой ступени...
- Но Егоров уже смотрел, - говорит голос Маевского из репродуктора.
- Посмотри еще раз. Только быстро. Юрка Маевский сделает все точно. Проверит контакты и сопротивления проверит. И прощупает провода. Он, наверное, уже начал это делать. Юрка Маевский знает, что ничего там не обнаружит. И он, Кудесник, тоже знает. Егоров смотрел и ничего не нашел. И он не найдет. Но Юрка все проверит: "А вдруг!" Именно Юрка проверит лучше всех: педантично и неторопливо. У него ясная и холодная голова. Даже сейчас холодная и ясная. Он понимает, что сейчас здесь, на стартовой, решается задача со многими неизвестными. И он решает одно уравнение за другим, срывает с неизвестных маски. Одну за другой. Он, Кудесник, знает, что Юрке ничего не надо объяснять, ему все ясно. Все так же ясно, как ему самому. И он не сделает сейчас лучше, чем сделает Юрка. Замечательно, что есть Юрка!