Съ наступленіемъ утра, когда пріѣзжіе стали покойнѣе относиться къ своему новому горю, учитель разсказалъ имъ о послѣднихъ минутахъ ея жизни.
Она скончалась два дня тому назадъ. Всѣ ея друзья собрались у ея постели, съ минуты на минуту ожидая ея кончины. Они всю ночь то разговаривали съ ней, то читали ей вслухъ, но, наконецъ, ее стало клонить ко сну. Судя по нѣкоторымъ фразамъ, еле слышно произнесеннымъ ею во снѣ, ей снились нѣкоторыя сцены изъ ея скитаній съ дѣдушкой, но не тяжелыя, — тѣ, повидимому, отступили на задній планъ. Она нѣсколько разъ горячо благодарила кого-то — вѣроятно, тѣхъ добрыхъ людей, которыхъ Господь посылалъ имъ на помощь — и все повторяла: да благословитъ васъ Богъ. Она умерла въ полной памяти и вовсе не бредила. Только одинъ разъ ей представилось, будто какая-то чудная музыка раздается въ воздухѣ. Богъ знаетъ, можетъ быть, она и точно слышала ее!
Она спала тихо, очень тихо. Когда она открыла глаза, она пожелала, чтобы всѣ еще разъ ее поцѣловали и затѣмъ, повернувшись къ дѣдушкѣ съ нѣжнѣйшей улыбкой — всѣ присутствовавшіе при этой сценѣ увѣряютъ, что они никогда ничего подобнаго не видѣли и что ея улыбка на всю жизнь врѣзалась у нихъ въ памяти — обвила руками его шею, да такъ и умерла въ его объятіяхъ. Даже не замѣтили, какъ она испустила духъ.
Она часто разсказывала о двухъ сестрахъ, называя ихъ своими милыми друзьями, и не разъ выражала желаніе, чтобы имъ какъ нибудь передали, что она часто ходила за ними во время ихъ прогулокъ и что она много, много о нихъ думала. Въ послѣдніе дни она часто вспоминала о Китѣ: просила передать ему, что помнитъ и по-прежнему любитъ его и что ей очень хотѣлось съ нимъ повидаться. Даже и тогда воспоминаніе о Китѣ вызывало у ней легонькій смѣхъ, чуть-чуть напоминавшій ея прежній ясный, веселый смѣхъ.
За всѣмъ тѣмъ она ни на что не жаловалась, ничѣмъ не бывала недовольна. Кроткая, покойная, какъ и всегда — она лишь съ каждымъ днемъ становилась серьезнѣе и все горячѣе выражала окружающимъ свою любовь и признательность — она угасла, какъ гаснетъ вечерняя заря въ тихій, лѣтній день.
На утро, не успѣло солнце подняться, какъ ужъ ея маленькій любимецъ, тотъ самый мальчикъ, что ночью жаловался могильщику на страшный сонъ, принесъ засушенные цвѣты, просилъ, чтобы ихъ положили ей на грудь. Съ вечера, прежде чѣмъ идти спать, онъ долго бродилъ около ея комнатки; слѣды его маленькихъ ножекъ ясно запечатлѣлись на снѣгу, подъ ея окномъ: ему вообразилось, что ее оставили тамъ одну, и онъ не могъ перенести эту мысль и долго сторожилъ ее.
Мальчику приснился и другой сонъ: будто она возвратилась къ нимъ такой, какой всегда была. Онъ убѣдительно просилъ, чтобы его впустили къ ней, увѣряя, что никого не будетъ безпокоить: онъ, молъ, одинъ весь день просилѣлъ около братца, когда тотъ умеръ, и былъ очень радъ, что ему позволили быть такъ близко возлѣ него. Его, конечно, пустили и онъ сдержалъ свое слово: такъ велъ себя, что у него можно было бы поучиться и взрослымъ.
До его прихода старикъ ни разу не отошелъ отъ ея кроватки, не произнесъ ни одного слова, развѣ только обращаясь къ ней. Когда-жъ онъ увидѣлъ ея любимчика, онъ заволновался, пожелалъ, чтобы тотъ подошелъ ближе и затѣмъ, указывая на ея кроватку, въ первый разъ залился слезами. Видъ ребенка благотворно подѣйствовалъ на него, поэтому ихъ оставили наединѣ.
Мальчикъ съумѣлъ своей безхитростной лаской, своими разсказами о ней нѣсколько успокоить старика: уговорилъ его отдохнуть немного, потомъ повелъ гулять. Словомъ, старикъ почти безпрекословно исполнялъ все, что тотъ хотѣлъ. И такимъ-то образомъ въ день похоронъ онъ совсѣмъ увелъ его изъ дому, на томъ основаніи, что надо, молъ, собрать для нея свѣжихъ листьевъ и ягодъ.
Это было въ воскресный ясный зимній день. Когда они шли по деревнѣ, всѣ давали имъ дорогу: кто кланялся старику, кто почтительно жалъ ему руку; иные стояли съ непокрытой головой, когда онъ проходилъ мимо: да поможетъ ему Богъ, да подкрѣпить его въ его великомъ горѣ, говорили они ему вслѣдъ.
— Сосѣдка, отчего это нынче всѣ въ траурѣ? У всѣхъ либо черный крепъ на рукѣ, либо черная ленточка на шляпѣ, спросилъ старикъ, останавливаясь у хижины, гдѣ жила мать его маленькаго провожатаго.
— Не знаю, сосѣдушка, отвѣчала та.
— Да и на васъ черное, воскликнулъ старикъ. — И ставни вонъ тамъ и тамъ заперты, а теперь день. Прежде этого никогда не было, что это значитъ?
И на это сосѣдка отвѣчала, что не знаетъ.
— Пойдемъ домой, надо узнать, что это такое, засуетился старикъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, не уходите, удерживалъ его мальчикъ. — Вы обѣщали пойти со мной на ту зеленую лужайку, гдѣ мы часто съ ней плели вѣнки для ея садика; вы сколько разъ заставали насъ тамъ, въ цвѣтахъ. Нѣтъ, не уходите!
— Гдѣ она? скажи мнѣ, гдѣ она? спрашивалъ старикъ.
— А развѣ вы не знаете? Вѣдь мы съ вами только что ее видѣли.
— Такъ, такъ. Это была она. Кажется, она.
Онъ прижалъ руку ко лбу, оглянулся кругомъ блуждающимъ взглядомъ и, какъ бы побуждаемый внезапно осѣнившей его мыслью, перешелъ черезъ дорогу и постучался въ избу могильщика. Томъ вмѣстѣ съ своимъ глухимъ помощникомъ грѣлся у огня. Увидѣвъ вошедшаго, оба мгновенно встали.
Ребенокъ успѣлъ сдѣлать имъ знакъ рукой. Впрочемъ, достаточно было взглянуть на старика, чтобы понять, въ чемъ дѣло.
— Развѣ… развѣ вы сегодня хороните кого нибудь? спросилъ онъ, напряженно ожидая отвѣта.
— И не думаемъ. Да кого-жъ намъ, сударь, прикажешь хоронить? возразилъ могильщикъ.
— И я то же самое говорю, кого бы, казалось, хоронить?
— Нынче у насъ, сударь, праздникъ, нынче намъ отдыхъ, мягко замѣтилъ могильщикъ.
— Ну такъ пойдемъ, куда шли, сказалъ старикъ, обращаясь къ мальчику. — Да правду ли вы говорите, не обманываете ли меня? Вѣдь я очень измѣнился въ послѣднее время.
— Иди, сударь, иди, куда тебя ведетъ этотъ ребенокъ, и да будетъ благословеніе Божіе на васъ обоихъ.
— Я готовъ. Идемъ, дитя мое, покорно произнесъ старикъ, и мальчикъ его увелъ.
Раздался погребальный звонъ по усопшей дѣвушкѣ, полной молодыхъ силъ, красоты и чудныхъ душевныхъ качествъ. Звонили въ тотъ самый колоколъ, къ которому она такъ часто и съ такимъ удовольствіемъ прислушивалась, точно это былъ живой голосъ. И всѣ, рѣшительно всѣ высыпали изъ своихъ норъ, чтобы проводить ее до ея послѣдняго жилища. Тутъ были и старые, и молодые, цвѣтущіе юноши, и безпомощныя дѣти, люди полные силъ и здоровья, и дряхлые, разслабленные старцы. Кто на костыляхъ, кто съ померкшимъ взоромъ, съ омертвѣлыми членами, слѣпые, хромые, параличные; старухи, которымъ десять лѣтъ тому назадъ пора было умереть, и тогда онѣ уже были древнія; словомъ все, что было на лицо, все собралось у ея преждевременной могилы. И что такое смерть? Можно ли сравнить этого умершаго ребенка, надъ которымъ сейчасъ сомкнется земля, съ тѣми живыми мертвецами, которые все еще будутъ ползать по ея поверхности.
Ее вынесли изъ дома. Она лежала въ гробу такая же чистая, какъ снѣгъ, покрывавшій вемлю, и такъ же кратковременна была ея жизнь. Печальная процессія двинулась по тропинкѣ, окаймленной живой людской стѣной, къ паперти, на которую она присѣла отдохнуть, когда Господь, въ милосердіи Своемъ, направилъ ее къ этому мирному убѣжищу, и церковь гостепріимно приняла ее въ свою тихую сѣнь.
Гробъ пронесли въ тотъ уголокъ, гдѣ она часто и подолгу засиживалась, погруженная въ глубокую думу, и бережно опустили на полъ, освѣщенный солнечными лучами, проникавшими туда черезъ разноцвѣтное окно. Придетъ весна, за этимъ окномъ опять запоють птички, зашелестятъ вѣтви и не одинъ разъ золотистый лучъ, прокравшись сквозь колеблемую вѣтромъ листву, будетъ рисовать причудливые узоры на ея могилѣ.
Миръ праху твоему, чудный ребенокь, съ дѣтской невинной душой, съ недѣтскимъ, великимъ въ своемъ самоотверженіи и любви къ ближнему, сердцемъ. Не одна юная рука возложила вѣночекъ на крышку ея гроба, не изъ одной груди вырывались сдерживаемыя рыданія. Многіе стояли колѣнопреклоненные. У всѣхъ было искреннее горе на душѣ. Когда, по окончаніи службы, гробъ опустили въ землю, близкіе люди отошли въ сторону и могилу обступили прихожане. Всѣ говорили, всѣ вспоминали объ умершей. Одинъ разсказывалъ, что видѣлъ, какъ она сидѣла на этомъ самомъ мѣстѣ и такъ глубоко задумалась, глядя на небо, что книжка выпала у нея изъ рукъ. Другой удивлялся, что такая деликатная, хрупкая дѣвочка обладала такимъ отважнымъ сердцемъ: она безъ всякаго страха по ночамъ входила въ церковь и долго оставалась тамъ совершенно одна и даже подымалась на колокольню по темной лѣстницѣ, куда лунный свѣтъ еле пробивался сквозь крохотныя отверстія, пробитыя въ толстыхъ стѣнахъ башни. Пронесся шепотъ между самыми древними стариками, будто бы она видѣлась и бесѣдовала съ ангелами. Многіе вѣрили этому, сопоставляя ея ангельское личико, ея ласковый, нѣжный голосъ съ ея преждевременной кончиной. Подходили группами въ три, четыре человѣка, чтобы проститься съ ней, и затѣмъ удалялись, давая мѣсто другимъ. Наконецъ въ церкви не осталось никого, кромѣ близкихъ людей и могильщика.
Сомкнулся склепъ, на него навалили могильную плиту. Время шло. Наступили сумерки, а друзья все не отходили отъ дорогой могилы, и только, когда луна, высоко поднявшись на небѣ, бросивъ серебристый лучъ внутрь храма, освѣтила стѣвы, колонны, памятники и, какъ имъ казалось, больше всего озарила ея могилу, въ тотъ таинственный часъ ночи, когда утихаютъ людскія страсти, отходять на задній планъ мірская суета, мірскія надежды и вожделѣнія, и душа настраивается на мысли о Богѣ, о будущей жизни — друзья удалились изъ храма, оставивъ ребенка наединѣ съ Богомъ.
Какъ ни прискорбно это явленіе: смерть невиннаго ребенка, но въ немъ кроется великая, могущественная истина, которая должна служить утѣшешемъ и поученіемъ всему человѣчеству. Когда умираеть ребенокъ, когда невинная душа его, разставшись съ своей хрупкой оболочкой, отлетаетъ къ Богу, его свѣжая могилка даетъ начало многимъ и многимъ подвигамъ любви и милосердія; каждая слеза, упавшая на такую могилку, какъ доброе сѣмя, приноситъ добрые всходы. По пятамъ неумолимаго разрушителя шествуеть благой Создатель, и такимъ образомъ мрачная стезя превращается въ путь, ведущій къ небу,
Было уже очень поздно, когда старикъ возвратился домой. Мальчикъ подъ какимъ-то предлогомъ завелъ его къ своей матери и тамъ старикъ, утомленный безсонными ночами и продолжительной прогулкой на свѣжемъ воздухѣ, крѣпко заснулъ, сидя у печи. Его, конечно, не будили и онъ проспалъ до вечера. Когда онъ проснулся, уже свѣтила луна.
Братъ поджидалъ его на крылечкѣ. Онъ безпокоился, что тотъ такъ долго не возвращался домой. Когда старикъ, вмѣстѣ съ своимъ маленькимъ провожатымъ, по казался на тропинкѣ, онъ вышелъ къ нему на встрѣчу и, уговоривъ его опереться на его руку, медленно повелъ къ дому.
Старикъ прямо прошелъ въ ея горенку, но, не найдя тавсъ своей Нелли, съ растеряннымъ видомъ возвратился въ большую комнату, а оттуда бросился къ дому учителя, зовя ее по имени. Друзья его послѣдовали за нимъ. Когда старикъ убѣдился, что ея нигдѣ нѣтъ, они привели его домой, усадили и съ участіемъ и любовью уговорили его выслушать то, что они хотятъ ему сказать. Они долго, разными обиняками, приготовляли его къ ужасному извѣстію, много и горячо говорили о счастливой долѣ, которую она обрѣла, и наконецъ сказали ему всю правду.
Какъ только слово «умерла» было произнесено, онъ, какъ убитый, повалился на полъ и въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ лежалъ безъ чувствъ, такъ что уже потеряли всякую надежду возвратить его къ жизни. Но горе пересиливаетъ немощь физическую и онъ, мало-по-малу, оправися.
Если человѣкъ не испыталъ на себѣ того пробѣла, той истомы, которую оставляетъ по себѣ смерть дорогого существа, того отчаянія, которое охватываетъ даже людей сильныхъ послѣ потери близкаго родного, воспоминаніе о которомъ преслѣдуетъ насъ на каждомъ шагу, когда каждая вещь въ домѣ говоритъ о немъ и, такъ сказать, служитъ ему памятникомъ, каждая комната — его могила, онъ не можетъ имѣть и приблизительнаго понятія о терзаніяхъ старика, много дней кряду бродившаго изъ угла въ уголъ, въ поискахъ за своимъ дорогимъ дитяткомъ, котораго онъ все звалъ по имени, и ни въ чемъ не находившаго утѣшенія.
Все въ его помутившемся умѣ и ослабѣвшей памяти было связано съ воспоминаніемъ о ней. Онъ какъ будто и не понималъ, что его братъ тутъ, около него, и нисколько не интересовался имъ, не поддаваясь никакимъ ласкамъ, никакимъ ухаживаніямъ. О чемъ бы съ нимъ ни заговаривали, онъ терпѣливо слушалъ въ продолженіе нѣкотораго времени, а затѣмъ спѣшилъ продолжать свои поиски. Только о ней онъ могъ говорить и слушать безъ конца. Но Боже сохрани, если бы кто нибудь вздумалъ упомянуть о горѣ, наполнявшемъ его душу и душу всѣхъ, окружающихъ его. Умерла! Онъ не могъ слышать, не могъ выносить этого слова. Съ нимъ, навѣрно, сдѣлался бы такой же припадокъ, какъ и въ первый разъ, если бы кто нибудь невзначай снова произнесъ при немъ это слово. Одинъ Богъ знаетъ, чѣмъ онъ жилъ, какая надежда согрѣвала его сердце, но ясно было каждому, что онъ все еще надѣялся найти свою милую внучку и что эта надежда съ каждымъ днемъ слабѣла и въ конецъ подтачивала его силы.
Друзья уже подумывали было увезти его куда нибудь, разсчитывая, что перемѣна мѣста благотворно подѣйствуетъ на его здоровье, на его духъ. Братъ его пригласилъ вэвѣстныхъ психіатровъ. Тѣ явились, поговорили съ старикомъ, улучивъ минуту, когда тотъ не отказывался говорить, посмотрѣли на него, когда онъ, одинокій и молчаливый, бродилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, и объявили, что, куда бы его ни увезли, душа его останется здѣсь, и какъ бы за нимъ ни присматривали, какую бы стражу къ нему ни приставили, пусть хоть запрутъ его, онъ убѣжитъ изъ своего заточенія и вернется назадъ — можетъ быть, умретъ по дорогѣ.
Мальчикъ, котораго онъ въ первое время слушался, потерялъ всякое на него вліяніе. Иной разъ, бывало, и ничего: позволяетъ ему идти рядомъ съ нимъ; въ другой разъ замѣтитъ, что онъ тутъ, подаетъ ему руку, даже, случалось, погладитъ его по головкѣ, поцѣлуетъ въ щеку. А то вдругъ не можетъ его видѣть, проситъ, умоляетъ, хотя и безъ малѣйшей рѣзкости, уйти отъ него. Но такъ ли или иначе, одинъ ли или въ обществѣ этого ребенка или наконецъ, окруженный людьми, готовыми, цѣной какой бы то ни было жертвы, доставить ему хоть нѣкоторое утѣшеніе и душевное спокойствіе, онъ никѣмъ и ничѣмъ не интересовался, никого и ничего не любилъ на свѣтѣ; словомъ жизнь его была окончательно разбита.
Какъ-то разъ онъ всталъ очень рано, надѣлъ на спину свою котомку, взялъ въ руки палку, ея соломенную шляпу и корзиночку, наполненную всякой всячиной, которую она брала съ собой въ дорогу, и ушелъ. Уже собирались бѣжать за нимъ въ погоню, какъ въ комнату вошелъ одинъ изъ учениковъ школы — онъ казался очень испуганнымъ и разсказалъ, что за минуту передъ тѣмъ онъ видѣлъ старика въ церкви, на ея могилѣ.
И точно, когда, подкравшись къ церковной двери, друзья заглянули въ нее, они увидѣли, что онъ сидитъ у ея плиты, терпѣливо ожидая чего-то. Его не безпокоили, но за нимъ слѣдили весь день. Когда смерклось, онъ всталъ со своего мѣста, вернулся домой и легъ спать, приговаривая вполголоса:
«Она завтра придетъ».
На другой день, съ восходомъ солнца, онъ уже былъ въ церкви, опять просилѣлъ тамъ до ночи и опять, ложась спать, прошепталъ:
«Она завтра придетъ».
И съ тѣхъ поръ онъ цѣлые дни проводилъ у ея могилы, въ надеждѣ, что она вернется къ нему. Какія только картины ни рисовались въ его больномъ воображеніи въ эти долгіе часы ожиданія, въ стѣнахъ безмолвнаго храма! Ему грезились новыя скитанія съ дорогимъ дитяткомъ по зеленымъ лугамъ и лѣсамъ, по живописнымъ, еле протоптаннымъ дорожкамъ; привалы подъ необъятнымъ небеснымъ сводомъ; въ ушахъ звучали хорошо знакомые ему, нѣжные переливы ея голоса; передъ глазами носился ея милый образъ, съ развѣвающимися отъ вѣтра волосами, ея шуршащее платьице, мало ли еще что! Онъ никому не повѣрялъ своихъ думъ, никому не говорилъ, куда идетъ, гдѣ проводитъ время; вечеромъ, сидя въ кругу друзей, онъ не произносилъ ни слова, но, судя по выраженію его лица — по немъ не разъ пробѣгала самодовольная улыбка, — каждый догадывался, что онъ замышляетъ новый побѣгъ вмѣстѣ съ ней. Слышно было, какъ онъ, ложась спать, молилъ Бога, чтобы она вернулась къ нему на слѣдующій день.
Въ одинъ ясный, весенній день, старикъ не вернулся домой въ обычное время: его нашли мертваго на ея могилѣ. Его похоронили рядомъ съ милымъ дитяткомъ, котораго онъ такъ беззавѣтно любилъ, и съ тѣхъ поръ дѣдушка съ внучкой спятъ непробуднымъ сномъ въ той самой церкви, гдѣ не разъ молились вмѣстѣ.
ГЛАВА ПОСЛѢДНЯЯ.
Волшебный клубокъ, завлекшій насъ такъ далеко, катится все медленнѣе и медленнѣе, а затѣмъ и совсѣмъ останавливается: онъ размотался весь до конца.
Чтобы завершить наше путешествіе достойнымъ образомъ, намъ остается проститься съ главными спутниками, не отстававшими отъ насъ во всю дорогу.
Прежде всего заслуживаютъ нашего вниманія почтенный Брассъ и его любезная сестрица.
Мы уже знаемъ, что судья, къ которому привели м-ра Самсона, удержалъ его у себя и затѣмъ такъ убѣдительно просилъ его остаться у него подольше, что тотъ не могъ ему отказать въ этой милой просьбѣ, и обязательный хозяинъ распорядился, чтобы гостю отвели самую удобную квартиру, откуда онъ могъ выходить только гулять въ маленькій мощеный дворикъ; такимъ образомъ общество надолго лишилось своего достойнаго члена. Зная скромныя привычки адвоката и его пристрастіе къ уединенной жизни, кромѣ того, дорожа обществомъ такого интереснаго гостя, судья не иначе соглашался отпустить его изъ-подъ своего гостепріимнаго крова, какъ за поручительствомъ двухъ солидныхъ домовладѣльцевъ, изъ которыхъ каждый долженъ былъ представить залогь въ 1,500 фунтовъ стерлинговъ. Онъ, вѣроятно, боялся, что если отпустить Самсона на свободу безъ всякой гарантіи, тотъ не захочетъ къ нему вернуться. Это предложеніе показалось Брассу до того забавныьгь, что онъ съ радостью ухватился за него, какъ за шутку и, выбравъ изъ обширнаго круга своихъ знакомыхъ двухъ пріятелей, имущество которыхъ, вмѣстѣ взятое, не достигало стоимости 15 пенсовъ, представилъ ихъ поручителями. И точно, шутка вышла забавная. Она продолжалась ровно 24 часа, послѣ чего поручительство этихъ господъ, шутя вѣроятно, было отвергнуто и Брассъ долженъ былъ довольствоваться казенной квартирой, до тѣхъ поръ, пока не предсталъ передъ судомъ присяжныхъ, тоже участвовавшихъ въ шуткѣ.
Эти 12 шутниковъ разсмотрѣли его дѣло и, шутя, признали его виновнымъ въ обманѣ и клятвопреступничествѣ. Мало того, надо полагать, что даже городскіе обыватели были причастными къ этой шуткѣ: когда Брасса ввзли въ судъ, уличная толпа забросала его печеными яйцами и дохлыми кошками и готова была разорвать его на куски, что, вѣроятно, по мнѣнію Брасса, придавало еще болѣе шутливый оттинокъ его дѣлу.
Желая продлить забаву, Брассъ, въ лицѣ своего защитника, подалъ на кассацію, на томъ-де основаніи, что если онъ и повинился во всемъ, то только потому, что ему обѣщали выхлопотать прощеніе и полное помилованіе. Въ виду этого онъ требовалъ себѣ снисхожденія, такъ какъ законъ, предусматривая подобные случаи, не отказываетъ въ покровительствѣ людямъ, введеннымъ въ обманъ, благодаря своей довѣрчивости. Послѣ долгихъ и торжественныхъ дебатовъ, этотъ вопросъ, вмѣстѣ съ другими, чисто техническими — нельзя себѣ вообразить ничего нелѣпѣе этихъ послѣднихъ — былъ представленъ на разсмотрѣніе судьямъ, которые, въ концѣ концовъ, и рѣшили: вмѣсто того, чтобы ему, стряпчему, путешествовать по чужимъ краямъ, пускай, молъ, лучше остается дома — не лишать нее родину такого украшенія — и только предписали ему нѣкоторыя, самыя незначительныя ограниченія свободы.
А ограниченія эти заключались въ слѣдующемъ: Брассъ долженъ былъ въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ жить въ одномъ очень обширномъ зданіи, гдѣ много и другихъ, подобныхъ ему джентльменовъ. — Они ходили съ бритыми головами, въ сѣрыхъ мундирахъ на желтой подкладкѣ и питались супомъ и кашей, содержались на общественный счетъ. Онъ долженъ былъ участвовать и въ ихъ занятіяхъ, то есть, изо-дня въ день взбираться по безконечной лѣстницѣ, а для того, чтобы его, непривычныя къ подобному моціону, ноги не очень ослабѣли, ему надѣли, немного повыше щиколотки, чудодѣйственную ладанку, попросту, желѣзный браслетъ. И въ одинъ прекрасный вечеръ, раба Божьяго, въ обществѣ девяти джентльменовъ и двухъ дамъ, перевезли на новую квартиру. Они сподобились чести ѣхать въ каретѣ Ея Величества.
Но дѣло не ограничилось этимъ пустяшнымъ наказаніемъ: имя Брасса было вычеркнуто изъ списка адвокатовъ, что съ нѣкоторыхъ поръ считается большимъ позоромъ. Предполагается, что къ этому наказанію прибѣгаютъ лишь въ крайнихъ случаяхъ, въ случаѣ совершенія особенно гнуснаго дѣянія, и мы охотно этому вѣримъ, такъ какъ въ этомъ спискѣ, на ряду съ самыми честными, красуется множество далеко небезупречныхъ именъ.
Относительно Сэлли Брассъ ходили различные слухи. Одни выдавали за достовѣрное, будто она переодѣлась въ мужское платье и поступила матросомъ на купеческій корабль. Другіе утверждали, что видѣли ее, съ ружьемъ въ рукахъ, въ мундирѣ 2-го пѣхотнаго полка, на часахъ у Сентъ-Джемскаго парка. Вѣрно только то, что лѣтъ пять спустя послѣ описанныхъ нами происшествій — видѣлъ ли кто нибудь Сэлли за это время, намъ въ точности неизвѣстно — какой-то старикъ и старуха, одѣтые въ рубища, часто выходили по вечерамъ изъ самаго грязнаго переулка Сентъ-Джайльскаго квартала и, скорчившись отъ холода, еле волочили ноги по улицамъ, ища въ канавахъ съѣстныхъ остатковъ и отбросовъ, чтобы утолить голодъ. Это случалось лишь въ холодные и темные вечера, когда несчастные оборванцы Лондона, ютящіеся въ обыкновенное время въ заброшенныхъ сараяхъ, погребахъ, подъ арками, въ разныхъ притонахъ нищеты, болѣзней и пороковъ, рѣшаются выползать на свѣтъ Божій. Тѣ, кто знавалъ эксъ-адвоката, говорятъ, что это былъ онъ съ сестрой. Говорятъ также, что ихъ и по сіе время можно встрѣтить иной разъ ночью на улицахъ Лондона, и что прохожіе съ отвращеніемъ сторонятся отъ нихъ.
Трупъ Квильпа былъ найденъ черевъ нѣсколько дней послѣ того, какъ его выбросило на берегъ. Слѣдствіе было произведено на мѣстѣ, и такъ какъ многія обстоятельства, сопровождавшія его смерть, давали поводъ предполагать, что онъ совершилъ самоубійство, то судъ и постановилъ: похоронить его на перекресткѣ четырехъ дорогъ, въ какомъ нибудь очень уединенномъ мѣстѣ, предварительно воткнувъ ему въ сердце колъ.
Но кажется, что объ этомъ только поговорили, а тѣло втайнѣ сдали на руки Тому Скотту. Впрочемъ, мнѣнія и въ этомъ расходятся: нашлись люди, увѣрявшіе, будто Томъ потихонько, ночью, выкопалъ трупъ и похоронилъ его на мѣсти, указанномъ вдовою умершаго. Очень можетъ быть, что оба эта слуха вымышленные, и что они возникли единственно благодаря тому невѣроятному, хотя и достовѣрному, факту, что Томъ плакалъ во время слѣдствія. Мало того, что онъ плакалъ, онъ даже пытался броситься на судей, но его, разумѣется, вовремя схватили и вывели изъ суда. Въ отместку за это онъ сталъ на голову передъ единственнымъ окномъ камеры, гдѣ происходило засѣданіе, и затемнялъ судьямъ свѣтъ до тѣхъ поръ, пока городовой не ударилъ его по ногамъ и не привелъ ихъ въ надлежащее положеніе.
Выброшенный, такъ сказать, на улицу, смертью своего хозяина, Томъ попробовалъ зарабатывать хлѣбъ своимъ природнымъ талантомъ, то есть, сдѣлался акробатомъ, а такъ какъ блестящая карьера, которой онъ себя посвятилъ, встрѣчала непреодолимую помѣху въ его англійскомъ имени и происхожденіи — не смотря на то, что это головоломное искусство пользуется у насъ большой популярностью — онъ, не долго думая, принялъ имя мальчика итальянца — продавца обрѣзковъ — съ которымъ случайно познакомился и съ тѣхъ поръ съ необыкновеннымъ успѣхомъ кувыркался и дѣлалъ различные сальто-мортале.
Вдовушка Квильпа никакъ не могла простить себѣ единственнаго сквернаго поступка, тяготившаго ея совѣсть, и всякій разъ, вспоминая о немъ, заливалась горькими слезами. У мужа ея не было родственниковъ, поэтому все его состояніе перешло къ женѣ, и она стала теперь богатой женщиной. Если бы онъ успѣлъ сдѣлать завѣщаніе, очень можетъ быть, что она оказалась бы нищей. Въ первый бракъ она вступила по настоянію матери, во второй разъ вышла замужъ по собственному желанію. Выборъ ея палъ на красиваго и еще довольно молодого человѣка, а такъ какъ онъ поставилъ условіемъ, чтобы теща жила отдѣльно, получая отъ нихъ средства на свое содержаніе, то въ домѣ молодыхъ было довольно тихо: они ссорились между собой лишь настолько, насколько это неизбѣжно въ каждомъ супружествѣ и, вообще говоря, весело зажили на денежки умершаго карлика.
Въ семьѣ Гарландъ жизнь текла по-прежнему тихо, мирно и любовно. Но и у ихъ домашняго очага совершилась перемѣна, о которой мы теперь и поговоримъ. М-ръ Абель вошелъ въ компанію съ нотаріусомъ Визерденомъ, и по этому случаю у нихъ былъ большой балъ. Судьбѣ угодно было, чтобы между приглашенными оказалась одна чрезвычайно застѣнчивая молодая барышня, въ которую м-ръ Абель и влюбился. Какъ это случилось, какъ они оба объ этомъ догадались, кто изъ нихъ первый открылъ эту тайну, никому доподлинно неизвѣстно, но какъ бы то ни было, а они въ свое время поженились и были очень счастливы. Надо и то сказать, что они вполнѣ заслужили свое счастье. Авторъ съ особеннымъ удовольствіемъ заноситъ на свои страницы сообщенное ему извѣстіе, что Богъ благословилъ ихъ многочисленнымъ потомствомъ, ибо, чѣмъ больше нарождается хорошихъ, добродѣтельныхъ людей, тѣмъ больше облагораживается человѣческая природа на радость всему міру. Лошадка до конца жизни сохранила свой независимый характеръ и твердость принциповъ. А жила она необыкновенно долго. Старики Гарландъ очень часто видались со своими дѣтьми: пони то-и-дѣло таскалъ фаэтончикъ отъ одного дома къ другому, поэтому у молодыхъ Гарландовъ для него была отдѣльная конюшня, куда лошадка входила съ чрезвычайнымъ достоинствомъ. Когда дѣти Абеля подросли, она такъ подружилась съ ними, что, какъ собака, бѣгала за ними по знакомой намъ ливадѣ, позволяла себя ласкать, гладить; и за всѣмъ тѣмъ, доведя свою снисходительность до того, что дѣти безъ малѣйшаго страха осматривали ея копыта и даже вѣшались ей на хвостъ, она ни за что въ мірѣ не допустила бы, чтобы кто нибудь изъ нихъ сѣлъ на нее верхомъ или вздумалъ бы управлять ею, дескать, и фамильярности вашей есть предѣлы, переступать которые не слѣдуетъ.
Она и на старости лѣтъ не потеряла способности привязываться къ отдѣльнымъ личностямъ. Когда, послѣ смерти своего пріятеля, священника, баккалавръ переселился къ брату, лошадка такъ, полюбила его, что, когда онъ правилъ ею, она шла безъ малѣйшаго сопротивленія. Послѣдніе два, три года ея уже не запрягали; она жила, такъ сказать, на пенсіи, но нраву своему не измѣняла до конца и незадолго передъ смертью порядкомъ-таки лягнула осматривавшаго ее ветеринара.
Дикъ Сунвеллеръ очень медленно поправлялся послѣ болѣзни. Какъ только онъ сталъ получать завѣщанную ему тетушкой ренту, онъ тотчасъ же накупилъ маркизѣ платьевъ и привелъ въ исполненіе обѣтъ, данный имъ на одрѣ болѣзни: помѣстилъ ее въ школу. Долго придумывалъ онъ, какое бы имя дать ей, и наконецъ рѣшилъ, что самое подходящее будетъ «Софронія Сфинксъ», и мило, и благозвучно, и не лишено нѣкотораго таинственнаго оттѣнка. Подъ такимъ-то именемъ заплаканная маркиза и поступила въ школу, которую онъ для нея избралъ. У дѣвушки оказались блестящія способности: она вскорѣ же перегнала всѣхъ своихъ товарокъ, и Дикъ перевелъ ее въ высшее учебное заведеніе. Надо отдать справедливость Дику: воспитаніе маркизы стоило ему такъ дорого, что въ продолженіе 5-ти, 6-ти лѣтъ онъ, благодаря этому, отказывалъ себѣ во многомъ, но ни разу не пожалѣлъ, что затѣялъ доброе дѣло, и считалъ себя вполнѣ вознагражденнымъ ея блестящими успѣхами. Надо было видѣть, съ какой важностью онъ выслушивалъ отзывы о ней содержательницы пансіона, куда онъ являлся каждый мѣсяцъ за отчетомъ и гдѣ уже успѣлъ прослыть за чрезвычайно эксцентричнаго молодого литератора, обладающаго необыкновенной способностью засыпать васъ цитатами.
И такимъ-то образомъ, маркиза годамъ къ 19-ти по приблизительнымъ догадкамъ — прошла полный курсъ наукъ и изъ нея вышла красивая, умная, веселая дѣвушка. Тутъ Дика стало одолѣвать раздумье, что-жъ онъ будетъ съ ней дѣлать, когда она выйдетъ изъ пансіона. Въ одинъ изъ своихъ обычныхъ визитовъ, когда, поджидая ее въ пріемной, Дикъ крѣпко задумался надъ этимъ вопросомъ, она вышла къ нему одна, такая улыбающаяся, такая свѣженькая, что въ головѣ его опять шевельнулась мысль — она приходила ему и прежде — что, если бы маркиза согласилась выйти за него замужъ, онъ счелъ бы себя счастливѣйшимъ человѣкомъ. Онъ тутъ же и высказалъ свою мысль. Не знаю, что она ему на это отвѣтила, но, надо полагать, не отвергла его предложенія, потому что ровно черезъ недѣлю послѣ этого разговора они обвѣнчались, и Дикъ при всякомъ удобномъ случаѣ повторялъ, что, какъ бы то ни было, а вѣдь дѣйствительно для него готовилась, для него воспитывалась прелестная молодая дѣвушка.
Какъ разъ въ это время въ Гамштетѣ отдавался въ наемъ маленькій коттэджъ, съ садомъ, въ которомъ была и курильная бесѣдка — предметъ зависти для современныхъ курильщиковъ. Они наняли ее и, по окончаніи медоваго мѣсяца, переѣхали туда. Аккуратно каждое воскресенье къ нимъ пріѣзжалъ Чекстеръ. Онъ проводилъ у нихъ весь день и сообщалъ имъ всѣ городскія сплетни. Этотъ господинъ въ продолженіе многихъ лѣтъ былъ заклятымъ врагомъ Кита. Онъ не стѣсняясь говорилъ, что былъ гораздо лучшаго о немъ мнѣнія тогда, когда его считали воромъ: чтобы совершить, молъ, преступленіе, требовалась нѣкоторая отвага, энергія; невиновность же его въ утайкѣ банковаго билета еще разъ подтверждаетъ его, Чекстера, мнѣніе, что Китъ хитрая бестія и больше ничего. Но въ концѣ концовъ онъ все-таки примирился съ нимъ и даже удостоивалъ его своимъ покровительствомъ: на томъ основаніи, что Китъ достаточно измѣнился къ лучшему и слѣдовательно заслуживаетъ прощенія. Тѣмъ не менѣе, эпизода съ шиллингомъ онъ ему простить не могъ: если бы, по его словамъ, Китъ вернулся для того, чтобы получить еще шиллингъ, куда бы ни шло, но придти отрабатывать уже полученный — этого пятна не смыть ему во вѣки вѣковъ никакимъ раскаяніемъ.
Дикъ, какъ мы знаемъ, и прежде любилъ пофилософствовать, теперь же, сидя въ своей курильной бесѣдкѣ, онъ еще съ большей яростью предавался размышленіямъ, и въ такія минуты ему ужасно хотѣлось открыть тайну рожденія Софроніи и докопаться до ея родныхъ. Сама она считала себя круглой сиротой, но Дикъ, сопоставляя нѣкоторыя, хотя и незначительныя обстоятельства, думалъ, что миссъ Сэлли это, должно быть, лучше извѣстно, а когда жена его разсказала ему о своей встрѣчѣ съ Квильпомъ въ конторѣ Брасса, онъ пришелъ къ наключенію, что и карликъ, если бы захотѣлъ, могъ дать, при жизни, кое-какія указанія на этотъ счеть. Но этотъ вопросъ нисколько его не безпокоилъ тѣмъ болѣе, что Софронія оказалась прекрасной, любящей, заботливой женой. Дикъ платилъ ей такой же любовью и, благодаря ей, пристрастился къ домашней жизни. Нрава онъ былъ ровнаго, покойнаго; лишь изрѣдка у него происходили стычки съ Чекстеромъ, въ которыхъ жена, какъ умная женщина, неизмѣнно принимала сторону мужа, не раздражая его своимъ противорѣчіемъ. Ну, да и игралъ же онъ съ ней въ карты въ свое удовольствіе. Къ чести его будь сказано, онъ всю жизнь звалъ ее не Софроніей, какъ мы ее называемъ, а маркизой, и ежегодно праздновалъ день, когда онъ, больной, увидѣлъ ее у своей постели, задавалъ обѣдъ, на который приглашалъ Чекстера, и восхваленіямъ доблестей маркизы не было конца.
Долго еще Исаакъ Листь и Джоуль, въ сообществѣ съ безупречнымъ Джемсомъ Гровсомъ, невозбранно занимались своимъ почтеннымъ ремесломъ, пока наконецъ и до нихъ добрались: благодаря какой-то неосторожности новаго товарища, Фредерика Трента, законъ накрылъ своей могучей дланью воровскую шайку и разметалъ ея членовъ по всему свѣту.
Фредъ бѣжалъ за-границу, гдѣ и жилъ нѣкоторое время, предаваясь всякаго рода излишествамъ. Когда человѣкъ пользуется своими природными снособностями на благо себѣ и другимъ, онъ возвышается надъ низшими животными, когда-же, какъ это было съ Трентомъ, — онъ эксплуатируетъ ихъ ради предосудительныхъ цѣлей, онъ опускается гораздо ниже ихъ уровня. Но это продолжалось недолго. Какой-то англичанинъ, посѣтившій Парижъ и случайно попавшій въ моргъ[4], узналъ его трупъ, не смотря на то, что онъ былъ страшно обезображенъ — въ какой-то дракѣ, какъ говорили. Но онъ никому не сказалъ объ этомъ, пока не возвратился на родину, и никто не предъявилъ правъ на трупъ Фреда.
Меньшой братъ Неллина дѣдушки, который въ продолженіе всего разсказа слылъ у насъ подъ именемъ жильца Брасса, всѣми силами уговаривалъ учителя бросить школу и переселиться къ нему, въ качествѣ его друга и товарища, но тотъ не рѣшился промѣнять свои мирныя занятія въ уедименной деревушкѣ, гдѣ онъ чувствовалъ себя покойнымъ и счастливымъ, на шумную столичную жизнь. Къ тому же ему трудно было бы разстаться съ своимъ полуразвалившимся домикомъ на старомъ кладбищѣ, со всѣми этими мѣстами, съ которыми для него соединялись такія пріятныя и такія горестныя воспоминанія, и съ ея маленькимъ любимцемъ, который продолжалъ горевать по ней, но вмѣстѣ съ тѣмъ всею душой привязался къ школьному учителю. Прибавимъ вскользь, что, благодаря щедрости своего новаго друга — тотъ ужъ и не зналъ какъ выразить ему свою признательность за все его участіе къ его роднымъ — Мартонъ уже не былъ бѣднымъ школьнымъ учителемъ, какимъ онъ былъ прежде.
А этотъ новый другъ, не смотря на страшные удары нещадившей его судьбы, не сталъ мизантропомъ, не пошелъ въ монастырь, а, напротивъ, вернулся въ свѣтъ, со всѣми своими прежними симпатіями къ людямъ. И долго, долго путешествовалъ онъ по тѣмъ мѣстамъ, по которымъ странствовалъ горемыка-старикъ съ своей многострадальной внучкой, — въ главномъ онъ основывался на указаніяхъ учителя, слышавшаго отъ самой Нелли всѣ подробности ихъ скитаній, но, кромѣ того, разспрашивалъ о нихъ у всѣхъ, кто попадался ему на пути — и шелъ по тѣмъ дорогамъ и тропинкамъ, гдѣ они проходили, останавливался тамъ, гдѣ они останавливались. Онъ чувствовалъ какое-то особенное наслажденіе, переживая въ душѣ ихъ прошлыя муки, ихъ прошлыя радости. Онъ розыскалъ всѣхъ, кто, такъ или иначе, оказалъ имъ помощь или участіе: и м-съ Джарли — содержательницу восковыхъ фигуръ, и Кодлина, и Шота; добрался и до двухъ сестеръ, которыхъ она считала своими друзьями, только потому, что онѣ были такія же одинокія и несчастныя, какъ она и, повѣрите ли? даже не забылъ кочегара, пріютившаго сирыхъ странниковъ у своей топки.
Исторія Кита надѣлала большого шума и доставила ему много друзей, которые наперерывъ старались, какъ бы получше устроить его судьбу. Сначала Китъ и слышать не хотѣлъ о томъ, чтобы уйти отъ Гарланда, но старикъ-хозяинъ такъ уговаривалъ его и приводилъ такіе убѣдительные доводы, что Китъ понемногу привыкъ къ этой мысли. Однако, ему пришлось разстаться съ этой прекрасной семьей гораздо раньше, чѣмъ онъ предполагалъ. Онъ еще не успѣлъ хорошенько опомниться отъ всѣхъ этихъ происшествій, какъ тѣ самые господа, которые были увѣрены въ его виновности и способствовали его осужденію, предложили ему хорошее мѣсто, обезпечивъ вмѣстѣ съ тѣмъ отъ нужды его мать. Китъ часто говаривалъ, что на немъ блестящимъ образомъ подтвердилась извѣстная пословица: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Какъ вы думаете, читатель, женился Китъ, или нѣтъ? Разумѣется, женился и, конечно, не на комъ иномъ, какъ на Барбарѣ. Забавнѣе всего то, что маленькій Яша сталъ дядюшкой, когда самъ еще ходилъ съ голенькими икрами; да что ужъ говорить о Яшѣ, когда самого бэби пришлось величать этимъ именемъ. Перо мое отказывается описать восторгъ, овладѣвшій обѣими бабушками, когда на свѣтъ Божій явился ихъ первый внукъ. Эти почтенныя особы такъ сходились, какъ въ этомъ чувствѣ къ младенцу, такъ и во всѣхъ своихъ взглядахъ, что наконецъ порѣшили вмѣстѣ нанять квартиру, и съ тѣхъ поръ жили неразлучными друзьями. Три раза въ годъ, въ извѣстные сроки, вся семья непремѣнно отправлялась въ циркъ Эстли — теперь они брали мѣста въ партерѣ — и мать Кита была убѣждена, что они приносятъ громадную выгоду антрепренеру; по крайней мѣрѣ, когда ей случалось видѣть, что театръ красятъ снаружи, она всегда говорила, что этому не мало способствовало ихъ послѣднее посѣщеніе и что у антрепренера сердце запрыгало бы отъ радости и благодарности, если бы онъ видѣлъ, какъ они проходили мимо его дома.
А семья все росла и росла. Народилась и маленькая Барбара — очень хорошенькая дѣвочка; появился на свѣтъ Божій и маленькій Яша — вылитый портретъ своего дядюшки-тезки, когда онъ былъ маленькій, когда его водили въ ресторанъ показывать, какъ ѣдятъ устрицъ, и маленькій Абель, крестникъ молодого Гарланда, и Дикъ — любимецъ Дика Сунвеллера. Часто, бывало, вечеромъ, дѣти обступятъ отца и просятъ его разсказать исторію доброй миссъ Нелли. Китъ никогда не отказывалъ имъ въ этой просьбѣ. Во время его разсказа дѣти заливались слезами, но имъ все было мало; они хотѣли еще и еще слышатъ о ней. Тогда отецъ говорилъ имъ въ назиданіе, что она теперь на небѣ, что Богъ всѣхъ добрыхъ, хорошихъ людей беретъ къ себѣ на небо и что если они будутъ такіе же добрые, какъ миссъ Нелли, то также попадутъ въ царствіе небесное и тамъ увидятся съ ней и будутъ ее знать такой, какою онъ ее зналъ, когда былъ мальчикомъ. Тутъ онъ разсказывалъ имъ, какую нужду онъ испытывалъ въ дѣтствѣ: если бы миссъ Нелли не научила его читать и писать, онъ такъ бы и остался неграмотнымъ — платить-то за ученіе не было средствъ; вспоминалъ, какъ, бьшало, дѣдушка говаривалъ: «Нелли всегда смѣется надъ Китомъ», и это послѣднее воспоминаніе производило такой эфектъ среди дѣтей, что они тотчасъ же утирали слезы и тоже принимались смѣяться.
Иногда онъ ихъ водилъ на ту улицу, гдѣ Нелли когда-то жила съ своимъ дѣдушкой, но тамъ уже все измѣнилось, ничего не осталось по-старому: домъ, гдѣ находилась Лавка Древностей, давно уже былъ срытъ и на его мѣстѣ проложена новая, широкая улица. Въ первыя свои посѣщенія съ дѣтьми, Китъ еще могъ палкой очертить квадратъ, гдѣ стоялъ домъ, но затѣмъ это становилось затруднительнѣе, — память начинала ему измѣнять и онъ, бывало, наугадъ говорилъ: — кажется, вотъ тутъ. Съ этими нововведеніями ничего не разберешь, прибавлялъ онъ.
Вотъ какія перемѣны совершаются въ короткое время. Все проходитъ на бѣломъ свѣтѣ. Всему, словно досказанной повѣсти, бываетъ
1840
Мѣсто, гдѣ выставляютъ утопленниковъ.