Многие полагают, что смерть — это полный и бесповоротный конец, финальные титры, точка, поставленная перед заслуженным отдыхом, за которой нет и не будет уже ничего. На самом же деле после неё нас ждёт начало нового пути, ещё более долгого, утомительного и, возможно, лишённого всякой цели. По крайней мере, я ни о какой цели пока что не знал. Теперь мне предстояло осознать и переварить эту информацию.
Я забрался на невысокий каменистый уступ, почувствовав, как меня сдувает ветром, и осмотрел раскинувшуюся внизу лощину. Надо признать, первое впечатление от здешней глуши оказалось вполне справедливым — равнина, изрытая оврагами и испещрённая скалами, простиралась бесконечно, в каком направлении ни повернись, при этом булыжник, возле которого остался парень в клетчатом костюме, уже исчез из поля зрения, хотя я удалился от него всего на сотню шагов и рядом не было никакого холма или чего-нибудь другого, что могло бы его скрыть. Похоже, время и пространство по эту сторону и правда заплетались в узел, который просто так не распутать.
Раньше я никогда не видел места, подобного этому. Оно напоминало заброшенную и одичавшую загородную пашню, но в реальном, живом мире на краю такого простора всегда заметно просёлочную дорогу с едущими фермерскими фургончиками, протянутыми вдоль неё линиями электропередачи, с редкими заплатками-отметинами сараев и иных хозяйственных построек, а также стадами коров, овец, коз и прочей домашней живности. Здесь же ничего такого не было — только высокая, по пояс, трава, через которую, казалось, можно идти без остановки до тех пор, пока ноги не перестанут слушаться. Я решил удостовериться, так ли это, но пыла хватило лишь на пару часов — после этого я хотя бы узнал, что мертвецы, независимо от того, мёрзнут они или нет, уставать вполне способны. Поняв, что настало время передохнуть, я нашёл стоящий особняком валун и расположился прямо на клочке земли под ним. Тогда же я сообразил, что за странное ощущение у меня вызвало прикосновение к почве, когда я только очнулся — вся она оказалась покрыта пеплом и жирной, пачкающей сажей, равно как и сам камень, возле которого я устроил стоянку. К тому моменту уже всю мою одежду сплошь усеяли маслянистые чёрные пятна, и я готов был поспорить на что угодно, что больше всего их осталось на спине. Неудивительно, что здесь стоит запах костров — всё это место было, как одно сплошное пепелище.
Переведя дух, я продолжил путь и, вспомнив рассказ про север и юг, попробовал проверить, что получится, если я развернусь и пойду в обратную сторону. Результат оказался весьма неожиданным — я попросту не смог узнать поляну, по которой прошёл буквально только что. Конечно, частично я свою забывчивость списал на темноту и однообразие окрестностей, но другие замеченные мной детали объяснению никак не поддавались. Поначалу, например, я чувствовал, что поднимаюсь в гору, и, следовательно, после разворота должен был идти под уклон, однако вместо этого подъём продолжался, как будто я никуда и не сворачивал. Не прекращались и прочие странности — несколько раз я успевал заметить боковым зрением мелькнувшие во мгле силуэты и бросался к ним очертя голову в надежде повстречать других скитальцев, но те растворялись в тени прежде, чем я добирался до них.
Меня упорно не покидали мысли о том, что же это на самом деле за место. Сомнения таяли с каждой проведённой тут секундой, но затаившийся глубоко внутри моей головы скептик настойчиво требовал неопровержимых доказательств того, что вокруг действительно загробный мир, а не плод моего воображения или… что-то ещё менее экзотическое. Вот только как в этом убедиться наверняка? У меня проскочила догадка, что умереть во второй раз мертвец, очевидно, не сможет — значит, если я попытаюсь покончить с собой и ничего не выйдет, это точно прольёт свет на ситуацию. А получится — утешусь тем, что оказался прав. Ха-ха. Очень смешно.
Впрочем, даже если бы я сразу же не отмёл столь блестящую идею, вряд ли у меня получилось бы её реализовать — рядом не было ни единой скалы, с которой я мог бы броситься, или реки, чтобы утопиться. А как ещё лишить себя жизни в пустом поле? Сесть и ждать, когда умрёшь с голоду? Скатиться кубарем по склону холма, надеясь, что сломаешь шею?
Не давал покоя и вопрос о том, кто же я такой, точнее, кем был при жизни. Из объяснений Курильщика, как я окрестил своего недавнего собеседника, я понял, что каждый сохраняет хотя бы немного воспоминаний; у меня же в голове на этот счёт было хоть шаром покати. Я не имел ни малейшего понятия, как я могу что-то вспомнить, да и возможно ли это в принципе, но уже решил, что именно это должно стать моей первостепенной задачей. Меня не покидала уверенность, что это важно, хотя я и не знал, почему.
За такими размышлениями я преодолел с десяток километров, а заросли травы всё не заканчивались. Никуда не пропал и сумрак, так что всё, что утверждал насчёт этих земель Курильщик, пока что сбывалось.
Зарницы, к которым я направлялся, давно погасли, гром тоже утих. Я шёл наугад, уповая на то, что дорога выведет меня хоть куда-то, но надежда на это становилась всё слабее, а привалы приходилось делать всё чаще, и не всегда для них отыскивался подходящий уголок. К той минуте, когда я наткнулся на заброшенную водяную мельницу, я провёл на ногах, по ощущениям, уже около полутора-двух суток, которые, в общем-то, с не меньшей вероятностью могли оказаться как парой часов, так и целым месяцем — чувство времени я потерял намного быстрее, чем рассчитывал.
Сначала очертания этой мельницы, выросшей из темноты уродливым великаном, чуть было не заставили меня подумать, что собственные глаза мне врут — как она появилась здесь, где на мили окрест не найдёшь ни водоёмов, ни людей? И всё-таки, подойдя поближе, я понял, что никакой ошибки нет; громоздкое зубчатое колесо засело в грунте по самую ось, сохранившиеся лопасти насквозь прохудились, но здание до сих пор узнавалось. Оно и само находилось далеко не в идеальном состоянии: покосившееся, с наполовину обрушившейся крышей. И новёхонькая, без единой щербины или щели дверь.
Внутри мельница оказалась гораздо просторнее, чем выглядела снаружи, а её убранство явно говорило о том, что она обитаема, по крайней мере, была когда-то. Напротив входа в один ряд выстроились ветхий каркас от кровати, массивный сундук и, будто в противоположность ему, крошечный стол, заваленный кухонной утварью. По левую руку от меня расположились диски жерновов, соединённые с поворотным механизмом, справа по всей длине стены протянулся верстак. Всё это покрывал вековой слой пыли, запах которой отчётливо чувствовался в воздухе, едва ли не перебивая запах гари. Пол усыпала всякая мелочёвка.
Дыры в кровле пропускали не так уж много света, и, если бы не висящий под потолочными балками тусклый керосиновый фонарь, ничего рассмотреть мне бы не удалось. Я присел на койку и взглянул наверх, на светильник. Если лачуга пустует, кто его зажёг? Другой такой же пришелец, как и я? Или тут всё же кто-то живёт, и, стоит малость подождать, я встречусь с хозяином мельницы? Если так, то он жуткий неряха — вон какой бардак кругом. Вообще, я затруднялся ответить, будет ли это безопасно — кто знает, кем тот хозяин окажется? Я ещё даже не представлял, какие существа водятся в этом мире, и не все они могли оказаться такими же дружелюбными, как Курильщик.
Я опустил глаза к лежанке. Грубо сколоченный из досок каркас укрывали какие-то лохмотья, наверное, всё, что осталось от матраса или постельного белья. Тряпки настолько истлели, что различить их цвет не получалось. Я аккуратно, чтобы не повредить их ещё сильнее, переполз на пол и переключил внимание на разбросанные там вещи, большую часть которых составляли куклы — вырезанные из дерева мужские и женские фигурки. При тщательном рассмотрении их проработанность впечатляла: каждая из статуэток изображала непохожего на других человека, с уникальными чертами, двух одинаковых среди них не было. Меня заинтересовала одна из игрушек, выполненная в виде долговязого паренька в забавной широкополой шляпе. На его ухмыляющейся физиономии не хватало левого глаза, все же остальные детали, начиная со складок на одежде и заканчивая еле заметными морщинами, отлично распознавались.
Я отставил его в сторону, поднялся на ноги и двинулся к верстаку. Там, в стружке и опилках, валялись инструменты, которыми, скорее всего, и пользовался неизвестный кукольник — резец, стамеска и ещё что-то, мне незнакомое. В углу столешницы высились штабеля деревянных брусков-заготовок, и стена за ними была какой-то… другой. Смахнув с неё пыль, я понял, в чём дело — на этом месте висело небольшое зеркальце без рамы, наполовину скрытое деревяшками. Освободив обзор, я с любопытством вгляделся в своё отражение. Нос, возможно, слишком велик, но во всём прочем ничем не примечательное лицо. Увидь я его со стороны где-нибудь в толпе, забыл бы уже через пять минут. И, что самое главное, сейчас оно не пробуждало никаких воспоминаний. Не то чтобы я на это так уж сильно рассчитывал, но это было одним из возможных ключей к моему прошлому. И надежды он, судя по всему, не оправдал.
Время шло, а на мельнице никто не появлялся. Усиливающийся ветер продолжал буйствовать, так сотрясая иссохшее здание, что я решил выйти наружу и удостовериться, что оно не планирует рухнуть мне на голову. А то и вовсе подождать там, от греха подальше.
И тут-то начались проблемы. Дверь, через которую я вошёл, не поддавалась ни на сантиметр, словно её кто-то успел не то что запереть, а наглухо завалить чем-то тяжёлым. Подёргав ручку и сообразив, что это бесполезно, я попробовал высадить дверь с разбега — в конце концов, хуже интерьеру не будет, да и обстоятельства не те, чтоб церемониться. В любом случае, у меня всё равно ничего не получилось — только плечо ушиб, а дверь оставалась на месте, как влитая. Я, выругавшись, отступил. Нужно было искать иной выход. Мгновенно родилась мысль о водяном колесе снаружи — если оно соединено с жерновами столь крупным механизмом, отверстие от него должно быть достаточно большим, чтобы пролезть. Однако и это тоже ни к чему не привело, лаз оказался заполнен землёй и камнями, и утопленные в них обломки не дали бы прокопаться на свободу даже с найденными инструментами. Не помогла и попытка пробиться сквозь стены — несмотря на их кажущуюся хлипкость, на поверку они оказались прочнее алмаза, мне не удалось и щепки от них отодрать, резец не оставлял на поверхности досок ни царапины.
Во всей этой ситуации я видел один бесспорный плюс: похоже, насчёт надёжности моего укрытия можно было больше не беспокоиться. Впрочем, его сполна компенсировало то, что теперь мне не оставалось ничего, кроме как надеяться на приход хозяина, при условии, что он вообще объявится. Конечно, кто-нибудь посторонний мог бы случайно набрести на мельницу, как это вышло со мной, но я сомневался, что у него получится меня выпустить.
В ожидании спасения я принялся заново исследовать каждый квадратный сантиметр жилища: изучал составленную на столике посуду, проверял засыпанную дыру в стене, перебирал игрушки. Не трогал я до сих пор только сундук, практически такой же обветшалый, как и сам дом — всё остальное вроде как лежало на виду, а если бы я заглянул в него, это было бы всё равно, что рыться в чужих вещах. Однако я всё же попробовал вытащить эту окованную железом громадину на середину помещения, полагая, что с неё смогу забраться на балки и через крышу покинуть западню, в которую так глупо угодил. Ну, или, по крайней мере, снять оттуда подвешенный фонарь, так и продолжавший гореть, вопреки тому, что топливо давно должно было закончиться — вдруг пригодится.
Не получилось ни того, ни другого.
Прекратив самостоятельные старания выбраться, я мерил комнату шагами, из угла в угол. Очень быстро меня самого это стало раздражать, и я уселся на верстак. На глаза мне попались вырезанные из дерева фигурки, и чтобы чем-то занять руки и успокоить нервы, я взялся за резец и начал вырезать что-то наподобие ещё одной статуэтки. Надо думать, вернувшийся хозяин не обрадуется испорченной заготовке, но так хоть время скоротаю. Да и потом, в голове у меня вместо воспоминаний о предыдущей жизни по-прежнему царил вакуум, и чем больше я экспериментирую, тем больше шансов что-нибудь о ней вспомнить. Полезным могло оказаться что угодно. Вдруг я тоже при жизни был мастером-кукольником?
Первый блин ожидаемо получился комом. Вышедшую, примерно через час мучений, из-под моих пальцев поделку язык не поворачивался назвать не то что человеческой, а хоть какой-нибудь фигуркой — сказывался недостаток опыта. Скорее она походила на… изуродованную деревяшку. Причём, весьма неумело изуродованную. Я отложил её и приступил ко второй, но и она в итоге не особо отличалась. Улучшения стали заметны только после полудюжины загубленных брусков — теперь можно было уверенно различить, где у завершённой «куклы» верх, а где низ. Звучит, правда, не слишком-то впечатляюще, но для меня и это явно был значительный прогресс. Похоже, кукольником я всё же не был.
Меня немного тревожило, что я с такой скоростью гроблю материалы, которые, наверное, не так просто раздобыть здесь, посреди голого поля, но заметив, что меньше заготовок как будто и не становится, я успокоился. Тем более, успехи продолжались — мне постепенно начали удаваться крупные детали одежды, а потом и те, что помельче. Кривоватые вырезы на месте глаз, неестественно вывернутые ноги и квадратные волосы всё ещё трудно было принять за произведение искусства, но по сравнению с самой первой попыткой я значительно поднаторел. И чем дальше, тем больше мои творения приобретали черты настоящего человека.
Наконец, спустя десятки неудач, у меня получилось что-то, хотя бы слегка похожее на разбросанные по полу образцы. Разумеется, мой шедевр до них всё ещё не дотягивал, но я и без того уже определённо прыгнул выше головы, и можно было притормозить и передохнуть.
— Поприветствуйте Страшилище! — Торжественно провозгласил я статуэткам, любуясь результатом собственной работы. Повертев куклу, я поставил её на столешницу, рядом с собой. И как только она коснулась твёрдой поверхности, с ней что-то начало происходить.
Идущий от фонаря свет усилился — или же засветилась сама игрушка, изнутри. Так или иначе, её стало лучше видно. Её очертания медленно менялись, как у воска в огне, но лицо не просто оплывало, а перетекало из той формы, что ему придал я, во что-то иное. Это длилось около минуты, в течение которой я, боясь пошевелиться или моргнуть, неотрывно наблюдал. Когда всё закончилось и странное сияние погасло, я дрожащей рукой поднял свою поделку.
Человека, в которого она превратилась, я узнал сразу же — это был я. То же самое лицо, что смотрело на меня из зеркала, тот же большой нос, всё то же самое, вплоть до мельчайших штрихов. Это, безо всяких сомнений, был я, и теперь моё изображение было таким же подробным, как и все другие фигурки, найденные на старой мельнице.
Одновременно с этим я услышал что-то позади, там, где находилась дверь. Точнее, не услышал, а ощутил — едва уловимое чувство, когда ключ бесшумно поворачивается в замке. Я оглянулся. Распахнутая настежь дверь покачивалась на петлях, за ней распростёрлась всё та же бездна бесконечного поля, погружённого в сумрак. Я бросился наружу, а затем дальше, прочь от этого места. Того, как за моей спиной с хлопком потух фонарь и снова захлопнулась дверь, я уже не видел. Темнота укутала сотни оставшихся внутри кукол, слишком похожих на людей.