Так проходили дни, декады, триады и годы мирной, безбедной и совсем неплохой, на взгляд большинства жителей Союзных Королевств и других государств, жизни. Пока поверженные геспиронские Императоры вместе с лишённой Императорского титула королевой Ардаманта напряжённо думали, как и где им снова собрать силы и поднатореть в магии, которая могла бы сломить мощь и дух множества элайских народов, последние восстанавливали свои силы гораздо быстрее. После урона, нанесённого не столь давней войной, в особенности в западных эллиорских Королевствах и на севере Тенгинского Дариата, что находился на материке Тенгин несколько восточнее Эллиоры, были заново отстроены многие города с селениями, здания и сооружения, возвращены прежние торжества и состязания в разных видах искусств. Было даже совершено немало научных открытий и создано немало изобретений. Люди, как было заметно, постепенно отходили от Великой Скорби, а их жизнь возвращалось в прежнее русло.
С тех пор, как невероятным, на взгляд обывателя, способом ушла из жизни Серрель Обриа, а принц Моран покинул Ардамант, чтобы выполнить заветное поручение единственно близкого ему человека — своей матери, прошло три года. За это время ни в Геспироне, ни в Аманте с другими Союзными Королевствами, ни в целом мире вообще не произошло никаких особых перемен. Новым было только то, что восемь Королей Непобедимого Союза и три Ашхана из Сакриды отправили своих лучших, особым образом обученных воинов в степи Юго-Запада Эллиоры для поимки разбойников, состоявших, главным образом, из жалких остатков разгромленных армий Паллиэна и Арихона. Тем, в свою очередь, удалось договориться с местными представителями племени паскатов и Драконами Алайды и Алмазных пещер, и всем вместе изловить треклятых грабителей. Их оказалось в горных и равнинных степях довольно много. Часть из них были повержены стрелами и клинками прямо на поле боя, а другие, те, что не согласились умирать в степях — доставлены в столичные города разных королевств и казнены публично. Все одиннадцать правителей были единодушны в том, что нельзя оставлять в живых тех, чьи сердца и души навеки отравлены ядом ненависти, алчности и бездушия. Часть разбойников досталась людям-кошкам, которые не убивали их, а вонзали усыпляющие стрелы, а потом отправляли свою добычу в некий параллельный мир, откуда им не было выхода, а дракониды забирали в свой плен и утаскивали в горы, где с помощью особых ритуалов и тонких душевных приёмов постепенно превращали их в мирных добытчиков соли и драгоценных камней. Этим счастливчикам, можно было смело сказать, повезло: после десяти-двенадцати лет пребывания в обществе крылатых горцев они целиком отучались от прежних своих привычек, мыслей и побуждений и их ценности коренным образом менялись. Они не были рабами и поэтому были вольны отправляться в людские города, осваивая новые ремёсла. Некоторые из бывших бандитов, убийц и вражеских воинов, пойманных драконидами ранее, жили в разных городах восьми Королевств и севера Сакриды, открыв свои лавки и став булочниками, стекольщиками, очажниками и прочими мастерами, и не испытывали даже малейшего желания вернуться к жизни, о которой вспоминали как о кошмарном сне, твердя, как глубоко они заблуждались и как ужасно жили, пока их не просветила Великая Богиня. Подобным влиянием на умы и души, кроме крылатых жителей гор, обладали также некоторые жрецы и маги из числа людей, однако ни правители, ни их воины не додумались до того, чтобы отправить к ним пленённых мародёров.
Теперь, наверное, самое время перейти к описанию того, что произошло за эти три года в жизни наших героев. Что касается Этта Мора, то Высший Совет Ордена Звезды Мира, называемый в среде амантийских жрецов попросту сиентатом, отказал ему в отчислении из семинарии, решив, что показанное мастеру Дерриусу «чудо», якобы для доказательства своей причастности к миру магии и колдовства, было не более чем эффектным трюком. Ловкость рук молодого семинариста, очевидно, сработала в момент, когда пожилой жрец зазевался, отвлёкся или провалился в транс, как часто бывает на представлениях иллюзионистов-гипнотизёров, и тот успел заменить хворающего пароктуса на сильного и здорового. Даже признания молодого человека в том, что он тайно занимается целительством, и свидетельства нескольких лиерамцев, намеренно явившихся для этой цели в Арохен, в главный и самый большой храм всего Королевства, не сумели убедить упрямых жрецов. И даже тот факт, что Этт Мор был безнадёжно влюблён в девушку, которая к тому же никакого отношения к жреческому сословию не имела, был расценен как «временная страсть, которая непременно пройдёт или станет побуждающим стимулом для высшего духовного служения и творчества». Что же касается занятий целительством, то это искусство, по мнению жрецов, считалось делом благородным и подходящим для любого жреца, и что Этт большой умница, оттого что решил посвятить своё служение такому благороднейшему делу. В связи с этим ему даже официально выписали разрешение на посещение Тетрагона Целителей. Разумеется, как думал сам Этт, все эти отказы и закрывания глаз на очевидные и вопиющие факты был вызван ни чем иным, как стараниями директора семинарии, который жалел сироту и никоим образом не хотел, чтобы тот оказался выброшенным из привычного уютного мира на улицу без средств к существованию. А так как мастер Дерриус, как многие говорили, был определённо важной персоной в жреческом мире, то его доводы были приняты к сведению даже верховным главой амантийского жречества — великим Мастером Ахиаррусом Денго, который состоял в числе ближайших советников Короля Сильфора.
В общем, как ни крути, Этт Мор остался студентом семинарии. Правда, всё ещё продолжая преследовать свою цель уйти из жреческой касты, он стал намеренно учиться хуже и прогуливать занятия, пропадая в это время то в библиотеке, то в своей комнате, то в Тетрагоне Целителей, куда был записал сразу же после успешного исцеления десяти тяжело заболевших девушек из пансиона и четырёх старушек-горожанок, у которых были смертельно опасные опухоли. Глава Тетрагона, ещё не старый лекарь по имени Архедус Триарт, устроил молодому целителю свой собственный экзамен на знание строения человеческого тела, разных недугов и различных способов их исцеления, и был весьма доволен его результатом. Когда же мастер Архедус спросил, где и когда молодой семинарист учился искусству исцеления, то был немало удивлён, узнав, что Этт Мор был самоучкой и узнал всё из книг вроде «Магии медицины» Аффариса Лигендианского, а ещё раньше некоторые вещи ему рассказывал старый жрец по имени Ассирус Мохад. Сам мастер Архедус, ранее только мельком слыхавший о существовании такого автора и такой книги и слишком далёкий от магии для того, чтобы воспринимать её всерьёз, потребовал от своего нового ученика подробных объяснений и опытов, причём в качестве «подопытного пароктуса» предложил самого себя. После нескольких весьма убедительных опытов и случаев удачного исцеления нескольких лиерамцев, которые приходили в Тетрагон, потрясённый эскулап принял парня к себе в ученики и стал учить ещё и обыкновенному лекарскому искусству, в то время как тот успевал объяснять ему главные принципы не обычного целительства, а магического.
Новое увлечение Этта Мора привело к тому, что он съехал по многим предметам, изучаемым в семинарии, в особенности по тем, которые касались непосредственно искусства духовного служения и храмовой культуры. Маститые преподаватели разных дисциплин, прежде довольные успехами молодого кандидата в члены Высшего Совета Ордена, теперь были, мягко говоря, разочарованы. Когда, к примеру, на шестом курсе во время зимней экзаменации Этт Мор не смог сказать ничего внятного по вопросу, что писал о природной склонности человека к духовному просветлению некий «отец» Ордена Звезды Мира по имени Эхриодон Дарвиантский, некогда живший на северо-западе Сакридского Ашханата и прививший религию восьми Королевств в нескольких местных городах и селениях, Этт Мор с виноватой улыбкой ответил:
— Прошу прощения, мастер Френ, я не могу ответить на этот вопрос.
Френ Тордо, невысокий преподаватель с почётной степенью профессора, в маленькой чёрной шапочке, прикрывающей преждевременно образовавшуюся лысину, и с маленькими, блестящими, как у зельдюка, глазками, покраснел от гнева и, вскочив из-за преподавательской тумбы, швырнул на стол увеличительный кристалл, через который до этого смотрел в книгу. Остальные четырнадцать студентов конкора с сочувствием поглядели на экзаменующегося, но промолчали.
— Это просто немыслимо… немыслимо! Вы подставляете сами себя под удар. Что вы делали, вместо того чтобы готовиться к экзаменации?
— Я готовился, мастер Френ, — ответил тот. — Но, к сожалению, не могу ответить на этот вопрос. Дайте мне другой.
— О другом думать уже поздно. Вы совсем испортились, Этт Мор. Идите к себе и готовьтесь, у вас есть ещё два шанса сдать этот экзамен.
Однако Этт не сдал этот экзамен ни в следующий раз, ни в третий. Точнее, он вообще не стал его сдавать, а вместо этого оба раза пропадал в Тетрагоне Целителей, а в свободное время занимался дальнейшим самостоятельным изучением старого как мир магического искусства.
Когда же прошёл последний, седьмой год обучения в семинарии и пришло время завершающей экзаменации, оказалось, что у бывшего отличника за три года накопилось столько «хвостов», что к этой экзаменации он оказался не допущен. Это привело в удручённое состояние всех преподавателей, директоров (в особенности мастера Дерриуса) и многих студентов, которые мечтали увидеть и запечатлеть в своей памяти торжественное награждение Этта Мора регалиями будущего высокого звания и положения в столичном обществе жрецов Аманты. Но только не самого Этта, который, втайне от всех, торжествовал.
— Увы, мой мальчик, вы разочаровали нас всех, — сокрушённо выговаривал ему мастер Дерриус, вызвав к себе в кабинет после состоявшейся экзаменации, на которой тот просто присутствовал, а не участвовал. В вашем конкоре достойными звания почётных монахов Высшего Совета были только двое — вы и ваш друг Лаэртис Рам. В итоге ваш друг получит регалии и станет почётным молодым членом сиентата, а вы не получите даже простого фиклета, свидетельствующего об окончании семинарии. Теперь я могу, с позволения Высшего Совета, выписать вам только свидетельство о незавершённом семинарском образовании без права повторного его получения или продолжения. Отныне, если хотите, вы можете быть обычным служителем храма или добраться до звания главного жреца, обучаясь персонально у какого-нибудь благодетеля вроде брата Ассируса, если тот ещё согласится переучивать колдуна.
— Я уже говорил, — спокойно ответил Этт, дождавшись конца этой тирады, — что не намерен становиться монахом и тем более входить в состав сиентата. А если бы я получил фиклет, имел бы я право заниматься тем, чего желает моя душа, и быть с той, что дорога мне, как сама моя жизнь, и даже более?
— Если бы вы получили фиклет, как большая часть наших выпускников, вы могли бы стать учёным жрецом, духовным целителем, наставником, правой рукой судьи или главой храма. Кафилет — это сан, который вы не можете потерять, отдать или продать, потому что он был бы записан в архиве Высшего Совета, и за нарушение предписаний жречества, таких как связь с женщиной или магия, — на последнем слове жрец немного повысил голос, — вы были бы лишены жалованья от Совета и отправлены в какие-нибудь места вроде Гинвандии, просвещать местных язычников. А если бы и там вы продолжили заниматься магией или стали бы спариваться с местными женщинами, или увезли бы туда свою королеву сердца и женились на ней, вам грозило бы заключение в тюрьму или ссылка на остров Геспирон, где много таких как вы.
— Я осведомлён обо всём этом, господин Дерриус, — ответил Этт Мор. — И именно поэтому я не только перестал быть отличником, но и, как видите, стал заваливать экзаменации. И не потому, что я не перестал соображать, как считают все, кроме Лаэртиса, а потому что решил изменить свой жизненный путь, но вы мне этого не позволяли. Вы отказали мне в отчислении, когда я честно признался в колдовстве, земной страсти к женщине и нарушениях устава, и продолжали упорно делать из меня учёного жреца. Тогда я пошёл на хитрость — и вот, как видите… и всё это время я ходил и продолжаю ходить в Тетрагон Целителей, обучаясь у мастера медицины Архедуса Триарта.
Пока он это говорил, в кабинете мастера Дерриуса появились ещё двое младших директоров. Поэтому, когда он закончил, перед ним стояли все трое, недоумённо вперив взгляды в злосчастного выпускника. Мастер Дерриус внезапно начал нервничать, мгновенно теряя всю свою важность и от этого напряжения у него затряслась нижняя челюсть.
— Вы видите… мастер Гриерус и мастер Энто… что говорит нам этот молодой эйдо? Вы слышали, что он сейчас говорил?
— Видим, — довольно бесстрастно отозвался мастер Гриерус.
— И слышим, — таким же тоном вторил ему мастер Энто.
— А-а… а хоть понимаете?… — после чего он снова повернулся к стоявшему около входной двери Этту Мору. — А вы, молодой человек, понимаете, что творите? Вы… вы…
Он долго и напряжённо думал, как лучше было бы теперь назвать одного из своих бывших лучших учеников — подлецом, болотным гадом, тупым зельдюком или отродьем Тьмы, но слова эти застревали у него в мозгу, а язык словно прирос к нёбу. Он перестал что-либо видеть вокруг, кроме пронзительного, жгучего, проникающего в самое нутро души взгляда молодого мага, целителя и кого угодно, но только не жреца Владыки Мира и Его Божественной Семьи, и это было видно в самом этом «демоническом» взгляде. Его охватило ощущение некоего парения над землёй, как будто все его огорчения остались позади, а впереди ждало только некое знамение, чтобы сказать «Отпускаю тебя с миром, будь счастлив и благословлён Богами, брат Этт!» Но что-то в душе мастера Дерриуса упорно продолжало бороться против такого решения. Когда же взгляд Этта отпустил его и он вернулся к привычной действительности, то не смог сказать больше ни слова.
— Это самый удивительный из всех студентов, которых я когда-либо видел, — скрипучим голосом произнёс мастер Энто. — Думаю, он далеко пойдёт, даже если навсегда покинет жречество.
— Я бы сказал, он странный, — сказал мастер Гриерус. — И всегда был таким. Ни разу не видел юношу, который бы так упорно не хотел стать выпускником нашей семинарии.
— Я думаю, он и с этим животным свидетельством далеко пойдёт тем более, оно ему больше не пригодится. Мастер Дерриус, отдайте ему это свидетельство и те, где записано его имя и статус, и пусть идёт с благословением в мир магов, целителей и влюблённых рыцарей.
От этих обращённых к нему слов главный директор встрепенулся и обратился к ним обоим:
— Довольно пустой болтовни! Как скажете… пусть идёт куда хочет, я не желаю больше видеть это отродье Тьмы в стенах этого здания! То, что он сейчас со мной сотворил, точно было какое-то колдовство! Оборони меня Боги от этого демона, пусть катится отсюда хоть в преисподнюю!
Продолжая ворчать, он достал из декера небольшую плоскую табличку из бело-жёлтого дерева, на которой было выгравировано имя выпускника и запись о том, что является выпускником Лиерамской жреческой семинарии, не закончившим образование по таким причинам, как намеренный отказ от сдачи экзаменов, увлечения магическими искусствами, нарушения устава семинарии и связи с женщиной. Получив этот позорный документ и вслед за ним — его личное свидетельство в виде маленького свитка из плотной немнущейся и нервущейся бумаги и прилагавшееся к нему свидетельство о сиротстве, Этт Мор благодарно поклонился всем троим руководителям сего учебного заведения и вышел вон.
Всё это, казалось бы, не имело никакого отношения к жизни Аулы Ора, которая текла своим чередом. К концу пятого года обучения в оттарийском пансионе для будущих жён и хозяек, она, по словам своих подруг, других девушек и многих преподавателей, превратилась в самую настоящую красавицу. От прежней отроческой худобы, бледности, резкости и неловкости движений, что были заметны в первые годы студенчества, в ней не осталось и следа. Изменился также во многом и её характер: вместо прежней взбалмошной девчонки, непоседы и егозы, которая могла прилюдно скакать по ступенькам или громко кричать, выражая своё настроение непосредственно, как ребёнок, все видели в ней теперь повзрослевшую, посерьёзневшую и грациозную молодую эйди с утончёнными манерами, плавностью движений, завораживающим взглядом нежно-голубых глаз и мелодичным голосом, приятным, как звон серебряного колокольчика. Теперь самым главным качеством её наружности и натуры стала постепенно расцветающая женственность — та самая, что притягивала множество восхищённых мужских взглядов и желания многих городских кавалеров поскорее с нею познакомиться. Конечно, никто из её окружения и родных не догадывался, что дело было не только в естественном взрослении и пансионском воспитании — Аула много времени и сил положила на то, чтобы в какой-то мере научиться управляться со своей внутренней природой и направить часть своей скрытой силы на то, чтобы научиться владеть собой, победить множество своих сомнений и страхов и даже немного усовершенствовать свой внешний вид. «Если я и впрямь богиня, — думала она, — то пусть я буду выглядеть как богиня и вести себя как богиня, но пусть все остальные не думают, что я пытаюсь им угодить».
Что касалось учёбы, то и здесь Аула Ора решила быть богиней. Казалось, все силы семи стихий и все незримые духовные силы, что были в ней самой, вокруг неё и во всей вселенной, помогали ей на этом нелёгком, но увлекательном и очень интересном поприще. За три с небольшим года она стала лучшей ученицей пансиона в Оттари и завоевала несколько золотых табличек, соревнуясь с девятью другими пансионами. В результате к концу её пятого года обучения оттарийский пансион занял в этом соревновании, который проводился каждый год, почётное второе место (на первом оказалась лучшая ученица Арохенского пансиона Гиэра Фелиус, но осознавала ли та в себе дух какой-нибудь богини, было никому не известно).
Единственное, что было и оставалось у Аулы в совершеннейшем провале — её многочисленные знакомства с кавалерами, которых девушки и опытные преподавательницы по части тонкостей отношений между мужчинами и женщинами то и дело приглашали на вечера, которые бывали организованы специально с такими целями. Здесь бывали не только местные представители мужского пола, но и заезжие, и даже чужестранцы. Однако ни одному из них за всё время так и не удалось вызвать в ней хоть какой-нибудь серьёзный интерес. Самое большее, на что хватало Аулы — завести с очередным своим поклонником непринуждённую, дружескую беседу, а потом, ничего не обещая и не подавая никаких надежд, покинуть его и присоединиться к привычному женскому обществу, делясь своими впечатлениями о нём как о неинтересном и посредственном человеке. Или вовсе, сославшись на вечернюю усталость, объедение или головную боль, покинуть нижнюю гостиную и запереться в спальне для девушек, которую делила с Геллой, Лорией и Эйрой.
— За три года так ничего и не сдвинулось с места, — сокрушённо вздохнула Гелла, после отшивания Аулой очередного «скучного, несимпатичного и неинтересного» поклонника. — Ну скажи мне, действительно ли этот Ридвен такой скучный и непривлекательный тип? Честное слово, я в него почти влюбилась, но он смотрел только на тебя, и потом, я уже пообещала себя Эресту О’Ханеллару.
— Ридвен? О нет, он обаятельный и интересный собеседник, умный, много знает и умеет себя подать, но…
— Что — но? — перебила Гелла.
— Как-то он меня не зацепил… прости, Гелла, но я не могу что-то обещать тому, кто не смог увлечь меня так же, как в своё время…
— Тссссс, не надо об этом…
Она потихоньку вывела Аулу из шумного, многолюдного зала в полутёмный арочный коридор, который вёл в библиотеку, но там также была ещё боковая дверь, ведущая в довольно просторное помещение, где девушки «наводили красоту» перед вечерами и праздниками. Она оказалась открытой, и Гелла с Аулой вбежали туда, окунувшись в атмосферу девичьего «творческого хаоса» и изысканных тенгинских ароматов. Там уже поджидала их Лория Этон, сидя в роскошном бело-розовом платье на длинном широком пуфе, заваленном будничными платьями и разным имуществом пансионок.
— Прости нас, Аула, но мы всё-таки решили тебе что-то сказать, чтобы другие нас не слышали, — начала Гелла. — Только ответь на один вопрос, не впадая в обиды и прочее — ты всё ещё думаешь о том несчастном семинаристе из Лиерама?
Аула нахмурилась, но затем выдавила из себя улыбку.
— Иногда. Первое увлечение забыть не так просто, особенно если оно было таким сильным… но время залечивает раны, по крайней мере, теперь я не страдаю и страсти утихли.
Чём все они были единогласны — так это в том, что, если увлечение или страсть не поддерживать и ничем не подогревать, то со временем она затухает и её место занимают более насущные мысли, чувства и заботы. Тем более, Этт за всё время ни разу не отправлял ей посланий и даже во сне появлялся теперь гораздо реже, чем раньше. Выходит, его страсть тоже прошла, он одумался и решил-таки пойти своим прежним путём, а значит, перестал её беспокоить своими мыслями и чувствами, которые она ощущала почти так же остро, как и слова, сказанные вслух, написанные на бумаге или переданные через маленьких летучих вестников.
— Так это же прекрасно! — улыбнувшись, ответила Лория. — Со временем всё проходит и оставляет лишь воспоминания. Теперь можно начать новую жизнь. Ты уже знаешь, что бал, посвящённый окончанию этого года, будет проходить не здесь, а в Арохене?
— В Аро… что? — сделав недоумённый вид, спросила Аула.
— Ну ты же знаешь… — ответила Гелла, ласково приобняв её, — в этом году ты на втором месте среди лучших учениц десяти пансионов госпожи Наофин, и поэтому наш пансион тоже оказался на втором месте после Арохенского, а на третьем находится учебный корпус в Сильфироне. Так что твои почётные таблички нам очень на руку — скоро мы отправимся в Арохен всем конкором.
— А почему не всем курсом? — почти обидевшись, спросила Аула.
— Потому что так заведено уставом — в столицу отправляется конкор, в котором учится победитель. А так как в этом году ты одна победила всех, кроме Гиэры Фелиус, то наш конкор отправляется в гости в Гиэре вместе с конкором из Сильфирона. Остальные отметят праздник на своих местах.
— Глупые правила! — возразила Аула. — Никогда не любила правил, которые идут вразрез с нашими желаниями и порывами души.
— Это традиция, а не правило, — объяснила Гелла. — И она существует с самого первого дня основания десяти пансионов. Традиции нужно чтить и уважать.
— Да… конечно.
Аула промолчала насчёт того, что существует также традиция обета безбрачия среди жрецов и ещё уйма всяких глупых, на её взгляд, традиций и обычаев, которые бы она, став законной правительницей Аманты, с лёгкостью бы изменила. А так, пока их никто до сих пор не менял, приходится с ними мириться, чтить и уважать.
— Ну вот и хорошо, — вновь похвалила её Лория, вставая с пуфа. — Церемония награждения и бал состоятся через десять дней, а значит, нам всем нужно потихоньку готовиться к поездке в Арохен. Ты была там хотя бы раз, Аула?
— Нет. Но видела на рисунках и слышала о том, что это огромный и очень красивый город.
— Ну вот видишь. Заодно полюбуешься нашей столицей. В Арохене живут мои родственники, поэтому я бываю там дважды в год — в середине зимы и летом. А когда я стану женой Тодена Ривуса, то поселюсь там окончательно. Поверь, Аула, это не только очень красивый город, там есть много такого, о чём ты ещё не знаешь, даже есть пристанище звёздных кораблей недалеко от города.
— Я читала, что в мире Элайи пока ещё не строят звёздные корабли, — стараясь скрыть немалое удивление, ответила Аула. — Наш мир пока что дикий.
— Да, я согласна. Но в нашем Королевстве и в других, а также в Тенгине есть площадки, на которые иногда высаживаются корабли из соседних с нами миров и порой даже с очень далёких звёзд. И ещё я знаю, что некоторые из элайцев служат в звёздном флоте, корабли для которого строят в других мирах, не столь диких, как этот.
В глазах Аулы мелькнул неподдельный интерес, и она оживилась.
— Что-то я об этом слышала, — сказала она. — Но не хочешь ли ты сказать, Лория, что пойдёшь показывать нам звёздные корабли?
— Если нам повезёт, мы сможем увидеть их над Арохеном, — ответила Лория таким тоном, будто речь шла об обычных воздушных кораблях или речных трайлах, которые можно было увидеть в большом количестве не только в Арохене, но и в Оттари и даже в таком захолустье, как Лиерам.
— Ты говоришь так, как будто видишь их каждый раз, — не унималась Аула.
— Да, ты права, я часто их там вижу и даже несколько раз видела над небом Оттари. Да, да, для тех, кто любит смотреть в ночное небо, это не так удивительно, как встретить человека по имени Вероис Сенам. А уж для того, кто не любитель таких созерцаний…
— Но я люблю с детства созерцать ночное небо! — резко возразила Аула. — Но видеть там какие-то корабли… кажется, я что-то видела тоже, но думала, что это так ночью выглядят наши летающие мешки со звёздным газом. Хотя иногда мне казалось… А кто такой Вероис Сенам?
Лория улыбнулась и обняла её.
— Ты только не сердись. Он до недавнего времени служил капитаном на таких кораблях и был в числе Стражей Миров. Он был уже здесь однажды.
Аула высвободилась и, округлив глаза, опустилась на пуф.
— Надо же… уж не тот ли обольстительного вида субъект с золотыми волосами и в голубом шефроне со звёздами, которого вы пригласили на праздник встречи весны два года назад?
Она в мгновение ока вспомнила, как это было. Устроив, как всегда, пышное празднество в последний зимний день, которое отмечали, как правило, на улице, а в данном случае — на городской площади перед вратами пансиона, девушки, по обыкновению, пригласили студентов из разных учебных заведений и просто образованных горожан, с которыми можно было бы от души повеселиться. На том празднике, собственно, Гелла и Эйра нашли себе достойных женихов, а Ауле представили молодого капитана, прибывшего, по их особому приглашению, из Арохена. Ему было на вид около тридцати с небольшим лет. Он был красив: волнистые светло-золотистые волосы, аккуратно зачёсанные назад, лучистые серо-голубые глаза с каким-то нездешним разрезом, смотревшие на всё спокойно и благожелательно, красивый рот и утончённые, благородные черты в целом, свойственные, по мнению Аулы, лишь особам из королевских династий. Голос его приятным, говорил он размеренно и спокойно, немного коверкая амантийское наречие, и тогда Аула поняла, что он чужестранец. Но кем он был и откуда приехал, перебравшись в Арохен, она так и не успела выяснить. В целом, ему почти удалось очаровать Аулу, станцевав с ней несколько партий под незабываемые фианеты знаменитого классика Вильгальбиуса Манвинтарского. Однако в самом конце их встречи, не успев ни о чём договориться с капитаном и даже не спросив его имени, Аула «внезапно вспомнила» о том, что забыла покормить кинов, охранявших вход в кладовые замка. На самом деле это был, конечно, удачный способ отвертеться от дальнейшего развития событий — четвероногие сторожа были давно уже накормлены двуногими, а Аула скрылась в замке, успевая от волнения таскать с праздничного стола всё, что попадалось ей под руку. Она бы могла, конечно, взять часть лакомств с собой, чтобы угостить капитана и своих подруг, однако вместо этого она предпочла остаться в нижней гостиной и наблюдать из окна. Когда же опасность миновала (новый ухажёр отправился гулять по городу в сопровождении двоих молодых студентов местной Боевой Академии, она вернулась в общество своих подруг и преподавательниц, которые с сожалением отметили, что капитан самовольно ушёл с праздника.
Истинной причиной этого происшествия было то, что в самый разгар общения, когда Аула ожидала услышать от своего нового знакомого что-то важное, о чём он хотел сказать, её разум на несколько мгновений словно помутился и она увидела себя не посреди многолюдной площади, а на поляне посреди леса в окрестностях Лиерама, и вместо золотоволосого капитана перед её взглядом был Этт Мор. Он звал её, протягивая к ней руки и умоляя вернуться, порывался её обнять… Наваждение исчезло, как только Аула скрылась в замке, однако её сердце продолжало бешено колотиться, кровь стучала в висках, а дыхание перехватывало, и вовсе не от того, что её плеч и талии коснулись руки незнакомого ей гостя из столицы…
— Ты о чём-то задумалась? — голос Лории внезапно вывел её из тумана воспоминаний.
— Да так… ничего особенного.
— Но ты волнуешься. Ничего, если нам повезёт, мы встретим капитана Вероиса ещё раз. Тогда нам показалось, что он тебе понравился, но ты так нелепо сбежала в замок, а потом его позвали бойцы из Академии.
— Да, вы правы, это было глупо. Если мы встретимся ещё раз, не будет ли снова того…
— Чего? — спросила вместо Лории Гелла. — Того, что ты опять забыла накормить кинов или, может быть, ручных птиц главного директора Арохенского пансиона?
— Нет, и не задавайте слишком много вопросов. Пойдёмте лучше в зал, нас там уже заждались, а я начинаю волноваться из-за предстоящего публичного награждения.