Я застонал и разлепил, не с первого раза, смёрзшиеся на морозе веки — сколько времени я провёл без сознания? Попытка встать отдалась ноющей болью во всём теле, особенно сильной в конечностях и спине, так что я остался лежать, ожидая, когда она пройдёт. По крайней мере, теперь я не сомневался, что сломать шею в загробном мире не труднее, чем ушибить плечо, выбивая дверь. Другой вопрос, что будет потом.
Вокруг сохранялась тьма, однако я разглядел, что по оба бока от меня на несколько метров поднимаются отвесные скалы. В памяти всплыл последний момент перед тем, как земля ушла из-под ног. Похоже, я упал в узкую расщелину, до которой лавина не добралась — то ли выдохлась раньше, то ли на что-то наткнулась. Как бы там ни было, погребения под толщей снега я избежал, но и с пути при этом сбился, так что теперь предстояло искать дорогу в обход. Я не имел ни малейшего понятия, что случилось со Счетоводом, но надеялся, что и ему удалось выкарабкаться. Если встречу его снова, надо не забыть извиниться.
Пока я лежал так, у меня было достаточно времени на то, чтобы поразмышлять. С каждой минутой меня всё больше беспокоила собственная память — я до сих пор не вспомнил ни единой детали своей земной жизни. Даже лицо, увиденное мной в зеркале там, на мельнице, оставалось по большому счёту чужим. Я не помнил абсолютно ничего, связанного с ним.
И с каждой же минутой во мне росло желание разобраться в этом, узнать себя, извлечь наружу хоть что-то. Курильщик говорил, что воспоминания исчезают не полностью, какая-то часть всё равно сохраняется. Счетовод своим рассказом это подтвердил. Почему же моя память пуста, как чистый лист?
И, что не менее важно, как её восстановить? Ни один из них ни словом не обмолвился ни о чём таком. Может, нужно найти кого-то, кто подскажет? Должен же здесь быть ещё кто-то. Правда, пока что меня вела одна-единственная тропа, и не факт, что на ней мне встретится кто-то подходящий. Да и потом, на эту тропу мне бы для начала вернуться…
Когда болезненные ощущения слегка притупились и я смог более или менее твёрдо стоять, первым делом я получше осмотрел стены ущелья — гладкие, словно специально сложенные из отшлифованных до блеска камней, без единого выступа, за который можно было бы зацепиться. Забираться по ним обратно наверх — ещё раз испытывать удачу, позволившую не разбиться в лепёшку при первом падении, а значит, не остаётся ничего другого, кроме как пойти вдоль расщелины.
Чтобы определить нужное направление, я поднял глаза, силясь увидеть, без особого, впрочем, успеха, где расположена спустившая на нас лавину гора. Здесь, на зажатом между двумя утёсами пятачке, сумрак стал ещё плотнее. Не сказал бы, что это вызвало у меня приступ клаустрофобии, но дискомфорт доставило. Захотелось побыстрее выбраться на открытое место. Что ж, придётся двигаться наугад. В конце концов, обе тропы куда-нибудь рано или поздно выведут, так? Если только опять всё не начнёт меняться за моей спиной и я не заплутаю кругами, сам того не замечая.
Хм… А это, пожалуй, не лишне будет предусмотреть. Я осторожно повращал кистями. Убедившись, что боль достаточно утихла, я принялся стаскивать ближайшие валуны в кучу и не остановился, пока пирамида не выросла до моего плеча. Даже в темноте будет сложно пройти мимо, не обратив на неё внимание. На случай, если я заблужусь и снова вернусь сюда, такого знака хватит, чтобы сразу это понять.
Удовлетворённый результатом своей работы, я отправился в левый рукав. Боль через какое-то время окончательно прошла, но идти проще не стало — пробираться по каменистому дну ущелья, пусть и присыпанному метелью, ежеминутно спотыкаясь и оступаясь, оказалось ненамного удобнее, чем с голыми руками лезть по гладкой отвесной стене или, например, плыть вверх по водопаду. Мне приходилось периодически останавливаться и заново осматриваться вокруг, однако никакого выхода по-прежнему не появлялось, теснина не становилась сколько-нибудь шире или уже, насколько я мог судить. Единственным, что напоминало о течении времени, был переменчивый снег — то он практически прекращался и редкие снежинки таяли, не успев опуститься мне на ладонь, то тяжёлые хлопья за секунды умудрялись завалить и без того непроходимую тропу.
Всё это продолжалось без каких-либо значимых изменений до тех пор, пока за очередным изгибом расщелины я не увидел свет. Крошечный, почти неразличимый огонёк, мерцание и подёргивание которого выдавало в нём открытое пламя, и чем ближе я подходил к нему, тем больше и ярче он делался. Спустя минут десять я вышел к границе низкого участка, как будто нарочно очищенного от скал — настолько он был ровным, не считая, конечно, сугробов. На противоположном конце полянки, под утёсом, горел жиденький костёр, а в двух шагах от него кое-как стояла туристическая палатка, явно не рассчитанная на столь суровую погоду. Подойдя, я разглядел сидящую на корточках подле костра девушку, одетую в стёганые штаны, толстый шерстяной свитер и шапку, из-под которой выбивались короткие светлые пряди. Не составляло особого труда догадаться, что она, несмотря на тёплую одежду, здорово замёрзла — вытянутые над огнём руки еле шевелились, губы посинели, а лицо, даже освещённое пламенем, заметно отливало свинцовой серостью, что придавало ей сходство с карандашным рисунком.
При моём появлении она медленно, точно через силу, повернула ко мне голову и застыла так, буравя меня взглядом.
— Эй… Привет? — Робко произнёс я, присаживаясь рядом и тоже протягивая руки к костру, скорее инстинктивно — холода я всё ещё не чувствовал, чего определённо нельзя было сказать о незнакомке. Вблизи она оказалась ещё бледнее: одеревеневшее мертвенно-белое лицо и посиневшие от стужи губы делали её неотличимой от трупа. То есть, разумеется, здесь все в каком-то смысле трупы, и она наверняка в том числе, но Курильщик и Счетовод хотя бы выглядели совершенно по-обычному; она же вполне могла бы сойти за мертвеца в любом из миров, и в этом, и в том. Тем не менее, её всё равно можно было назвать красивой.
— Т-ты… — Выдохнула она, едва шевеля губами. — К-как т… Ты… Зд-дес… Здесь…
Сдавшись, она умолкла и опять уткнулась в пламя. Похоже, разговора у нас не получится. Я скосил глаза, украдкой наблюдая за ней. Она держала ладони у самого огня, чуть ли не засовывая их в угли, но, кажется, теплее им от этого не становилось. Я хотел было спросить её об этом, но вовремя осёкся, подумав, что такая тема будет однозначно не лучшей для беседы. Как, впрочем, и любая другая, учитывая то, как медленно она говорит. Я тихонько, без всякого веселья, усмехнулся: каждый мой новый знакомый оказывается всё страннее и страннее — либо мне везёт на чудаков, либо все здешние со своими странностями.
Неожиданно белолицая потянулась ко мне и неуклюже накрыла своей ладонью мою, пробуя её на ощупь. Я ощутил тепло, но это был жар поверхностный, вобранный от костра и улетучивающийся за секунды. Её собственного тепла в нём не было ни капли. Когда она отняла руку, в ней оставался только холод, такой же, как в окружающих булыжниках или в снегу. Я заторможено потёр ладони друг о друга, пытаясь стереть это прикосновение, не самое приятное, должен признать.
Она рывком поднялась на ноги и развернулась ко мне:
— П-пом… Пом-моги мн-не.
— Что?..
Поморщившись, она повторила, старательно выговаривая каждое слово так чётко, как могла:
— Помоги м-мне!.. Н-ну… Нужна… Помощь.
— Сделаю всё, что в моих силах, — пообещал я, не отрывая от неё глаз. — Что нужно?
Она тяжело вздохнула и, так же, спотыкаясь через слово, продолжила:
— Сог… согреться. Сама не м… не могу. Огонь н-не… помогает. Холодно.
— Ага, это я заметил. — Я указал на её негнущиеся пальцы. — Скажи, что я могу сделать.
— Л-ляг со… со мной.
— А… — Я ожидал чего-то неординарного, но от такой просьбы на пару мгновений потерял дар речи. — Не уверен, что правильно тебя понял…
— Надо п… пр… прос… Чёрт! — Она снова поморщилась, как это делают заики, отчаянно пытающиеся выговорить что-то сложное. — Надо лечь, н-ничего больше. Не пугайся.
— Ах, ты об этом… — До меня дошло, чего она хочет: попробовать отогреться теплом чужого тела, моего. Меня пробрал озноб, на запястье с новой силой заныл оставленный ею ледяной ожог. — Да, конечно, я помогу. Не вопрос.
Она слегка улыбнулась — довольно натянуто, видимо, из-за плохо слушавшихся мышц — затем развернулась к палатке и, откинув полог, исчезла внутри. Бросив полный сожаления взгляд на костёр, я последовал за ней.
Под шатром оказалось просторнее, чем я представлял, но всё равно весьма тесно — в самый раз, чтобы уместилось двое человек. В слабом отсвете горящего снаружи пламени я увидел, что в палатке пусто, не считая валяющегося на голом полу спального мешка, в который белолицая, не теряя времени, и залезла. Пока я стоял над ней, не решаясь делать что-либо, она, судя по звукам, укладывалась поудобнее. Через минуту в темноте раздался её приглушённый голос:
— Я н-не… не укушу. Давай, з-здесь места хв… хватит.
Пожав плечами, я скользнул к ней. Меня сразу же обдало её липким холодом, даже сквозь два слоя одежды — как если бы прижался к промороженной до состояния камня туше, только что вытащенной из мясницкого холодильника, или с разбегу нырнул в полынью. Помедлив, я обнял её и мягко притянул к себе, стараясь не обращать внимания на то, как против этого протестует тело и постепенно немеют конечности. Для этого, правда, пришлось зажмуриться и задержать дыхание.
Незнакомка лежала неподвижно, за исключением равномерно вздымающейся от вдохов и выдохов груди. Её лицо с заиндевевшими ресницами и трупными чёрными синяками под глазами находилось прямо перед моим — при желании я мог бы разглядеть на нём каждую морщину, чего, впрочем, мне вовсе не хотелось. Вместо этого я начал соображать, чем бы ещё ей помочь. Как-никак, я не меньше неё был заинтересован в том, чтобы мы поскорее закончили.
Чем обычно согреваются люди? Хм… Алкоголь? Его я отмёл сразу же: если и получится достать из кармана бутылку чего-нибудь покрепче, кто знает, как выпивка подействует в загробном мире? Кроме того, я смутно припоминал, что это обыкновенный стереотип и на самом деле пьяный наоборот замерзает быстрее. Да и после случайного вызова лавины я не особо рвался экспериментировать со здешними фокусами.
Что ещё?.. Следующим на ум пришло то, как замёрзшие руки часто отогревают, подышав на них. Моё дыхание, наверное, не такое же тёплое, как у живого человека, но почему бы не попробовать? По крайней мере, оно уж точно теплее, чем у этой ледышки. Я придвинулся ближе и осторожно выдохнул. Затем, убедившись, что никакой реакции не последовало, повторил, потом ещё раз, и ещё.
Она отстранилась от меня, насколько это было возможно в тесном спальном мешке.
— Пере… перестань.
Смешавшись, я пробормотал невнятные извинения. Следующие несколько минут прошли в неловкой тишине, нарушаемой только потрескиванием костра снаружи, угасающим под аккомпанемент завывающего ветра.
Наконец девушка шевельнулась и глухо проговорила:
— Сп-пасибо, что… что попытался.
— Так значит… Не сработало? — Как будто сам этого не чувствовал.
— Тебе л-лучше уй… уйти. — Её голос дрожал. — Пож-жал… пожалуйста.
— Может, я могу ещё что-то…
— Уходи!
Стало совсем темно. Я начал выбираться из спальника, но окоченевшие руки и ноги едва слушались, и процесс затянулся. Всё это время она продолжала лежать, не двигаясь и не издавая ни звука.
Пока нас не было, костёр успел догореть, теперь на его месте вяло переливались ярко-красным угли. Я уже хотел отправляться дальше, как из палатки послышалось негромкое всхлипывание; не плач во весь голос, чтобы привлечь внимание, а тихие слёзы, от бессилия. Я замер, не понимая, уходить мне или ещё раз попробовать заговорить с ней. С одной стороны, я сделал для неё всё, что мог, или, во всяком случае, всё, о чём она просила. С другой, не бросать же её вот так в одиночестве, посреди пустынного ущелья, где, кажется, от холода даже воздух загустел? Она и уйти-то отсюда самостоятельно не сможет.
Плач не прекращался, и у меня возникло досадное ощущение, как будто я её подслушивал. Я не знал, чем ещё могу помочь. Мне хотелось остаться, но казалось, что от этого ей будет только хуже. В конце концов, она сама сказала мне уходить…
Я обошёл шатёр и направился туда, где ровная поляна заканчивалась и опять начинались нагромождения камней. Забравшись на них, я оглянулся. Палатка, еле различимая с такого расстояния, стояла там же, её постепенно заносило снегом, превращая в один из сугробов. В животе что-то противно заныло. Когда я оглянулся в следующий раз, её окончательно поглотила тьма.
Впереди дорога сквозь ущелье резко забирала выше, и через завалы булыжников приходилось карабкаться, стиснув зубы и обливаясь потом, но я и не думал передохнуть — в какой-то мере это помогало отвлечься от гложущих мыслей. В какой-то мере, но не полностью. Мучительные спазмы в желудке не останавливались, а только усиливались.
Наверное, сейчас я бы даже обрадовался, если бы наткнулся на собственноручно сложенную горку из валунов — значит, снова набреду на её одинокий лагерь, разбитый в самом сердце этого ничто. Но, как бы я на это ни надеялся, она на моём пути так и не появилась, и не было похоже, что ещё появится.
Зато появилось кое-что иное. Подъём выходил к крошечному тупику, в одном из углов которого расположилась пещера. Поначалу я вход и не увидел, решив было, что настала пора развернуться, но затем почувствовал идущий из него сквозняк.
Передо мной опять встал выбор: вернуться обратно и исследовать второй рукав расщелины, либо сразу лезть в подземелье. Я колебался — возврат назад означал возможность снова отыскать оставленную девушку, убедиться, что она в порядке и успокоить совесть. Но этому противилось то же чувство, что заставило меня уйти от её палатки в первый раз.
Упрямо мотнув головой, я шагнул ко входу в пещеру.