То место, где я очутился… Я не понимал, что произошло, но оно явно не было тем же самым, которое я видел сверху, с вершины перевала. Пройдя сквозь каменные ворота, я как будто пересёк границу, отделяющую один мир от другого, абсолютно отличного от него, или оказался с изнанки двустороннего зеркала. Сейчас я стоял на пороге просторного круглого зала — напоминающего обыкновенную пещеру, но всё же зала, чьё убранство говорило о его рукотворном происхождении. Вдоль стен здесь выстроились колонны, макушками уходящие куда-то в самые небеса. Да, именно в небеса — потолка над головой не было. Точнее, его заменяли безостановочно переливающиеся на высоте десятка метров из одной формы в другую белые облака, словно колонны тянулись в самое бесконечность космоса.
Чёрный пол зала-пещеры выглядел, как мрамор, кварц или какой-то другой похожий минерал — гладкий, немного похожий на лёд и достаточно прозрачный, чтобы под ним просматривались другие облака, клубящиеся точно так же, как и верхние, но только из-за цвета пола и сами окрашенные в чёрный. И ещё одна деталь: на мгновение мне показалось, что где-то в глубине этих облаков, и чёрных, и белых, изредка вспыхивают молнии.
И здесь было светло. Только что, пересекая границу долины, я находился в той же самой темноте, в которой провёл столь долгое время, а уже через секунду свет появился, сам по себе — как будто его вдруг включила незримая рука или он попросту не попадал за пределы этого помещения. Если бы я сейчас обернулся, то увидел позади повисшее тканевым занавесом чёрное полотно тьмы, удерживаемое невидимой преградой.
Но я не оборачивался. Помимо полупрозрачного пола и небесного потолка, огромных колон и воздуха, до электрической дрожи пронизанного светом, в этой пещере находилось кое-что ещё, что всецело завладело моим вниманием и не позволяло перевести взгляд на что-либо иное. У противоположной стены, прямо напротив меня, располагалось нечто, больше всего похожее на два стоящих бок о бок громадных трона, детально вырезанных из цельного куска камня. Громадных настолько, что их спинки почти терялись в облаках, а для того, чтобы забраться на один из них, мне бы понадобилась лестница. И на этих тронах было что-то, что я мог описать с ещё большими затруднениями. Над каждым из них возвышалась исполинская, под стать сиденью, человеческая фигура — но словно состоявшая из дыма. Обе фигуры клубились так же, как и облака, при этом сохраняя более или менее постоянные очертания, как если бы в стене была гигантская дыра в форме человека, через которую дым просматривался. Время от времени что-то мелькало, как будто телевизионные помехи, и тогда они на краткое мгновение совмещались в одно целое, посередине. Выглядели они, как расплывчатые бесплотные силуэты, без лиц, одежды или каких-либо других отличительных черт — просто контуры. Белый и чёрный.
И оба они смотрели на меня. Не знаю, как я это понял, раз у них отсутствовали глаза, но они сидели, водрузив великанские дымящиеся руки на не менее великанские подлокотники, пустыми лицами ко мне, и я каждой клеткой ощущал их взгляды. Или, пожалуй, не только их: там было и нечто… другое. Еще большее. С мест этих безмолвных, недвижимых фигур, с их тронов, на меня, внезапно осознавшего собственные размеры, смотрела целая Вселенная. И не просто смотрела. Я чувствовал её присутствие, как если бы весь мир сжали до крошечной песчинки и поместили её в мою голову. Чувствовал, как эта песчинка перебирает мои мысли, разбирает их и самого меня на части, разглядывает со всех сторон и снова собирает обратно, как простенький детский конструктор.
Я закрыл глаза, позволяя этой силе свободно манипулировать со мной. Не то чтобы я в случае желания смог бы воспротивиться, но попробуй я начать сопротивляться, и процесс, скорее всего, стал бы неприятнее. Пока что я ощущал лишь что-то вроде лёгкого электрического покалывания, но не сомневался, что так же, как внутренности моих мозгов, на составные части могли разобрать и меня самого. И ещё я не сомневался в том, что наконец предстал перед Творцом. Или, точнее, Творцами, раз их оказалось двое.
Вдруг я увидел себя со стороны. Сейчас я представлял собой удивительное зрелище: стоящий на коленях, хотя и не помнил, как на них опустился, с руками, раскинутыми влево и вправо, и спиной, выгнутой так, что лицо смотрело вертикально вверх. И от лица — из-под век и из заторможено распахнутых губ — били тусклые, но отчётливые лучи света. Словно я проглотил фонарик.
Наваждение длилось секунду, не дольше, а затем — лучи погасли, и я обмяк, как куча старого тряпья. Весь исцарапанный, в изорванных лохмотьях, заменяющих мне теперь одежду, измазанный в золе и пепле.
В золе и пепле…
Я поднял глаза и снова столкнулся с невидимым взглядом двух великанов, давящим со всех сторон. Но сейчас у меня в голове зазвучали и их голоса — одновременно, в унисон, резонируя друг от друга странным, неестественным эхом. Так бывает, когда кричишь в маленькой, но пустой комнате, и слышишь сразу несколько собственных голосов.
Поначалу их речь звучала неразборчиво, как запись разговора, сделанная на кассетном магнитофоне через закрытую дверь или сквозь толщу воды. Больше похоже на невнятное бормотание под нос, чем на что-то осмысленное. Но чем дальше, тем понятнее оно становилось:
— Мм… Кх… челове… слишк… М-м-м-м… лет… К-х-х-х-х… с тех пор… когда мы вид… подобного тебе, х-м-м-м-м-м… для нас… И… Мы бы спросили… что тебе нужно, не знай мы этого наверняка.
Голос был одновременно человеческим и механическим, как у радиоприёмника, который постепенно выкручивают на нужную волну. Мне показалось, я даже слышу помехи, какие-то потрескивания на фоне. И голос звучал… Равнодушно. В нём не было ничего людского: ни любопытства, ни страха, ни угрозы. Ни единого оттенка, как будто говорил робот. Но и на робота он не походил.
И я не знал, что ответить. Возможно, дело в том, что до этого я представлял нашу встречу совсем не так. Точнее, я её вообще не представлял. Я осознал вдруг, что раньше не задумывался о том, что будет, когда я доберусь сюда, куда так стремился, и встречусь с создателем лицом к лицу. Оттого и не знал, как его себе представлять. А потому, наверное, подсознательно ждал, что он будет больше похож на… человека?
Две фигуры, окутанные клубами дыма, одна чёрного, другая белого, продолжали смотреть на меня, больше ничего не говоря и, по всей видимости, всё же ожидая какого-то ответа. Я прокашлялся и задал первый пришедший на ум вопрос:
— Вы и есть создатели этого мира? Мира мёртвых?
И прозвучал ответ, опять откуда-то издалека:
— Мир, в котором живут мёртвые, невозможно создать извне. Он существует столько же, сколько и сам человек, он — часть человеческой природы. Мы лишь наблюдаем за ним, ни во что не вмешиваясь.
— Ни во что не вмешиваясь?.. Зачем? Какой в этом смысл?
— Таков порядок.
Снова наступило молчание, и снова прервать его пришлось мне:
— Так ты… Смерть?
— Да. Мы — Смерть.
Всё это время я разговаривал, обращаясь к чёрной фигуре, но тут перевёл взгляд на второго великана, белого.
— А кто тогда это?
— Мы — Смерть. — Эхом повторили голоса у меня в голове.
— Но почему вас двое?
— Без тьмы нет света, без зла нет добра, без смерти нет жизни. Всегда бывает двое.
— Значит, — обратился я к белой фигуре, — ты — Жизнь?
Ответ опять флегматично прогудел отовсюду, с обеих сторон сразу, в унисон от обоих великанов:
— Мы — Смерть. Мы — Жизнь.
Несмотря на кажущуюся бредовость, всё начиналось складываться в целостную картину. Я без толики весёлости улыбнулся — едва заметно, одними уголками губ. Затем решительно шагнул вперёд, ближе к сидящим на тронах силуэтам:
— Вы сказали, что знаете, зачем я здесь.
— Да. Людей всегда ведёт любопытство. Люди не меняются. Нужно всегда одно и то же.
Я кивнул, то ли их словам, то ли собственным мыслям, и проговорил:
— Ответы.
Создатели, как я по-прежнему называл их про себя, не стали ни подтверждать очевидную истину, ни пытаться её опровергнуть, лишь всё так же смотрели. Я буквально кожей ощущал, как вокруг меня отмеряется вязкое время, капля за каплей.
Я взглянул на них, на каждого по очереди:
— Что вы хотите за то, чтобы ответить на мои вопросы?
— Ты сам готов ответить на них.
— Что?.. Я… Да это же бессмыслица какая-то!
Мне показалось, что в этот момент их взгляды на мне ослабли, словно они оба на мгновение отвели их в сторону. Затем всё вернулось обратно, и последовал ответ:
— Чтобы найти прошлое, что ты ищешь, и получить ответы, тебе достаточно воссоединиться с собственной памятью.
— Что… Ну само собой! — Я, на миг забыв, где я и что за сущности находятся передо мной, взорвался. — В этом-то и проблема! Если бы я знал, как это сделать, я бы сюда не пришёл! Что за глупость…
Время продолжало течь, и я больше не чувствовал никаких изменений во взгляде, сосредоточенном на мне. Создатели, похоже, и не заметившие моей внезапной вспышки, сидели, ожидая от меня следующего хода. Я бессильно вздохнул: их игра — их правила.
— Хорошо… Что я должен сделать, чтобы воссоединиться с потерянной памятью?
— Чтобы воссоединиться с прошлым, нужно перестать убегать от него.
— Я… Я не понимаю! Вы можете объяснить это?
Ещё одна секундная пауза, как будто они набирали воздуха перед длинной тирадой, а затем:
— Всё то время, что ты находился в этом мире, твоё прошлое было рядом с тобой. Но ты избегал его и не хотел посмотреть ему в глаза. Чтобы снова обрести память, достаточно сделать это.
Внизу, под сплошным чёрным камнем, сверкнула очередная молния, ярче предыдущих, и от тронов Смерти и Жизни разбежались переплетающиеся паутинки трещин, сразу же исчезающих, как сдуваемая ветром пыль. Я нахмурился, по-прежнему не соображая, что они имеют в виду.
— Вы говорите так, будто это «прошлое» — реальный человек.
— Прошлое — часть тебя, а значит, оно — такой же реальный человек, как и ты.
— То есть, вы хотите сказать, где-то по загробному миру… Хм… Бродит моё прошлое? В облике обыкновенного человека?
— Верно.
— Это… — Я запнулся, подбирая правильное слово. — Это странно… А вообще-то, не страннее всего прочего. Как мне его узнать? Может, я его уже встречал?
— Разумеется, ты встречал его, и не раз. Оно всегда было рядом.
Я огляделся вокруг:
— Но сейчас здесь никого нет, кроме нас.
На этот раз ответа не последовало. Зато из-за тронов, откуда-то из середины пространства между ними, кто-то появился. Человек — и чем ближе он подходил, тем яснее становились черты его лица. Сумев рассмотреть его, я отшатнулся назад:
— Да вы шутите!
Мой двойник замер чуть впереди тронов, между мной и ими. Он не слишком-то изменился с нашей последней стычки — такая же изорванная одежда, то же непроницаемое выражение лица. Добавилось разве что соляных разводов от морской воды, покрывавших его с ног до головы. До самых кончиков спутанных и слипшихся в колтуны волос.
Он стоял, опустив глаза в пол, и не предпринимал никаких попыток приблизиться, что совсем не вязалось с его поведением в наши предыдущие встречи. Я внимательно посмотрел сначала на него, а потом на Создателей:
— Серьёзно? Он — моё прошлое?
Два исполина, застывшие, казалось, пока я отвлёкся на двойника, снова воспрянули:
— Верно. Он — утерянная часть тебя.
Я скептически хмыкнул и опять перевёл взгляд на стоящего передо мной человека. Левая сторона его куртки, особенно рукав, пестрела множеством дыр, оставленных, судя по обгорелым краям, огнём. Я осторожно протянул руку и сквозь одну из этих дыр, размером с монету, опасливо дотронулся до его кожи. Не знаю, чего я ожидал — ощутить какую-нибудь связь с ним, заметить, что что-то начало происходить. Или понять, что он вовсе не такой же человек, как я.
Но нет. Кожа на ощупь была такая же реальная, обычная и живая, как моя собственная. Я бы, пожалуй, даже не смог отличить, где чья. В то же время то, насколько неподвижно двойник стоял, пугало. Он никак не отреагировал на моё прикосновение, хотя его мышцы и не были напряжены так же, как у «статуй» из ущелья. Толкни я его — и он бы послушно упал. Но толкать не хотелось.
Отступив на шаг назад, я спросил:
— Если он — часть меня, тогда почему он пытался меня убить? В тоннеле, на лодке. Да один чёрт знает, сколько ещё раз! Ну, почему?
Я обращался к Создателям, но при этом неотрывно смотрел на двойника — словно надеялся, что ответит мне он.
— Таков естественный порядок. Прошлое не безобидно, оно может ранить, а может и убить. Всё зависит от того, что именно в нём скрыто.
— То есть, это не вы его на меня натравили?
— Нет. Извне оно действует самостоятельно, так же, как действовало бы, оставшись внутри тебя. Оно — часть тебя, а значит, и часть твоей личности. Все мучения, пережитые тобой по его вине — это те мучения, которые ты, оставшись целым, приносил бы себе сам.
Я медленно обошёл вокруг двойника, внимательно изучая каждый его волос, каждую нитку, торчавшую из прорех на его рукаве. Не знаю, почему, но мне это казалось важным — запомнить его таким, каким он предстал передо мной здесь, в обители Создателей.
— Хорошо. Допустим, я понял всё, что вы сказали, и поверил в это. Что дальше?
— Если ты хочешь получить ответы, ты должен воссоединиться с ним.
— Но как?
— Загляни ему в глаза.
Значит, заглянуть в глаза… Он по-прежнему стоял, опустив голову вниз, будто рассматривал собственные ботинки. Я подступил к нему спереди, протянул руки и осторожно, стараясь не делать резких движений, поднял её в нормальное положение.
В первую секунду мне почудилось, что я опять взглянул в то пыльное зеркало, найденное на старой мельнице — при желании можно разглядеть своё же лицо во всех подробностях. Впрочем, уже через мгновение я позабыл об этом и сделал то, что говорили Создатели — посмотрел своей копии прямо в глаза.
Поначалу я ничего не заметил, почти на полминуты мы просто застыли друг напротив друга и не шевелились. Затем что-то… изменилось. К ощущению Создателей, которые из моей головы никуда не девались, добавилось что-то ещё, словно по соседству с той Вселенной, что уже там устроилась, зародилось нечто новое. И это нечто постепенно росло, вытесняя всё большую часть постороннего, занимая всё большую часть моего мозга…
Двойник судорожно вздохнул и задвигался. Я инстинктивно отпрянул, когда он шагнул ко мне, но было поздно: его пальцы сомкнулись на моих запястьях мёртвой хваткой. Он приблизился ко мне вплотную, как при поцелуе, из его глаз полился свет — совсем как тот, который рвался из меня, когда я видел себя в наваждении.
Нечто в моём сознании продолжало расти. От глаз, от самого мозга по всему телу распространилось странное жжение, как если бы что-то выжигало меня изнутри. Я дёрнулся, пытаясь освободиться, но его сила никуда не исчезла: он держал меня крепче, чем в железных тисках. Я завопил, не в состоянии терпеть нарастающую боль, свет померк, и тьма поглотила меня вместе со всем остальным.
***
Я снова видел себя со стороны, но не так, как раньше. Я уже не был в пещере. Сотни, тысячи метров киноплёнки загружались в моё сознание. Воспоминания слой за слоем восстанавливались, как слова, вымаранные ластиком, заснятые на видео и проигранные в обратной перемотке.
Мне хотелось смеяться. Мне хотелось плакать. И я делал и то, и другое.
Я вспоминал…
***
Изжелта-белый свет настольной лампы ударил мне по глазам, заставив поморщиться и отвернуться. Стараясь не смотреть, я наклонился вперёд, через весь стол, и выкрутил регулятор, уменьшая яркость на минимум — переговорная погрузилась в полумрак. Вот, так-то лучше…
Я со вздохом откинулся в кресле и, оглядевшись вокруг, нервно забарабанил пальцами по подлокотникам. Пока не подоспели остальные, я мог бы лишний раз повторить презентацию, но прошлым вечером я прогнал столько репетиций, что уже знал её наизусть, каждый слайд построчно. Разбуди среди ночи — расскажу без запинки.
Моё и без того не особо сфокусированное внимание привлекла поверхность длинного конференц-стола, за которым я сидел. Сейчас, будучи на взводе, я замечал на нём мельчайшие царапинки и пылинки. И даже то, как косо всё стоит: стаканчик с карандашами, ноутбук, проектор, офисный телефон. Я снова потянулся вперёд и принялся поправлять вещи, выравнивая их, но затем понял, какой ерундой занимаюсь и, усмехнувшись, вернулся на своё место.
Чёрт подери, ожидание просто убивает… Да ещё этот костюм, галстук… Душит, как петля. Я оттянул его пальцем и завертел шей, разминая затекшие мышцы. Да когда уже…
Дверь распахнулась, и в переговорную один за другим вошли трое: мой босс — невысокий лысеющий мужчина в очках, одетый в шерстяную жилетку поверх рубашки — и с ним ещё двое, мне незнакомых. Захваченный врасплох, я резко дёрнулся, выпрямляясь, о чём сразу же пожалел — со стороны это, должно быть, выглядело максимально нелепо. Впрочем, на меня все трое будто и не обратили внимания: продолжая о чём-то вполголоса спорить, они расселись за противоположным концом стола и, потратив ещё минуту на то, чтобы завершить разговор, развернулись, наконец, к экрану.
В один момент я оказался на сцене, в свете софитов, в точке пересечения сотен настороженных взглядов. Я прокашлялся, собираясь с мыслями, щёлкнул пультом, запустив презентацию, и… Осознал, что ничегошеньки не помню. Всё, что я по многу раз повторял вчера вечером, исчезло, словно это стёрли из моей памяти. Галстук внезапно стал ещё туже, а софиты разогрелись до заоблачной температуры, вышибая пот из каждой клетки. Я натянуто улыбнулся, покосился на сидящую в нескольких метрах от меня троицу. И по тому, как нахмурился заметивший заминку босс, понял, что дело действительно плохо: слишком многое зависело от сегодняшней презентации, и слишком многое я мог сейчас загубить своим затянувшимся молчанием. Один из гостей выразительно хмыкнул, открыл блокнот и принялся что-то в него записывать, а второй, заглянув туда, согласно закивал головой. Я на секунду зажмурился…
***
Вспышка — и неведомая сила выдернула меня из воспоминаний, как утопающего из воды. Всё ещё удерживаемый двойником, я опять стоял на коленях, а он наклонился надо мной, широко разведя мои руки в стороны. Его хватка была слишком сильной, чтобы я вырвался, даже если бы попытался — но я всё равно чувствовал, будто окаменел так, что не мог и пальцем пошевелить.
Из его лица продолжали бить болезненно пульсирующие лучи света, и теперь мне казалось, что этот свет меня буквально изжаривает, обугливает кожу до самых костей. Оставалось только кричать.
Ещё одна вспышка…
***
Из офисного центра я выходил, пожалуй, в самом дурном расположении духа за всю свою жизнь. Начавшись ужасно, презентация закончилась и вовсе катастрофой — я пока что не успел переговорить по этому поводу с боссом, оставшимся с потенциальными инвесторами, но всё равно представлял, в каком он гневе из-за произошедшего. Скорее всего, меня ждало увольнение.
— Эй, ты!..
Погружённый в собственные мрачные мысли, я не сразу услышал, как меня кто-то окликнул. Обернувшись, я увидел незнакомого парня. Одетого в тёмный клетчатый костюм, потрёпанный настолько, как будто его вытащили из мусорного ящика. И с раздражающе беспечным выражением, застывшим на лице.
Я нахмурился ещё сильнее. На этой улице, пересекающей деловую часть города, постоянно встречались подобные типы: привыкшие жить за чужой счёт попрошайки, наглые и бесполезные. Я уже не раз сталкивался с другими, похожими на этого. И моё настроение сейчас крайне мало располагало к разговору с ещё одним из них.
Парень неспешно приблизился, и, выдав, наверное, самую приторно-дружелюбную улыбку из своего арсенала, спросил:
— Сигаретки не найдётся?
Вместо ответа я скрестил руки на груди и осмотрел его с ног до головы с максимальным презрением, на которое был способен. От чего, впрочем, его улыбка не уменьшилась.
— Сигаретки? — Переспросил я.
— Ага, — всё так же беззаботно кивнул он. — Неплохо бы, знаешь ли, подымить после ужина.
Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул, чувствуя, как внутри у меня закипает злость.
— А я что, похож на сигаретный автомат?
— Ну…
— Или, может, на благотворителя для таких идиотов, как ты?
— Послушай, приятель…
— Это ты послушай. Я чертовски устал от таких ублюдков, как ты. Никакой пользы от тебя нет, ты только зря занимаешь место. Да мне даже просто смотреть на тебя мерзко. Пошёл вон отсюда, понял?
Это, наконец, смогло сбить с него спесь. Он хотел было возразить что-то, но затем лишь пожал плечами, развернулся и молча зашагал на другую сторону улицы — видимо, окучивать кого-нибудь ещё.
И уже через секунду я пожалел о сказанном. Зря я на него сорвался… Я ведь вовсе не собирался его оскорблять — это злость во мне говорила. Не он же виноват в моих проблемах. Может, догнать и извиниться? Я уже хотел шагнуть вслед за ним, когда передумал. В конце концов, не таким уж он выглядел и расстроенным — наверное, привык к подобному. Ладно…
Я развернулся и направился на парковку.
***
Вспышка.
Едва очнувшись, я почувствовал невероятную, нечеловеческую боль. От бушевавшего внутри пламени кожа плавилась и падала с меня тяжёлыми уродливыми каплями, в нос забивался запах горелой плоти — моей плоти. Силуэт двойника, нависшего сверху и прижавшего меня почти к самому полу, расплывался от яркого света.
Сухой щелчок. Крик. Вспышка.
***
Ещё только открыв дверь, я сразу почуял, что с кухни пахнет чем-то вкусным — и, несмотря на все неприятности, выдавил из себя улыбку. Как бы плохо мне ни было, возвращение домой всегда поднимало настроение, а предвкушение горячего ужина, приготовленного любимой женой, могло сгладить все несчастья и заставить позабыть о них.
Секунду спустя в коридоре появилась и сама она. В фартуке поверх домашнего платья и прихватках, раскрасневшаяся от жары, царившей возле плиты, с забавно торчащими во все стороны короткими белоснежными прядями — но всё равно безумно красивая. Она торопливо чмокнула меня в губы и, оставив после себя пряный запах специй, убежала обратно, на кухню, откуда уже раздавалось нарастающее шипение сковородки.
Я же, разувшись, прошёл в комнату и, на ходу стягивая ненавистный галстук, к этому моменту ставший напоминать удавку, крикнул, перекрывая шум готовки:
— Ну что, как день?
— Ой, лучше и не спрашивай, — засмеялась она, гремя посудой. — С работы только недавно вернулась. До самого закрытия там просидела, а с утра ещё столько дел разгребать. Поскорее бы отпуск… Ты переодевайся, ужин сейчас готов будет. А как у тебя? Как всё прошло?
— Ну-у-у… — Протянул я, гадая, как бы не сказать лишнего, чтобы её не расстроить. — Не слишком хорошо, но ничего смертельного. Завтра всё станет понятно…
— Ох… — С сочувствием отозвалась она. — Всё будет в порядке, не беспокойся.
— Да, я тоже так думаю… Кстати, а что на ужин?
Вместо ответа она появилась у меня за спиной — так бесшумно, что я её не услышал, а только почувствовал. Развернувшись, я увидел, что она хитро улыбается, держа в руках половник, полный чего-то дымящегося. Я усмехнулся, затем, осторожно взяв её за запястье, поднёс половник ближе и втянул жидкость губами.
— М-м-м-м… С грибами и красным перцем?
— Ага, твой любимый. — Хитрая улыбка сменилась довольной. — Давай уже, переодевайся. Через пару минут можно садиться.
— Жду не дождусь.
За ужином она всё же выпытала у меня все детали произошедшего — ну а кому ещё я мог бы это рассказать, как не ей? И то, как я оцепенел во время важнейшей за весь квартал презентации, и о том, что, скорее всего, ожидает меня завтра, и о том, как нагрубил случайному человеку, всего-навсего спросившему у меня сигарету. Когда я только начал, она вдруг посерьёзнела, когда добрался до середины истории — отложила в сторону ложку и больше не отрывала от меня глаз, пока я не закончил. После этого она пересела поближе и взяла мою руку в свои ладони:
— Звучит так, будто тебя завтра попросту пожурят, а через неделю обо всём забудут.
— Ты так считаешь?
— Конечно. — Она снова улыбнулась. — А разве бывало такое, что я ошибалась, а?
— Действительно, — улыбнулся я в ответ. — Ну, разве что кроме пары совсем уж крохотных раз…
Она рассмеялась:
— В общем, это не та вещь, из-за которой стоит переживать… Всё будет хорошо.
— Знаешь… Когда эти слова говоришь ты, я им верю больше, чем когда произношу их сам. Спасибо… Люблю тебя.
— И я тебя.
Я поцеловал её.
***
Вспышка.
Боль не только снаружи — от того, как горело всё внутри, меня буквально рвало.
Силуэт двойника уже не расплывался, но рассыпался на части — на куски пепла, окружившие нас чуть ли не сплошным облаком.
Вспышка.
***
Всё случилось так, как она и сказала — меня не уволили, ситуация постепенно выровнялась, а жизнь и дальше шла своим чередом.
На следующих выходных наступила наша годовщина, на которую мы решили выбраться на любимое место — безлюдный заброшенный пляж за городом. Практически полностью отгороженный от внешнего мира, он представлял собой небольшую, в сотню метров, полоску идеально чистого песка, со всех сторон огороженную скалами. Даже с воды его не было видно, благодаря густо разросшимся вокруг деревьям и частоколу подводных камней, превративших это место в крошечную уютную лагуну. Попасть на пляж можно было только по спрятанной среди скал узкой тропинке, о которой мало кто знал — если знал вообще хоть кто-то кроме нас, учитывая, что за всё время мы никого там так и не встретили. Здесь мы легко воображали себя отдыхающими на каком-нибудь жарком тропическом курорте. Идеальный кусочек мира, только для нас двоих.
На пляж мы прибыли незадолго до полудня, когда солнце уже почти поднялось в зенит. Искупавшись в тёплой, щедро прогретой летним жаром воде, мы расстелили на песке полотенца и устроили небольшой пикник, включавший домашние бутерброды, фрукты и бутылку вина, после чего разделись и легли загорать.
Мы лежали так, разомлев, и занимались каждый своим делом. Я — лениво наблюдал за накатывающими на берег волнами, она же читала принесённую с собой книгу, судя по обложке, мне неизвестную. Заметив, что я одним глазом подсматриваю за ней, она улыбнулась, заложила пальцем страницу и продемонстрировала обложку мне:
— Интригует, а?
— Ага, — пробормотал я, сквозь дрёму глядя на рисунок, изображающий нечто чересчур сюрреалистичное, чтобы я сразу разобрал, что именно. — Что это такое?
— Одна история… — Она отложила книгу в сторону и сдвинула брови, словно размышляла, с чего начать рассказ. Я перевернулся на спину, приготовившись слушать. — Очень грустная история, между прочим. Она о мужчине, который заботится о жене, потерявшей память. Она его не узнаёт, считает чужим. И ничего не помогает, что бы он ни предпринимал… Но он не сдаётся и надеется, что когда-нибудь она всё вспомнит и они снова будут вместе.
— Чем всё заканчивается?
Она внимательно посмотрела на меня:
— А чем бы ты всё закончил?
— Ну-у-у… Я бы сделал так, чтобы женщина выздоровела и вспомнила мужа. Счастливый финал, все рады. — Я усмехнулся. — Но, наверное, в книге всё совсем не так. Правильно?
— Не знаю, — она задумчиво покачала головой. — Я же пока не дочитала. Всё может быть.
После этого она убрала книгу в сумку и какое-то время просто лежала, подперев ладонями голову и глядя на море. Я пододвинулся ближе, решив первым прервать затянувшееся молчание:
— О чём ты думаешь?
— О книге. Точнее… — Она упрямо встряхнула ещё не высохшими волосами. — Вот если бы со мной случилось что-то подобное, как бы ты поступил?
Я нахмурился и принялся ворочаться, пересаживаясь — в положение, из которого проще вести неудобные разговоры.
— Что за вопрос? Конечно, так же.
— Точно? Уверен?
— Разумеется, — я поморщился, как если бы услышал какую-то глупость. Такая резкая смена темы слегка подействовала на нервы. — А что бы я, по-твоему, сделал? Бросил бы тебя одну в какой-нибудь больнице и просто жил дальше? Как будто ничего не произошло?
— Не знаю… Это ведь тяжело — ухаживать за человеком, который тебя не узнаёт. Гораздо тяжелее, чем в книгах и кино. Только представь, что я забыла, кто ты такой.
— Это было бы ужасно, — я пожал плечами. — Но мы бы справились. Вместе. Как всегда.
— Значит… Ты бы всё равно был со мной?
— Да, — ответил я, зная, что это правда. — Всегда. Я ведь тебя люблю.
Она снова замолчала. Потом перевернулась и заглянула мне в глаза:
— Помнишь, мы хотели как-нибудь выбраться в горы?
— Помню. Думаешь, сейчас самое время?
— А почему бы нет? В ближайший отпуск…
— Идёт. В ближайший отпуск.
Она улыбнулась. Внезапный ветер, залетевший на пляж, обежал по кругу и затрепал её волосы.
***
Вспышка.
Нечеловеческий вой.
Вспышка.
***
Я вбил последний колышек в смёрзшийся снег, от мороза твёрдый, как камень, и выпрямился, созерцая результат своего труда. Палатка, установленная посреди широкой прогалины и защищённая от ветра склонами низины, смотрелась вполне уютно, не хуже любого другого жилища. В такой можно не то что переночевать, а и на целую неделю остаться. Правда, если вдруг начнётся метель, выбираться отсюда будет не слишком сподручно. А если ещё и ночью, в темноте… Ну да ладно, как-нибудь разберёмся. Прогнозы вроде ничего такого не обещали, никаких метелей.
Позади меня захрустел наст. Я оглянулся, и увидел её — одетую в стёганые штаны, толстый шерстяной свитер и шапку, из-под которой непослушно выбивались короткие светлые пряди. Она присела на корточки возле своего огромного, чуть ли не с неё саму размером, рюкзака и копалась в нём с выражением крайней озабоченности на лице. Еёперчатки лежали поодаль вместе с обвешанной снаряжением курткой. Я подошёл, по щиколотку утопая в чистом, девственном снегу.
— Всё в порядке?
— Да если бы… Я, кажется, книгу оставила дома.
— Что оставила?.. Книгу?
— Ага, — подтвердила она, продолжая греметь внутренностями рюкзака. — Ту самую.
— Понятно. Хотя, нет, погоди… Зачем ты её вообще собиралась сюда брать?
— В смысле «зачем»? Чтобы дочитать.
— Ха… Думаешь, здесь у тебя будет на это время?
— Время всегда найдётся, — отрезала она, затем всё же с разочарованием закрыла рюкзак, натянула на него водонепроницаемый чехол и, отряхивая ладони, поднялась на ноги. — Ладно уж, дома дочитаю. Как там палатка?
— Нормально. — Я обвёл взглядом саму палатку, возвышавшуюся над ровной поверхностью поляны миниатюрной пирамидой, и пространство вокруг. — Стоит как влитая. Вон там, перед входом, идеальное место для костра.
— Ага, вижу. — Она оценивающе осмотрела палатку, затем обошла вокруг неё, тихонько поцокала языком и, наконец, повернулась обратно ко мне. — Помнишь, ты всегда мечтал о загородном доме?
— Да перестань… — Рассмеявшись, я подхватил рюкзак и потащил ко входу, туда, где уже лежал мой. — Надо бы за дровами сходить, пока не стемнело. Справишься тут без меня часок?
— Справлюсь, — ответила она, поднимая со снега перчатки и надевая их. — Найду, чем заняться. Например, не буду заново перерывать все вещи в поисках книги.
— Хорошо, как скажешь. Скоро вернусь, не теряй.
Я взял инструменты и удалился в ту сторону, откуда мы пришли — там, минутах в пятнадцати отсюда, нам встретился небольшой участок сушняка.
Как бы ни торопился, но вернулся я уже в сумерках, и остаток вечера мы провели, сидя перед костром, потягивая горячий чай из алюминиевых кружек и любуясь усыпанным звёздами небом — которых здесь, вдалеке от человеческого жилья, горело гораздо больше. Спать мы ушли далеко за полночь.
Ночью же, несмотря на прогнозы, повалил густой снег. Я проснулся от того, что под тяжестью накопившейся массы палатка накренилась, и в раскрывшийся клапан входа стал задувать буран. Я вскочил и, ещё полусонный, бросился поправлять его, однако вместо того, чтобы всё исправить, сделал только хуже: за те несколько часов, что мы провели внутри, засыпать успело всю поляну. И сейчас едва слежавшийся сугроб, до того державшийся снаружи, после моего неосторожного движения провалился в палатку, погребая под собой сначала меня самого, а затем и всё остальное.
Половину тела тут же свело от ледяной сыпучей влаги, набившейся за шиворот, в рукава, в глаза и в рот — и в кромешной темноте в первую секунду показалось, будто на меня обрушилась целая лавина. Отплёвываясь, я попробовал встать, что у меня получилось только с третьей попытки, после чего принялся на ощупь прокапывать дорогу назад, к спальным мешкам. Где-то на полпути я наткнулся на неё, тоже силящуюся выбраться из наполовину заваленного спальника.
— Ай! Аккуратнее, ты мне на руку наступил!
— Извини. — Я присел рядом, всё так же вслепую помогая ей освободиться.
— Что там… Тьфу! Что там случилось?
— Ну, — хмыкнул я, — похоже, немного снежок выпал. Да подожди же, не дёргайся, я тебя вытащу.
— Очень смешно. — Она, всё же сумев выбраться из мешка, присела на корточки. — Б-р-р-р-р… Надо отсюда вылезти, а то я сейчас себе всю задницу отморожу.
— Ага, надо бы. Только давай-ка сначала оденемся, а то снаружи тоже вряд ли лето наступило.
Пытаться найти что-то в тесной палатке, почти заполненной снегом, да ещё и не видя ни зги — непростая задача. Мы с трудом отыскали в углу рюкзаки и достали из одного из них фонарик, благодаря которому смогли, наконец, более или менее осмотреться. И всё выглядело именно так, как и ощущалось без света: завалило практически всю палатку, включая наши вещи, и передвигаться в ней мы могли, только отгребая снег с пути в сторону.
Там, где рваной раной зиял вход, ветер продолжал задувать, хлопая повреждённым клапаном. Одного взгляда хватило понять, что малейшей тряски будет достаточно, чтобы нас двоих здесь и вовсе похоронило заживо — несмотря на то, сколько его попало внутрь, снаружи снега было несравнимо больше. Скопившаяся там масса полностью перегораживала выход, оставив только крошечный просвет в самом верху.
Неподалёку от рюкзаков мы отыскали и куртки, снятые перед сном. Отряхнув их от набившегося во все щели снега, мы оделись, но это не слишком помогло. С тем же эффектом мы могли бы накинуть на плечи мокрые полотенца. Решив больше не терять времени, мы стали выбираться из ловушки. Нас неплохо подгоняло желание согреться, и уже через десять минут раскопок нам удалось расширить завал настолько, чтобы можно было выйти из палатки.
Как я и предполагал, поляну, где мы расположились, занесло практически целиком — выросшие за ночь сугробы почти с человека высотой крайне затрудняли обзор, так что даже наличие фонарика не позволяло осмотреться вокруг. В такую погоду идти дальше, глубже в горы — гиблое дело, а значит, надо возвращаться обратно. Вот только в такой буран, скорее всего, засыпало и обратную дорогу, и там теперь тоже не пробраться.
Судя по выражению лица, то же самое пришло на ум и ей. Она стояла, обхватив себя руками, и хмуро следила из-под низко натянутой шапки за лучом фонарика, ползающим по сугробам. Заметив, что я отвлёкся на неё, она демонстративно поёжилась:
— Ну и что будем делать?
— Если бы я знал… — Я снова беспомощно обвёл глазами окружающие нас заносы и протяжно вздохнул. — Смотри, вперёд нам в такую метель не пройти, правильно же?
— Ага, — кивнула она, не выпуская собственные плечи из объятий. — Надо идти обратно.
— Вот именно. Только непонятно, в каком состоянии теперь та тропа, по которой мы сюда попали. Может, и по ней тоже пройти уже не получится.
— Если не получится — найдём путь в обход. — Она закинула рюкзак на плечи и повернулась, поудобнее устраивая лямки. — Другого выхода всё равно нет. Ты же не планируешь тут оставаться? Или откапывать палатку?
Да, тратить драгоценное время на то, чтобы достать из-под снега палатку, действительно не стоило. В обратном направлении мы пробирались медленно — из-за того, что здесь прокапывать дорогу приходилось ещё ожесточённее. У нас ушло около получаса на то, чтобы добраться до края прогалины, тогда как вчера на преодоление того же расстояния я потратил раза в четыре меньше времени и ещё меньше сил. Вообще, в такой ситуации скорее бы следовало никуда не ходить и оставаться на одном месте — укрыться, вырыв убежище прямо в сугробе. Однако меня не покидало ощущение, что поступи мы так — и нас уже никто никогда не отыщет.
Понемногу начинало светать, но видимость по-прежнему оставалась нулевой из-за бурана. Я чувствовал, как ресницы покрываются ледяной коркой, но не останавливался. К тому моменту, как полностью рассвело, мы вышли к перевалу, по которому поднимались вчера на этот участок. Как мы и ожидали, он изменился до неузнаваемости — там, где день назад вилась сравнительно безопасная тропа, сейчас зияла настоящая пропасть с отвесными склонами.
Позволив себе несколько минут отдохнуть, мы стали готовиться к спуску. Найти подходящее место для крепления страховки оказалось на удивление просто, и вскоре мы уже обсуждали, как лучше всё осуществить. Мы решили, что первым пойду я, попутно устанавливая в скалу дополнительные страховочные кольца, затем мы отправим вниз рюкзаки, а последней по проверенному маршруту пройдёт она. На словах выглядело идеально, без малейшего шанса на неудачу. Но на деле всё опять пошло не по плану.
Я спускался в разверзнувшуюся подо мной бездну медленно, старательно прощупывая подошвой каждый выступ, на который ставил ногу. Это не всегда помогало, и порой камни всё же осыпались прямо у меня под ботинками, но так мне всё равно было спокойнее. Один раз я оступился, полностью соскользнув и повиснув на тросе, после чего, выругавшись сквозь зубы, поспешил найти новую точку опоры и продолжил спуск. Чего я при этом не заметил, так это того, что из-за резкого натяжения верёвка чуть-чуть сместилась и попала на тонкую, как лезвие ножа, грань скалы. Пока я лез дальше, она начала перетираться.
Минутой позже я замер, упёршись обеими ногами в отвесную поверхность, чтобы вбить очередное крепление. Я достал из-за пояса инструменты и уже замахнулся молотком, когда на меня налетел сильный порыв ветра. Меня качнуло, как маятник, и я, от неожиданности выронив и молоток, и штырь, в одно мгновение очутился не над спасительной тропой, на которую до этого плавно опускался, а над зияющей сбоку от неё чёрной пастью.
В тот же момент лопнул основной трос. Я сорвался вниз, но остановился, с болезненным толчком, через пару метров, когда сработал запасной. При этом меня мотнуло обратно, вернув на более безопасную точку, хотя ветер и продолжал неистовствовать, угрожая в любой миг сбросить меня в пропасть. От осознания, что вторая верёвка может оборваться в ту секунду, когда я повисну над смертоносной бездной, внутри у меня похолодело ещё сильнее. Не соображая, что делаю, я выхватил ледоруб и с размаха ударил им по тросу. Если я успею перерубить его и упаду на тропу, будет шанс… Как следует прицелиться мешала не ослабевающая вьюга, но после нескольких попаданий трос всё же порвался, и я полетел вниз.
Не знаю, на какой высоте я находился. В тот момент время как будто замедлилось. Я видел себя откуда-то сверху, падающего спиной вперёд и нелепо взмахивающего руками, словно выпавший из лодки за борт и постепенно уходящий на дно человек. И — крик. Было слишком далеко, чтобы я расслышал, что именно она кричит, но она кричала. Я смотрел на себя с её стороны — уменьшающийся силуэт, вслед за которым тянется обрывок верёвки. Как воздушный шарик, улетающий в космос.
Состояние транса пропало с первым же ударом: я задел крупный выступ и полетел дальше, уже через секунду рухнув на твёрдый снег. Ноги пронзила жгучая боль, как если бы их обдали кипятком. Последнее, что я успел заметить — то, как в облаках дугой взметнулся ярко-красный искрящийся выстрел сигнального пистолета. Затем я потерял сознание.
Очнулся я уже в госпитале, прикованный к постели и окружённый десятком мерно гудящих аппаратов, от которых ко мне тянулись целые связки проводов и трубок. Позже мне сообщили, что прошло больше суток после того, как меня отыскали, и почти трое с того момента, как был сделан выстрел из пистолета. Ещё мне рассказали, что когда меня удалось найти, погода окончательно ухудшилась, и спасательному вертолёту пришлось возвращаться. Вернувшись на место следующим утром, он больше никого не обнаружил. По крайней мере, никого живого — её, так и не сумевшую спуститься по оставшемуся после меня обрывку верёвки, нашли замёрзшей насмерть неподалёку от разбитого нами лагеря, сидящей возле откопанного костровища. Ещё немного, парой часов раньше — и её можно было бы спасти.
***
Я снова пришёл в себя в зале Создателей, по-прежнему стоящий на коленях, с руками, поднятыми так, как их держал двойник, вот только его самого уже нигде не было. Я медленно, безжизненно опустил их и сжался, сгорбившись и уронив голову на грудь. Меня сотрясли рыдания. Сейчас мне не было нужно видеть себя со стороны, чтобы знать, как я выгляжу. Из глаз текли бесконтрольные слёзы, с одного бока подбородок прочертила кровь, с другой — капля слюны. И я смотрел в пустоту прямо перед собой. В мозгах крутилось лишь одно: это не мог быть я. Тот человек, который мне мерещился, не мог быть мной. Пусть у него то же лицо, но это не я, а кто-то другой.
И всё же моё желание сбылось: я жаждал вспомнить, кто я такой, и теперь помнил всё, как и хотел.
Двойник не просто исчез — он вернулся обратно, домой, опять став частью меня. Теперь, когда я снова стал целым, то, как я себя ощущал, в полной мере объясняло, почему он, будучи отделённым, пытался причинить мне вред. Муки собственной совести во сто крат сильнее любого наказания, которое может изобрести для тебя другой человек или даже бог. Никто не накажет тебя лучше и больнее, чем ты сам.
Я поднял глаза, хотя поток слёз не прекращался. Создатели так и оставались на своих местах, и я чувствовал, что их взгляды сейчас были устремлены на меня. Я вытер лицо тыльной стороной ладони и встал на ноги, не обратив при этом внимания на то, как меня шатает.
— Вы знали об этом? Знали, что именно я сделал?
Их размеренные голоса иерихонской трубой прогудели в моей голове:
— Мы знаем всё, что происходило, происходит или произойдёт с любым человеком, едва он предстаёт перед нами и задолго до того, как он попадёт в наш мир.
— Так это что же, ад? — Я по-детски шмыгнул носом. — Весь этот грёбаный мир мёртвых, все эти грёбаные поля без конца и края — просто моё наказание?
— Никакого наказания не существует.
— Но я… Я видел там, в воспоминаниях, людей, которых встречал здесь.
— Наш мир устроен так, что ты воспринимаешь его через призму своей личности. Твоё сознание накладывается на него и превращает происходящее вокруг в отражение твоих собственных чувств. Ты — один из творцов своего же загробного мира.
— Но… Почему?
— Ты и сам уже понял ответ на этот вопрос.
Нахмурившись, я отвернулся от них и окинул зал другим взглядом, обременённым новым знанием. Это место, в отличие от людей, точно не фигурировало в моём прошлом, а значит, оно было изначальной частью мира мёртвых. Я повернулся обратно:
— Получается, при жизни я знал каждого из тех, кого встретил тут.
— Не каждого. Есть сущности, обитающие в нашем мире с самого его сотворения. Ровесники самого человечества.
Я сразу понял, о ком они говорят.
— И что теперь? Теперь, когда я всё узнал. Что со мной будет?
— Тебе предстоит выбрать самому. Ты можешь остаться здесь, в реальности, созданной тобой самим, или же вернуться в свой мир, мир живых, и начать всё сначала.
От неожиданности я замер на месте, поперхнувшись слезами.
— Повторите… Куда вернуться?
— В мир живых.
— Это возможно?..
— Да.
— Возможно вернуться обратно? Снова стать живым? И всё начать сначала? Мне не послышалось?
— Нет. Тебе не послышалось.
Я закрыл глаза. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— У меня сохранится при этом память? Буду ли я помнить предыдущую жизнь, то, как я прожил её? Или то, что со мной случилось после смерти?
— Нет. Но новая жизнь всё равно будет иной. Не такой, как предыдущая.
— Эффект бабочки… — Пробормотал я себе под нос.
— Так его называете вы, люди. Хаос, в котором малейшее действие, незначительнейшая деталь имеет далеко идущие последствия.
Даже сквозь веки я чувствовал, как пристально Создатели смотрят на меня и как тщательно они ворошат мои мысли.
— А где гарантии, что я уже так не делал? Где гарантии, что это первый раз, когда я разговариваю с вами?
— Таких гарантий не существует.
— Но вы… Вы знаете, так это или нет.
— Да. Мы знаем.
Я набрал воздух в лёгкие.
— Хорошо… И сколько же раз мы с вами уже беседовали?
От названной ими цифры у меня на мгновение закружилась голова. Мой мир, и так не слишком прочный до того, как я возвратил воспоминания, стал ещё более хрупким, когда это произошло. Сейчас же он попросту превратился в хрусталь под гусеницами танка. Всё, во что я верил, оказывалось ложью. Ещё больнее было оттого, что поступить так решал я сам. Свои ошибки легче оправдать, но чужими проще оправдаться.
— Если человеческая жизнь для вас так незначительна, почему вы готовы дать мне выбор?
— Река состоит из капель, она — тоже хаос. Каждая капля должна двигаться в том направлении, которое выбирает сама. Если так не будет, вода встанет на месте. Река перестанет существовать. Она должна двигаться. Таков порядок.
Я помедлил с ответом. По сути, мне предлагалось заново забыть всё, что я натворил, и попробовать начать жизнь с чистого листа. И, честно говоря, такой вариант выглядел заманчиво. Счастливое, блаженное незнание… Но только правильно ли это?
Я вспомнил свой спор с Игроком: «Здорово было бы, если бы ты и в самом деле никогда к ним не присоединялся, — говорил я ему про Беглецов, — но раз ты уже это сделал, забывать об этом нельзя, иначе ты станешь, по сути, тем же, кем был тогда. Сейчас ты осознал свою ошибку и стал лучше, а забудь о ней — и откатишься обратно, к тому, с чего начинал».
Нельзя. Нельзя забывать.
Я подошёл ближе к Создателям.
— Что произойдёт с этим миром, если я вернусь?
— Он навсегда останется частью загробного мира. Возможно, когда-то станет частью чьей-то ещё реальности.
— Я… Я не понимаю, как это работает.
— Загробный мир — бесконечность, состоящая из бесконечного количества бесконечных миров. Рано или поздно чьи-то миры пересекаются, и обрывки любого из них могут попасть в чей-то ещё. В твоём тоже есть части чужих миров, как и в каждом другом.
— Хорошо… А если я останусь?
— Будет то же самое. Все эти люди, созданные твоим разумом, со временем обратятся в пепел.
— Обратятся в пепел? — При этих словах у меня по коже почему-то побежали мурашки. — Что это значит? Что ещё за пепел?
— Пепел, из которого состоит загробный мир. Он — и есть самый пепел. Ни один мертвец не находится здесь слишком долго. Рано или поздно в прах обратится любой.
И неожиданно для себя я понял, о чём они говорят… Не единожды я замечал, что земля, камни и всё прочее в мире мёртвых оставляет на одежде жирные чёрные пятна. Даже в подземных катакомбах, где царили сквозняки и сырость. И Игрок… Мне вспомнилось, как он вытирал, казалось бы, чистую голову, и на полотенце тоже оставались чёрные следы… Я видел подобное много раз, но никогда не придавал этому значения. Так это и есть то, что они имеют в виду? То, как человек рассыпается? Наполняет собой золотую траву с угольно-чёрными прожилками…
Предвосхитив мой следующий вопрос, Создатели добавили:
— Без пепла постоянно расширяющегося мира мёртвых просто не было бы. Не было бы места, куда вы, люди, попадаете после смерти. Как не было бы и нас самих.
— Получается, здесь, в вашем мире, люди могут умереть повторно, чтобы дать возможность попасть в эту реальность следующим умершим?
— Да. Языком, понятным для вас, вы становитесь основой для роста других. Удобрением, помогающим им подняться.
— И… Я, оставшись, тоже когда-нибудь рассыплюсь?
— Да. Но так как это твой мир, то, когда это произойдёт, будет зависеть от тебя самого.
— Выходит, если я решу остаться, это будет означать полный мой конец. Конец всех этих перерождений. Конец ошибок…
— Да. Кроме того, остаток этого времени ты сможешь провести за тем занятием, за каким захочешь. И с тем, с кем захочешь.
Я представил эту картину. То, с кем бы я провёл последние минуты своего существования… И горько усмехнулся:
— Не думаю, что кто-то здесь действительно будет рад меня видеть… По крайней мере, не те, с кем бы я хотел провести это время. Что ж, я решил.
— Говори.
Я глубоко вдохнул.
— Для начала повторите — правильно ли я понял, что мне предстоит самому определить свою дальнейшую судьбу?
— Да. Всё верно.
— В таком случае… Я хочу обратиться в пепел сейчас же.
Наступила короткая пауза, на протяжении которой взгляд Создателей на мне ослаб, словно они переглянулись, затем давление вновь усилилось.
— Объясни.
— Зачем? — Парировал я. — Вы же и так знаете всё, о чём я думаю.
Повисло ещё более тяжёлое молчание. Нестерпимо долгое, даже для тех, кто следит за миром мёртвых. А затем:
— Да будет так.
Оба силуэта наклонились вперёд, ближе ко мне. Я вновь почувствовал жжение, зуд по всему телу, постепенно усиливающийся, но без той боли. Тело, развоплощаясь, становилось лёгким, как воздух. Легче воздуха. Я словно плыл в тёплой воде.
Обитель Создателей исчезала, как и всё прочее. Полупрозрачный мраморный пол уступал место чёрно-золотой траве, земля под которой была усыпана толстым слоем пепла, как будто оставшегося после пожара. Я с жадностью втянул ноздрями хорошо знакомый запах, запах костров, соединивший в себе миллионы разрозненных судеб, и позволил ему полностью обволочь и поглотить меня, сливаясь с ним в одно целое. Трава вздрогнула, и пепел, взметённый в воздух неведомой силой, принялся танцевать вокруг. Он медленно, как хлопья снега, опускался обратно на землю вместе со мной.
Я мягко упал в заросли, разведя уже несуществующие руки в стороны, и зажмурился. Это напоминало море — ласково качающее тебя на волнах, не дающее утонуть. В моём угасающем разуме затеплилась, как свет фонарика в тёмном тоннеле, мысль — так и должно быть. Поля дают спокойствие. Ничто не может длиться вечно, даже жизнь после смерти. В конце концов, если суть самой смерти в прекращении бесконечности, то и мёртвые должны когда-то умереть. Таков порядок.
Перед тем, как навсегда исчезнуть, я успел в последний раз мысленно попросить у неё прощения.