Я едва за ним поспевал — высокий и жилистый, Игрок вышагивал широко, постоянно оставляя меня позади и раз за разом вынуждая его догонять. Мы довольно быстро пересекли переплетение коридоров, вестибюлей и лестниц, попав в результате на столь долгожданную мной поверхность. Проведя столько времени под землёй, я инстинктивно ожидал увидеть солнечный свет, но в этот момент мне показалось, что я вернулся туда, откуда моё путешествие началось — перед нами раскинулась уже знакомая сумрачная пустошь, в потёмках похожая на один сплошной беспокойный океан. В ноздри мне ударил запах дыма.
«Сбежать отсюда». Не сказал бы, что эта фраза произвела на меня эффект разорвавшейся бомбы, но пара вопросов всё же возникло, и чем дольше мы молчали, тем больше они зудели внутри моей головы. Было, однако, не до разговоров: мало того, что я не успевал за Игроком, мне ещё и приходилось периодически оглядываться, чтобы убедиться, что за спиной не объявились обещанные сотни преследователей. Сам же Игрок, нагруженный многочисленными пожитками и шестом-посохом, для крепости стянутым металлическими кольцами, не выказывал ни малейшего признака усталости или желания остановиться, так что для расспросов нужно было ждать, когда он решит передохнуть.
Местность, через которую мы двигались, казалась смутно знакомой. И не удивительно: покрывающая всё от горизонта до горизонта полутьма уравнивала любые холмы или низины. С учётом этого, а также привычки здешних троп прыгать с места на место, я, даже точно зная, куда направляюсь, не стал бы вышагивать с той же прытью, что и Игрок. Он демонстрировал её с не меньшим упорством, что и молчаливость, за время нашего знакомства ставшую в моих глазах самой нехарактерной для него чертой. На своей станции, пока не услышал мою историю, он не замолкал ни на секунду. Сейчас же он за всю дорогу, вплоть до привала, он не проронил и десятка слов. Зато когда мы наконец устроили возле россыпи крупных валунов стоянку, Игрок заговорил первым:
— Тебе что-то покоя не даёт, с тех самых пор, как мы наружу поднялись, — заявил он, усаживаясь посреди травы. Как будто это не он сам не так давно расписывал мне все ужасы, которые произойдут, если вовремя не уйти со станции.
— Да. Эти… Как ты их назвал, беглецы? Ты сказал, их идея…
— Это выбраться отсюда, — закончил он за меня. — Так в чём проблема?
Я медлил, подбирая слова.
— Не мог бы ты рассказать об этом подробнее? Я тут не так долго, и о чём-то подобном слышу впервые. Отсюда и правда можно сбежать? Как? И куда?
Он вздохнул.
— Ладно, давай поболтаем. По-хорошему, нам бы отойти сначала на приличное расстояние, прежде чем языками чесать. А ещё лучше — закопаться поглубже, чтоб они нас и вовсе никогда не отыскали… Да только они и из-под земли достанут, если захотят.
Он поудобнее прислонился к камню, возле которого мы расположились, совсем не торопясь раскурил свою трубку-ворона и уставился единственным глазом в одну точку.
— Люди, — начал он, и его профиль поглотило выдохнутое вместе со словами облако дыма, — умирали всегда. Кто-то, конечно, болтает, что раньше, мол, они были бессмертными, а умирать стали уже потом, в наказание за то или за это, и всё в таком духе. Но это всё чушь собачья. Мы умирали всегда, это я точно могу тебе сказать. И, как ты, наверное, догадываешься, далеко не каждому это по душе. Некоторые при жизни пытаются найти средство, которое подарило бы им бессмертие. А здесь… Одни с такой участью смиряются, другие нет. Вот ты, когда понял, что случилось, сильно психовал?
— Вообще не психовал… Что бы это ни значило.
— Вот-вот. И я тоже, и большинство тех, кто здесь оказывается. Мы смиряемся со смертью, постепенно. Но не все из нас. Некоторые, когда до них доходит, что они умерли… Как бы выразиться… В общем, они ведут себя неестественно.
— Неестественно, — повторил я механически, пробуя слово на вкус. — Неестественно для кого-то, узнавшего о своей смерти? И о существовании загробной жизни?
— Ну да, да, — отмахнулся он, рассыпав сноп искр. — Рассуждая логически, в подобной ситуации именно такого поведения и следует ожидать, но опыт — как минимум, наш с тобой — подсказывает, что это неверно. Как человек, уходящий на дно на середине реки, не хочет сдаваться и бултыхается на поверхности, так и они суетятся, надеясь, что на поверхность ещё смогут выбраться. Вот только в отличие от нашего утопленника они уже на дне, когда пора бы успокоиться.
— Ладно… Продолжай.
— Так вот… — Он вгрызся зубами в трубку и нахмурился. — О чём я говорил? А, да. Рано или поздно среди таких идиотов, не желающих принимать факт собственной смерти, должен был появиться кто-то, кто сплотил бы их и повёл в одном направлении. И он появился — не знаю, правда, когда и где, потому что произошло это ещё до того, как здесь очутился я. Но он появился. Человек, по чьим присмотром осоловелые от ужаса одиночки, до того не находящие себе места, стали объединяться в маленькие группки, группки — в банды посерьёзнее, а банды в итоге слились в самую обыкновенную армию. Армию, которая упорно идёт к одной цели, несмотря ни на что. Цель, приятель, оправдывает средства — можешь считать это их официальным девизом и прямым руководством к действиям. Начали они с того, что обустроили где-то посреди чистого поля лагерь. Да что там лагерь — настоящую крепость! Позже туда со всех краёв загробного мира стали стекаться мертвецы, такие же психи, как они, и не успели мы глазом моргнуть, как их собралось несколько сотен. А сейчас наверняка уже и за пару тысяч перевалило. Да… Из этого своего лагеря они регулярно высылали — и до сих пор высылают — так называемые поисковые отряды. Те набирают им новых рекрутов и рыщут по окрестностям в поисках припасов, и чтоб мне пропасть, если я хоть самую малость представляю, зачем они им на самом деле. Не гнушаются и грабить, если кто-то из встречных к ним присоединяться не хочет, а некоторых и вовсе забирают с собой. Готов последний глаз на кон поставить, недолго делу и до убийства дойти, не будь мы и без того мертвы.
Он замолчал, переводя дыхание после длинной тирады.
«Некоторых и вовсе забирают с собой». Я сглотнул, вспомнив, чем чуть было не закончилась стычка с теми тремя.
— И что они делают с теми, кого забирают?
— А вот как кого-нибудь из них посчастливится встретить, так и поинтересуйся. Мне пока не довелось.
Я поёжился, размышляя о том, насколько контрастировало умиротворение, в котором жил на своей станции Смотритель, или комфорт покинутой обители самого Игрока с озвученной им историей людей, которых он называл Беглецами. И, словно прочитав мои мысли, он пробормотал вполголоса, как будто бы обращаясь сам к себе:
— Каждый сам создаёт для себя собственный, персональный ад. Это справедливо для живых, это справедливо и для нас.
— Что ты имеешь в виду?
— Беглецы — мы с тобой могли бы быть такими же, как они, у них был шанс выбрать такую же жизнь, как у нас — всё по-честному. Нет никакой судьбы, предназначения, предначертания и прочей ерунды. При других обстоятельствах, в другой ситуации мы бы попросту поменялись местами, и тогда уже они бежали бы от нас, как от чумы. Но каждый из нас пошёл своим путём. Каждый из нас волен выбирать самостоятельно. По сути, в любую секунду есть миллион разных вариантов того, что произойдёт дальше.
Я хмыкнул. Идея, кардинально противоположная тому, что мне доказывал Смотритель.
— А разве всё это не заложено в человеке изначально?
— То есть?
— Я хочу сказать, вряд ли здесь я слишком уж отличаюсь от того, каким был при жизни. Если тогда я любил, допустим, апельсины, а боялся темноты и насекомых, то и сейчас буду. Тебе так не кажется?
— Возможно… — Игрок философски пожал плечами. — Возможно, какие-то общие склонности и остаются, но сами-то люди меняются, разве нет? Жизнь в посмертном мире всё равно что продолжение жизни той, настоящей. И так же, как живые люди могут изменять свои взгляды и мнения о чём-то, так и после смерти они на это вполне способны.
Пожалуй, именно тогда, сидя в сумраке в компании чудаковатого долговязого парня, я впервые всерьёз задумался: а что будет после? Я размышлял о чём-то подобном и раньше, но теперь Игрок подтолкнул мои мысли на несколько иную колею. Если всё, что со мной происходит, просто продолжает меня прошлого, то насколько вообще бесконечна эта жизнь после смерти? Стал ли я бессмертным или мне отведён определённый срок? И память, не восстанавливается ли она со временем? Значит, и у меня шанс всё ещё есть. Бесконечность — достаточный срок для исполнения невозможного.
А кроме того, что будет, когда я и здесь умру? Попаду ли я ещё куда-то, в ещё более загробный мир, или наступит окончательный финал? За время, проведённое по эту сторону, я много раз подвергался опасности, но никогда не воспринимал это как реальную проблему. Я пока не углублялся в вопрос, что случится, если я сорвусь в пропасть, меня собьёт поезд в тоннеле метро или в горах съест какой-нибудь зверь. Устать мёртвые могут, замёрзнуть тоже. Могут ли мёртвые умереть?
— Но… — Мои мысли вернулись обратно к словам Игрока. — Не настолько же кардинально меняются взгляды на вещи, чтобы из одной крайности бросаться в другую?
— А настолько кардинальных взглядов и не существует. Точнее, их очень мало. Не бывает полностью хорошего или полностью плохого человека, девяносто девять процентов людей — это что-то посередине, а не крайности вроде безусловного добра или зла. У них может быть какая-то основа, стержень, и вот от него они отклоняются туда-сюда, колеблются.
— По твоей логике получается, что эти… Беглецы, которых ты сам не так давно называл болванами и фанатиками и от которых мы убегаем — абсолютно такие же, как ты или я, не хуже и не лучше?
— Правильно, — невозмутимо подтвердил он, покачивая сжатой в зубах трубкой. — Всё дело в том, с какой стороны посмотреть. Кто-то совершает ошибки, а кто-то нет. Точнее, совершают все, просто одни понимают это и пытаются их исправить. Вся разница.
Я ничего не возразил, решив что на этом поле мне его не переиграть.
— А никто не пробовал… Ну, справиться с ними?
— Справиться? Как же, например? — Он удивлённо приподнял брови, отчего шрам на месте отсутствующего глаза растянулся в ломаную линию. — И кто? Остальные мертвецы, в отличие от Беглецов, не кучкуются, а в одиночку их не одолеть, нужна по меньшей мере вторая такая же армия. А это, сам понимаешь… Клин клином.
— А кто-нибудь посущественней простых мертвецов?
— Посущественней? Ты про высшие силы, следящие за порядком? Про всемогущих хозяев мира мёртвых и наших добрых надсмотрщиков? Если здесь такие и есть, то им на происходящее наплевать. Лично я не склонен верить в такие сказки.
Дав понять, что рассказ, а вместе с ним и привал, окончен, он поднялся на ноги и закинул уже было сумку на шею, но вдруг замер, вглядываясь в темноту за моей спиной. Молниеносно обернувшись туда, куда он уставился, я успел заметить чей-то силуэт, метнувшийся вбок и растворившийся в тени. Судя по всему, фантомы, на какое-то время оставившие меня в покое, опять вспомнили о моём существовании. Или, скорее, один конкретный фантом — в нём как-то подспудно узнавались знакомые черты, уже виденные однажды в поезде метро, пущенном под откос.
Когда я повернулся обратно, Игрок пристально смотрел на меня, по-прежнему не двигаясь, застыв в одной позе:
— Что, твой приятель?
— Нет. Я несколько раз видел мельком что-то похожее. То есть, кого-то. Ни малейшего представления, кто это, но он пытался меня… убить. Как минимум, однажды.
— Ты о нём не упоминал.
— Честно говоря, я уже и забыл про него. Он давно не появлялся.
— Хм… Забыть про кого-то, кто желает твоей смерти? Любопытно. Я-то думал, это я странный. Ладно… И как давно он тебя преследует?
— Да почти с тех самых пор, как я здесь очутился. Думаешь, это один из них?
Он ещё раз скользнул взглядом по холму, где только что был призрак:
— Едва ли. Будь это кто-то из Беглецов, он бы не крался, а сразу напал. Или, в крайнем случае, привёл бы подмогу.
— А может, он просто ждёт удачного момента после неудавшейся попытки? Или это один из тех, от которых я сбежал? Я же слышал, как они перевернулись, двое других могли не остаться на ногах, и теперь он ведёт себя осторожнее.
— Нет, это с ними тоже не работает. Им неудавшаяся попытка — что комариный укус, только становятся злее. Ладно, — он поправил сумку, — хорош языком трепать. И так порядочно задержались. Пойдём.
Равнина, по которой мы шли, больше напоминала ту, где я оказался в самом начале, чем предгорья, скрывавшие вход в пещеру и туннели. Заросли высокой тёмно-рыжей травы, сухой и как будто пожухлой внешне, но в то же время налитой соком и жизнью, всё так же тянулись к горизонту, где в нескольких местах веерами полыхали грозы. Я снова попал туда, откуда начал путешествие, прошёл по кругу… И почему у меня постоянно возникает это ощущение?
Несмотря на отсутствие воспоминаний о прошлом, пейзаж наводил на мысли о каком-нибудь крошечном острове посреди океана, открытом ветрам со всех сторон — как если бы его кажущаяся бескрайность действительно была только кажущейся, и где-то там, за пределами видимости, плескалась и пенилась холодная вода. Не знаю, откуда у меня взялось такое впечатление, но на пару коротких мгновений, отдавшихся в памяти чем-то болезненно знакомым, я ощутил на губах солоноватый привкус, какой всегда чувствуется неподалёку от побережья. Сквозь тяжёлую, свинцовую тишину я, казалось, даже различил на секунду шум морского прибоя и душный аромат цветущего луга, словно живой мир на миг проступил через мёртвый.
Красивое воспоминание. Вот только воспоминание ли?