Я уже долгое время не замечал вокруг ни единого напоминания о существовании Беглецов — с тех самых пор, как мы покинули убежище Игрока. Должно быть, нам всё же удалось оторваться. А может, поспешный побег и вовсе с самого начала был лишним.
Сам Игрок явно так не считал — он продолжал вышагивать через исходящие волнами травяные заросли настолько уверенно, словно в левой руке держал карту, а в правой компас. Что ж, оставалось только довериться ему и его чутью и надеяться, что он знает, что делает. Сам я в любом случае не знал, куда идти — не имея, по сути, никакого начального маршрута, я умудрился с него сбиться и теперь не представлял, что делать дальше, даже если бы не случилась вся эта история с Беглецами.
Кстати, что касается компасов — тот, что я нашёл перед встречей со Счетоводом, у меня до сих пор сохранился. Он не выпал, пока Беглецы тащили меня, связанного, по платформе, я не потерял его в затопленных катакомбах и не забыл переложить из старой одежды, когда переодевался после мытья. Сейчас он болтался в кармане спецовки бесполезным грузом; я то и дело вспоминал о нём, доставал и, чтобы чем-то занять руки, принимался подбрасывать его в воздух и ловить обратно. Забавно, но Игрока эта штука совсем не заинтересовала. В такие моменты он только косился на меня здоровым глазом с таким видом, как будто я отвлекал его от каких-то важных мыслей, да ещё что-то скептически хмыкнул, выслушивая мои объяснения касательно того, как компас ко мне попал. Не было похоже, что на него эта невзрачная помятая коробочка произвела какой-то особый эффект.
Игрок шёл так, будто мог видеть в темноте. В отличие от него, спокойного и даже какого-то воодушевлённого, я чувствовал себя не в своей тарелке, по большей части из-за вновь давшего о себе знать призрака — кем бы он ни был и чего бы ни хотел на самом деле. Не то чтобы он доставлял серьёзные проблемы, но замечать его я начал всё чаще: как правило, он стоял в темноте поодаль от места нашего привала, так, что его нельзя было как следует разглядеть, но по позе получалось понять, что смотрит он именно в нашу сторону. Пусть он и не причинял реального вреда, его силуэт навевал не самые приятные воспоминания, снова и снова возвращая меня к вопросу — а что случилось бы, не выберись я тогда из вагона вовремя? Я спросил об этом у Игрока, надеясь, что ему известно побольше, чем Смотрителю, однако ответ меня разочаровал:
— Что происходит с теми, кто умирает здесь, никто не знает. И едва ли хоть один умник, включая тебя, так уж рвётся узнать.
Не в меньшей степени мои мысли занимала и замерзающая девушка. В голове то и дело звучал её голос, просящий о помощи, перед глазами возникало её лицо карандашно-серого цвета. В такие секунды я ловил себя за тем, что в настоящей жизни принял бы, наверное, за уколы совести.
Хоть Игрок и не смог — или не захотел — ответить, что происходит, если умереть в послесмертном мире, это ничуть не умаляло его знаний об окружающем нас мире, и не мешало нам беседовать на иные темы. Чем дальше мы шли, тем больше я слышал о нём самом и о том месте, в котором мы находились. По осведомлённости о правилах загробного мира он напомнил мне Смотрителя, тоже вложившего в мою голову столько, что хватило бы на отдельную энциклопедию. Но если тот был энциклопедией, то Игрок — целой книжной полкой. При этом он, как и я, ничего не помнил о своей прошлой жизни. Точнее, то, что он помнил, его жизнью быть просто не могло — скорее, эти его воспоминания были набором разрозненных и, на первый взгляд, никак не связанных друг с другом видений о разных людях, словно подобранных в случайном порядке. Он пересказал мне совсем немного, но и этого оказалось достаточно, чтобы разбудить моё любопытство. Я на какое-то время отвлёкся от беспокойства из-за Беглецов и намертво вцепился в его историю, стараясь выяснить все подробности. Его самого загадка собственного прошлого не волновала — по крайней мере, он не подавал вида — но на мои вопросы всё равно отвечал с охотой.
Среди личностей, застрявших у него в памяти, не получалось найти хоть какую-нибудь зависимость или закономерность. В одном из «воспоминаний» Игрок был изжелта-смуглым парнишкой лет десяти, закованным в тяжёлые каторжные колодки. С макушкой погрузившись в озеро, он прятался от вооружённых короткими саблями людей, в то время как они бродили вдоль берега и прочёсывали покрывающие отмель заросли кустарника. В другом он становился уже взрослым мужчиной, высоким, суровым и крепким; он ехал верхом через заснеженные горы, пряча лицо от слепящей метели, его борода от холода обросла инеем. Затем, рассказывал Игрок, угол обозрения как будто менялся, и у него за спиной оказывалась целая армия, закованная в доспехи и шлемы, с копьями и щитами, пешая и конная, везущая телеги с провизией и осадные машины — в растянувшейся марширующей через перевал цепочке виднелись даже боевые слоны. Третьим образом был высушенный болезнью старик, худощавый и бледный, чьи черты всё ещё сохраняли остатки благородства, но постепенно таяли, подтачиваемые недугами и одиночеством. Он, не вставая с постели, умирал где-то на отдалённом острове, забытый и покинутый всеми.
Были там и прочие: темнолицый парень, дремлющий под навесом посреди пустыни, сидящий во главе шумного пиршественного стола бородатый здоровяк. Пожилой, но до сих пор полный сил мужчина, с трудом отбивающийся от пары десятков противников с кинжалами, величественный юноша лет восемнадцати, в окружении толпы беседующий о чём-то с нищим стариком… Таких примеров Игрок запас сотни, если не тысячи — он перечислял их без передышки, и складывалось впечатление, что он выдумывает их на ходу.
Однако я ему верил. Эксцентричный и, без сомнений, со своими странностями, он всё же не походил на того, кто станет прибегать ко лжи ради привлечения внимания.
Описываемые им люди выглядели по-разному и занимались разными делами, они жили в разных местах и даже, судя по всему, в разных эпохах. Несмотря на то, что они находились не в чьей-нибудь голове, а именно в его, ни о ком из них Игрок не мог сказать, кто это. Как и я, хотя иногда события, про которые он говорил, казались мне смутно знакомыми. Вообще, ощущение близости к разгадке в последнее время появлялось у меня всё чаще; нечто подобное бывает, когда ты стараешься вспомнить что-то, что вертится на уме, совсем рядом, но постоянно ускользает от тебя за миг до озарения. Как сон, который забывается уже через несколько секунд после пробуждения, и тебе остаётся, может быть, настроение, но не память о нём самом. Может, попробуй я заснуть, тоже увидел бы что-то подобное из своего прошлого? Я так до сих пор и не вспомнил про свою прошлую жизнь ни малейшей детали.
Однако нужды спать, как и есть или пить, у меня теперь не было. Возможно, я и смог бы заснуть, если бы попробовал, но в любом случае пока что мне было не до этого. Регулярно мне ни с того ни с сего начинало мерещиться, что я вспоминаю что-то о своей предыдущей жизни, но каждый раз воспоминание ударялось о какой-то барьер внутри моих извилин и отскакивало обратно, туда, откуда возникло. Наверное, приблизительно так чувствуют себя люди, страдающие амнезией. Запертые внутри небольшого кусочка собственного мозга и не способные пробиться за его пределы.
У меня язык так и зудел рассказать Игроку и об этом — после краткого и, вроде как, безразличного упрёка по поводу того, что я умолчал о пытавшемся меня убить призраке, это казалось логичным. В конце концов, опыта у него явно больше, чем у меня, так что, пожалуй, не будет лишним держать его в курсе событий, по меньшей мере пока мы в одной лодке. И всё же я промолчал.
И чем дальше, тем сильнее я тревожился из-за всего происходящего. Фантом попадался мне на глаза всё чаще и чаще, его контур в потёмках узнавался всё лучше, и становилось понятно, что отвязавшись, в лице Беглецов, от одной проблемы, мы нажили себе другую. Он словно постоянно обгонял нас и держался впереди, чтобы показаться в самый неподходящий момент.
Ситуацию усугубляла темнота, в которой подкрасться к нам было проще простого. Я в очередной раз обратил на неё внимание: темно было не потому, что солнце не появлялось на небе, хотя и поэтому тоже, конечно. Тень как будто росла из воздуха, как будто она и была самим воздухом. Из-за неё даже на открытом месте я чувствовал себя взаперти, как если бы находился в тесном помещении, лишённом окон. Однажды преследователь подошёл к нам совсем близко, и тогда мне впервые удалось разглядеть его — до этого у меня никогда не получалось рассмотреть, как он выглядит. Когда я, подняв взгляд от земли, различил его, он, не шевелясь, стоял прямо за спиной Игрока, но в следующую же секунду скрылся с глаз. Обернувшись туда, куда я вытаращился, Игрок уже ничего подозрительного не заметил. Лицо призрака, увиденное всего на мгновение, показалось мне, как и многое другое, знакомым, но, в отличие от остального, с ним всё обстояло как-то… иначе. Я точно помнил, что видел его где-то раньше, но где? Сцена фотографией отпечаталось у меня в памяти, в самой подкорке — ни о чём не беспокоящийся Игрок, копающийся в своей сумке, и равнодушное, лишённое всяких эмоций лицо фантома у него за плечом.
Спустя какое-то время мы выбрались к воде. Игрок остановился у самой кромки, его ноги утопали в податливом мокром песке; я встал чуть позади. Уже при первом взгляде становилось ясно, что с единственным попавшимся мне в мире мёртвых водоёмом что-то не так. Здесь не было обычной для реки или озера отмели, плавно переходящей в воду, словно синий кусок попросту наложили поверх поля. Даже трава продолжала расти практически вплотную к воде и при этом не подгнивала.
Игрок так и стоял на одном месте, вглядываясь вдаль, то есть, пытаясь вглядываться — рассмотреть другой берег сквозь сумерки получалось с трудом. Я видел только то, что он вообще есть, а значит, мы подошли к реке или небольшому пруду. Водоём определённо не был тем океаном, который мне причудился совсем недавно, и соли в воздухе не чувствовалось, однако плеск накатывающихся волн на этот раз оказался вполне реальным. Я наклонился и зачерпнул шипящую пену ладонью, Игрок молча проследил за моим движением.
— Ну что, — проговорил я задумчиво, наблюдая, как вода пополам с крупинками песка течёт между пальцев. — Куда поворачиваем теперь?
— А никуда, — ответил он спокойно, с лёгкой ухмылкой в голосе. — Мы как раз там, где нужно.
Он повернулся ко мне и, торжественно воздев руки к небу, начал декламировать:
— Древние легенды гласят, что путь в страну мёртвых пролегает через реку, чьи воды чернее самых чёрных душ, чей взор трогал здешние земли. Угрюмый костлявый перевозчик, одетый в истлевшее рубище, берёт с умерших плату за то, чтобы взять их в свою лодку и отвезти на другую сторону, где они наконец смогут обрести покой — так повелось с сотворения мира и будет продолжаться до самой его гибели. Ни один живой и ни один мертвец, не способный заплатить ему, не попадут туда, в эти пустоши… Где я и планирую укрыться от Беглецов. — Закончил он и опустил руки.
Я уставился на него, как на сумасшедшего. Выдержав солидную паузу, Игрок рассмеялся.
— Шучу, конечно. Все эти легенды — ерунда. Я просто хочу пройти через воду, чтобы сбить их со следа.
— Сбить со следа? — Переспросил я. — Сомневаюсь, что выслеживать нас они будут по запаху. Они же не собаки-ищейки.
— Ага, они хуже ищеек. Ну, с субъективной точки зрения, — добавил он, поймав мой укоризненный взгляд. Я ещё не успел забыть о его философских рассуждениях насчёт добра и зла.
На том берегу изредка загорались пульсирующие всполохи гроз, скудно освещая расположившийся по ту сторону ландшафт: всё те же сплошные поля, но там они, кажется, становились более холмистыми, с перепадами высот, как если бы я смотрел из речной долины на окаймляющие её возвышенности. Возможно, так казалось из-за темноты. Я поднял глаза к небу. Столько молний, а дождя ещё ни разу не было, совсем как говорил Курильщик. А вот снег шёл — в горах, где я встретил Счетовода. И девушку в палатке… Может, она покинула своё убежище и теперь тоже где-то в этих краях? Нет, едва ли, если только она умудрилась справиться со своей проблемой. В животе снова заныло.
Игрок вошёл в воду глубже, по колено. Я осторожно последовал за ним. Холодная, с непривычки почти ледяная влага сразу же заполнила обувь и поползла по ногам, перехватывая дыхание; это опять напомнило прикосновение той девушки, похожее на настоящую ледышку. Мы шли вброд, каждый шаг перед собой Игрок ощупывал посохом. Выше груди вода не поднималась, и плыть, к счастью, не приходилось, но всё равно в самых глубоких местах он нёс сумку над головой, чтобы не намокла.
Где-то ближе к середине переправы появилось странное ощущение, как будто я в океане — если особо не приглядываться к тому, что впереди или за спиной, можно подумать, что суши тут и вовсе нет. От этой мысли я очнулся, наступив ногой в ямку и чуть не упав лицом вниз. Дальше пришлось идти аккуратнее, дабы не споткнуться ещё обо что-нибудь.
Продвигались мы медленно, и не в последнюю очередь благодаря тому, что в середине речки течение значительно усилилось, но на переправу ушло не больше нескольких минут. С плеском и хлюпаньем мы выбрались на противоположный берег; я оглянулся назад. Отсюда ту сторону, откуда мы пришли, невозможно было отличить от этой. И там, и там глазам открывался один и тот же пейзаж: едва видные поля, время от времени подсвечиваемые вспышками молний, тянущиеся до самого горизонта, но исчезающие в окружающей нас тьме. Если на миг усомниться в качествах Игрока как проводника, можно поверить, что мы развернулись и прошли по кругу, или даже пересекли реку в точке изгиба русла, и опять же остались на том же берегу — в темноте заблудиться немудрено. Сам же Игрок, выйдя на сухое место, с довольным видом уселся прямо на траву и запустил руку в свою котомку. Через несколько секунд он извлёк из неё маленький непрозрачный бутылёк и, отвинтив крышку, шумно глотнул, затем передал мне. Я понюхал содержимое, но, не уловив никакого запаха, пожал плечами и тоже хлебнул. На вкус напиток напоминал что-то ягодное, вроде сока или лимонада, но совсем незнакомое. Не знаю, что именно там было, но от первого же глотка приятное тепло разлилось по всему телу, особенно по стопам, почти отмёрзшим после прогулки по реке. Я сел рядом с Игроком, с наслаждением вытянул ноги к воде и снова глотнул из бутылки.
— Ладно, ладно, — проговорил он, забирая оставшееся питьё. — Не увлекайся. Неизвестно, когда я теперь запасы пополню.
— Что это? — Я перевёл дыхание, вытирая губы тыльной стороной ладони.
— Вино. Моего собственного изготовления, между прочим. Бодрит, а?
Я хотел было спросить, из чего оно, но от тепла меня так разморило, что я предпочёл промолчать. Вместо разговоров я откинулся назад, опёршись на руки, и с удовольствием осмотрел другой берег — он всё же оказался чуть пониже этого. Река, вьющаяся бумажной лентой, и широко раскинувшиеся за ней поля лежали перед нами, немного ниже, словно на большом экране в кинотеатре. Глядя на пейзаж, Игрок глубоко вздохнул. Минуты ему хватило на то, чтобы раскурить трубку, и теперь он сидел, выдыхая дым и рассыпая по земле искры.
Призрака, даже если он был где-то там, я не видел. Трудно сказать, нужно ли ему так же, как и нам, перебираться через реку, или он мог бы, не промочив ног, сразу попасть сюда. Перед глазами опять возникло его лицо, похожее на гипсовый или пластилиновый слепок, на лицо манекена, стоящего за стеклом витрины — с такими же сплошными белками глаз, без зрачков. Память, в который уже раз, заныла, безуспешно пытаясь припомнить, где и когда я прежде сталкивался с этим лицом, пугающим и безразличным. Такого пустого выражения, лишённого всех эмоций, не может быть ни у человека, ни у животного, ни у привидения. У статуи, торчащей в центре главной городской площади — пожалуйста, но не у человека.
И в следующее мгновение я вспомнил. Обволакивающий холод заново прокатился волной по всему телу, высасывая всё тепло, и возвращая его во тьму. Конечно, глаза, пустые наподобие кукольных, слегка искажали его черты, но сомнений не было и быть не могло — тогда, на старой полуразрушенной мельнице я увидел его же. Я мог бы смотреть в него, как в зеркало. Страшное и уродливое зеркало.
У фантома было моё лицо.