Очередная станция метро на предыдущие не походила ни капли. Сразу я на это внимания не обратил — вывалившись из люка, первым делом измождённо распластался на холодных бетонных плитах, пытаясь отдышаться и ничего не замечая; сейчас я бы, наверное, не сдвинулся, даже если бы стены вокруг стали рушиться. Только через несколько минут я достаточно передохнул, чтобы поднять голову и как следует оглядеться. Здесь не было уже ставшей привычной разрухи, если не считать нескольких куч мусора, аккуратно сваленных в дальних концах платформы — словно это место, в отличие от других, ещё не пришло в запустение. Выстроившиеся вдоль путей колонны стояли целыми, безо всяких следов повреждения, скамейки между ними как новые… Чисто и спокойно.
Зловонная грязь, пропитавшая меня от подошв и до кончиков волос, продолжала ручьями стекать с одежды, оставив там, где я только что лежал, небольшую лужицу. Похоже, сохнуть придётся ещё долго, а от запаха избавляться и того дольше.
Я прошёлся вдоль края платформы, рассматривая вьющийся по стене узор из лепнины. Он почти полностью сохранился, и среди составляющих его фигур можно было разобрать картинки-иероглифы: вот эти линии напоминают волны, тут что-то вроде дерева, это глаз, а вот два треугольника, один на другом. Изображения, никак друг с другом не связанные и ни о чём особом мне не говорившие, но всё равно вызвавшие какие-то смутные, тревожные воспоминания, как будто из прошлой жизни. Не успел я как следует распознать и осознать это ощущение, как оно улетучилось.
Даже звук здесь был какой-то другой, точнее, он вообще был. Раньше меня везде так или иначе сопровождала та тишина, которая, наверное, и должна быть в мире мёртвых — непроницаемая до звона в ушах и прерываемая только завыванием ветра, хлюпаньем воды или хрустом снега под ногами, словно в глухом лесу, где на мили и мили вокруг больше никого, ни единой души. Здесь же — ничего подобного, хотя ничьего присутствия я всё равно не улавливал. Здесь тишина была как будто… обычнее.
Я обогнул широкую чистую лестницу, и, поборов искушение сейчас же броситься по ней наверх, медленно двинулся вглубь станции. При этом приходилось то и дело задирать голову — рисунки украшали и потолок; они вились множеством дорожек, хаотично пересекаясь и переползая с одного свода на другой, и я сам не заметил, как они привели меня к противоположному концу платформы. Уткнувшись в ещё одну лестницу, которой она заканчивалась, я растерянно огляделся — если в затопленной канализации нашлось, кому поселиться, то здесь и подавно найдётся. Не может быть, чтобы тут совсем никого не было.
В подтверждение моей мысли впереди, на ярусе, куда вели ступеньки, выросла человеческая фигура, облачённая в просторные чёрные брюки и белую рубаху. Она появилась так внезапно, что я и подумать не успел о том, чтобы спрятаться. Впрочем, необходимости в прятках и не было: рослый парень, насвистывая какую-то мелодию, сосредоточенно вытирал мокрые волосы и явно уделял этому занятию гораздо больше внимания, чем происходящему вокруг, поэтому некоторое время я оставался незамеченным. Когда же он всё-таки опустил измазанное в чём-то чёрном полотенце и увидел меня, стоящего в каких-то нескольких метрах от него, я буквально кожей почувствовал, как он напрягся, но всего на секунду — видимо, сыграл роль не страх, а то, что он не привык, чтобы его застигали врасплох. В конце концов, он выглядел выше меня на полголовы и был шире в плечах — чего ему бояться? Он старательно хмурился, но взъерошенные после мытья тёмные волосы и странновато прищуренный левый глаз придавали ему скорее забавный вид, чем суровый или угрожающий.
Он спустился на пару ступенек и остановился, скрестив руки на груди и наклонив голову набок, а я, не двигаясь с места, терпеливо дожидался, пока он меня рассмотрит. Закончив с этим, он вопросительно вскинул подбородок:
— И что ты за фрукт? — Он повёл носом и поморщился. — И из какой дыры вылез? Воняешь хуже, чем дохлая лошадь.
Я оторопел. Злобы или явного желания оскорбить в его словах не звучало, только чистая констатация факта — от меня сейчас действительно далеко не цветами пахло. И, пожалуй, было бы даже, наоборот, странно, не заметь он этого. Хотя, конечно, необязательно говорить об этом вот так, в лоб.
Не дождавшись ответа, он взглянул мне за спину. Я повернулся назад, в ту сторону, где находился ведущий вниз люк, и в глаза мне сразу бросилась протянувшаяся оттуда ко мне цепочка влажных следов, уже понемногу подсыхающих. Картина, объясняющая всё проще и красноречивее любых слов.
Повернувшись обратно, я нарочито беспечно пожал плечами, но всю театральность жеста испортила хлюпнувшая в неподходящий момент где-то в складках одежды жижа. Последовала секундная пауза, после которой парень сначала прыснул, а потом и вовсе захохотал в голос, сложившись пополам. Прошло не меньше минуты, прежде чем он успокоился и выпрямился, утирая навернувшиеся от смеха слёзы.
— Вот так шутка, приятель, — проговорил он. Напускную суровость как рукой сняло. — Ты в той жизни, должно быть, был тем ещё весельчаком, а?
— Я…
— Ладно, пойдём — покажу, где освежиться. А то от тебя ведь и правда несёт за версту, тут уж без обид.
Он резко крутанулся на пятках и зашагал обратно, туда, откуда появился. Мне ничего не оставалось, кроме как проследовать за ним.
Мы пришли в раздевалку для станционных рабочих — шахматный орнамент выложенного плиткой пола, ряды шкафчиков, скамейки и расположившаяся в углу душевая, отгороженная занавеской. Всё ещё посмеивающийся себе под нос парень достал из одного из шкафчиков комплект чистой одежды — оказавшейся тёмно-синей рабочей спецовкой — и бросил её мне, после чего без лишних слов удалился.
Приглашать меня дважды нужды не было — больше всего на свете сейчас мне хотелось избавиться от запаха, казалось, навсегда въевшегося в кожу. Я мигом содрал с себя загрубевшие тряпки, в которые превратилась моя прежняя одежда, и сложил их бесформенной кучей на краешек одной из скамеек. Если представится возможность, позже надо будет их сжечь.
После всех тех приключений, которые я пережил, душ казался настоящим чудом и наивысшим достижением цивилизации. Перед тем, как взяться за мочалку, я несколько минут простоял неподвижно, подставив под струи воды лицо и наслаждаясь тем, как напор смывает с тела всю ту грязь, что скопилась за… За чёрт его знает, сколько времени. Это было такое чувство, словно я мылся впервые в жизни. В каком-то смысле, так оно и было
Покончив с мытьём, я натянул чистый наряд, на удивление пришедшийся в пору, и вышел наружу. Новый знакомый, уже переодевшийся в такую же форму, какую выдал и мне, ждал, прислонившись к стене напротив двери, небрежно очиняя ногти ножом и опять напевая вполголоса ту же мелодию, которую я слышал от него поначалу. На его шее я заметил тонкий опоясывающий шрам, как от ожога, а на голове у него теперь красовалась широкополая шляпа, скрывающая добрую половину лица. Её вид сразу пробудил во мне воспоминания о том, что я уже встречал его. Точнее, не совсем его.
— Ты же был… Там, на той мельнице! — Вырвалось у меня. Он замолчал и дёрнулся так, как будто споткнулся, хотя и стоял на месте. Затем помедлил, словно раздумывая, нужно ли вообще что-то отвечать, после чего поднял голову и взглянул на меня из-под шляпы. Я только сейчас сообразил, что зажмуренный левый глаз был вовсе не прищуром — он попросту отсутствовал, на его месте зияла пустая глазница.
— На мельнице-то я был… Да вот с тобой, видать, разминулся.
— Да нет, я про статуэтку! Там были статуэтки, и одна из них твоя точная копия. — По выражению его лица я увидел, что он понял, о чём речь. У нас одновременно промелькнула одинаковая мысль: выход тогда мне каким-то образом открыла фигурка, которую я вырезал. Но таких фигурок там были десятки, если не сотни. Раньше я особо не задумывался, откуда они взялись, теперь же получалось, что каждой из них отметил своё посещение другой такой же мертвец, как я. Что, если это была своеобразная плата за то, чтобы попасть в этот мир, этакая монетка для Харона? Но тогда чем именно расплачивались мы, и кто был Хароном?
Одноглазый, и впрямь догадавшись о моих мыслях, произнёс:
— Я выстругал ту статуэтку, когда застрял внутри и не мог выбраться. Только тогда дверь открылась.
— То же самое, — отозвался я. — И как давно с тобой это было?
— Четыреста тридцать восемь лет назад, — ответил он, ни на секунду не задумавшись.
— Четыреста… Погоди, ты так точно помнишь?
Он озорно сверкнул единственным целым глазом:
— Да нет, просто угадал.
— Угадал?..
— Ну да. Назвал случайную цифру, а она оказалась правильной. Угадал. С тобой что, такого никогда не было?
Я промолчал, не понимая, серьёзно он говорит или подшучивает; он же, как ни в чём не бывало, добавил:
— Меня, кстати, называют Игроком.
И, не дожидаясь, когда я представлюсь в ответ, он резво устремился к другой двери, в противоположном конце холла. За ней уместилось помещение, определить изначальное предназначение которого я бы не взялся, однако сейчас его переделали во что-то наподобие гостиной — пара диванов, весьма неплохо, между прочим, сохранившихся, столик, заваленный корявыми рисунками, бумагами и мешочками подозрительного вида, сваленная прямо на полу гора книг и много другого хлама, назначение которого не очень-то укладывалось у меня в голове. Всё это напоминало уже виденное в катакомбах логово одичавшего, но более чистое и приведённое в порядок, пусть и хрупкий. Комнатка, и без того крошечная, из-за всего этого добра казалась ещё теснее, но вместе с тем и уютнее.
Игрок плюхнулся на один из диванов и, устраиваясь поудобнее, указал на второй:
— Не люблю, знаешь ли, разговаривать на ходу. Когда ногам хорошо, и котелок лучше варит.
Я сел напротив. Он тем временем, порывшись в нагромождении предметов на столе, достал оттуда курительную трубку с вороньей головой вместо чаши. Из-под другой кучи он извлёк пыльный чёрный мешочек, от которого до меня даже с расстояния донёсся терпкий душистый запах табака. Он тщательно, щепотка за щепоткой, набил трубку, потом так же неторопливо её раскурил и, с наслаждением выпустив носом сизое облако, откинулся на спинку.
Я смотрел на трубку, не в силах оторвать взгляда, словно завороженный: в глубине маленьких круглых прорезей-глаз переливались гипнотизирующие красные искорки, а из угрожающе изогнутого полураскрытого клюва тянулись тонкие струйки дыма, окутывая курильщика вместе с трубкой неким подобием тумана. Из состояния забвения меня вывел голос Игрока:
— Насчёт времени: его тут удобней считать не днями и годами, а людьми. День и ночь у нас не сменяются, а по ощущениям судить трудновато, тем более здесь, под землёй.
— Совсем как с пространством, — пробормотал я.
— Вот-вот. А с людьми удобнее. Люди это накопившийся опыт, как и время, в общем-то. Я успел повстречать пару сотен, но я, сколько себя помню, сижу тут отшельником, так что смело можешь удваивать. Примерно, конечно.
— А у меня… — Я заворочал мозгами, подсчитывая всех, с кем столкнулся за всё время. Это оказалось сложнее, чем я рассчитывал. — Десяток?
— Ого! Новичок ещё, зелёный. — Игрок сделал ещё одну затяжку, вороньи глаза налились кроваво-красным и заблестели с новой силой. Выдохнув, он перегнулся через подлокотник, достал откуда-то из-за дивана яблоко и, небрежно протерев его рукавом, бросил мне. — На, подкрепись.
Я поймал угощение, повертел его в руках.
— Я думал, нам не нужно есть.
— Не нужно, — подтвердил он. — Но можно. Вкус мы ведь чувствуем, так зачем от удовольствия отказываться? Тем более, у мёртвых не так уж его и много, удовольствия-то.
Я впился зубами в яблоко с сомнением, сравнимой только с удивлением следующей секунды, когда освежающий и, в какой-то степени, неизвестный вкус разлился во рту. От него даже голова закружилась, так, что пришлось схватиться за подушку, на которой я сидел. Игрок, заметив моё состояние, усмехнулся:
— Вот и я об этом. Первый раз самый… Самый головокружительный. А теперь… Кхм… — Он ещё раз от души затянулся и пристально посмотрел на меня. — Выкладывай, чего там с тобой приключилось. Явно же ты сюда не с увеселительной прогулки забрёл.
— Ну, — я решил, что не стоит затрагивать совсем уж всё, что со мной произошло с того момента, когда я очнулся на покрытой золой траве посреди погружённого в сумрак поля, — всё пошло наперекосяк, едва я встретил трёх парней, а они, ни слова ни сказав, на меня набросились и связали.
Игрок вдруг посерьёзнел. Он даже наклонился вперёд, поближе ко мне, но не издал при этом ни звука и никаким другим образом не прервал меня, так что я продолжил:
— Они запихнули меня в поезд и повезли куда-то, но я сбежал и спрятался внизу, в затопленных тоннелях. Там есть ещё один… человек. Весь грязный, заросший и…
— Да-да, я понял, — он нетерпеливо взмахнул рукой, призывая опустить подробности.
— Так вот, он до меня почти добрался, но что-то его спугнуло. И я думаю, что это была та же троица, от которой я смылся. Ну, а потом я выбрался сюда.
Он по-прежнему молчал, нахмурившись и уставившись куда-то мимо меня. Подождав немного, я рискнул нарушить тишину:
— Так ты что, их знаешь?
— Знаю? Да уж знаю, как пить дать! — Он досадливо поморщился. — И вот, что я тебе скажу, приятель: лучше бы ты их ко мне домой не приводил.
— Что? Да с чего ты взял…
— Что они и в самом деле пойдут за тобой? — Раздражённо перебил он. — Эти, как ты выразился, парни — настоящие отморозки, из тех, кто болтать попусту не привык. Раз ты от них улизнул, просто так они тебя не оставят, нагрянут сюда по горячим следам. Мы можем ждать гостей, в любую минуту.
Между нами повисла зловещая пауза.
— Ну… Послушай, если я в одиночку одолел их троих, то вдвоём мы и подавно управимся. Если они вообще в состоянии…
— Троих?! — Его брови поползли наверх. — Ты правда думаешь, что их только трое? Да их сотни, в этих тоннелях они кишат, как крысы. Когда они сюда заявятся, их точно будет больше, чем трое.
— Сотни? — Я вообразил подземные переходы, забитые этими людьми, такими же, как мои недавние знакомые, и поёжился. — Кто они такие?
— Болваны, — неожиданно спокойно ответил Игрок, поднимаясь на ноги, — вот кто они такие. Вставай. Надо убираться отсюда, и чем скорее, тем лучше.
Я наблюдал за тем, как он собирает в объёмную наплечную сумку всякое барахло, раскиданное по комнате и приносимое им откуда-то снаружи. Действовал он при этом крайне избирательно — то, что я посчитал бы ценным, в большинстве случаев отправлялось в кучу мусора, а то, на что я и смотреть не стал бы, он аккуратно рассовывал по карманам. Среди таких вещей, например, была какая-то непонятная безделушка на красной нитке, пара игральных костей и целая коллекция мешочков, в том числе и тот, с табаком.
Хоть Игрок и заявил мне вполне недвусмысленно, что следует поспешить, сам он особо и не торопился. Напоследок он вытащил из-за дивана какую-то увесистую палку и, покрутив в руках, перехватил её наподобие дорожного посоха. Закончив со сборами, он перекинул заметно прибавившую в весе сумку через плечо и мельком взглянул на меня, всё ещё нерешительно стоящего в стороне.
— Ты идёшь? Если останешься здесь и подождёшь Беглецов, я возражать не стану, только сначала, чем бы ты их ни разозлил, приготовь убедительные извинения. Которые тебе всё равно ничем не помогут.
— И куда пойдём? — Я догнал его и пристроился сбоку.
— Там видно будет. Пока что главное — выбраться отсюда. Их, конечно, и на поверхности немало, но под землёй, во всех этих катакомбах, всё же больше. И потом, внизу меньше места для… манёвров.
Мы вышли в коридор, где я его встретил, и, пройдя мимо душевой, направились дальше, к повороту, за которым оказалась ведущая наверх лестница. Я не переставал вспоминать слова Игрока, в том числе спонтанно отметил, что его ничуть не заинтересовал дикарь, пытавшийся меня загрызть.
— Так всё же, кто они?
Он покосился на меня живым глазом.
— Я их называю Беглецами. Они… фанатики, если попроще.
— Это… Мало о чём говорит. Ты сказал, их сотни?
— Ага.
— Честно, мне и в голову не приходило, что мертвецы могут собраться в настолько большую группу.
— А они могут. И собираются. Я, правда, всех сразу не видел, но знаю наверняка. У них есть что-то вроде постоянного лагеря, но половина обычно бродит по окрестностям, ищут припасы.
— Припасы для чего?
— Ну… — Он опять поморщился. — Для своей работы. Они одержимы одной идеей. Тупой до невозможности — поэтому я и говорю, что они фанатики. Потому что нормальные ни до чего подобного не додумались бы.
— И что за идея?
Игрок, не глядя на меня, достал из глубины кармана помятую соломинку, отстранённо прикусил её, и только после этого ответил:
— Сбежать отсюда.