Она изо всех сил проявляла заботу. Настояла на том, чтобы позвать Tante Матильду, которая откинула мне волосы, чтобы пощупать лоб.
- Перегрелась, - сказала она. - Тебе нужно отдохнуть.
Они вдвоем помогли мне добраться до моей комнаты и согнали с кровати кошку. Откинули покрывало и закрыли занавески. Скорей бы они ушли. Отвалите, отставьте меня в покое, дайте подумать. Я стиснула зубы, чтобы эти слова случайно не выскочили из меня. Я проглотила их целиком, как змея глотает яйцо. Tante Матильда нашла мои обезболивающие таблетки и принесла минералки. Может, послать за врачом? спросила она. Тебя не тошнит? Нет. Просто оставьте меня в покое. Отстаньте.
Наконец, когда мои нервы были уже на пределе и вибрировали, готовые лопнуть, они решили, что могут уйти. Они страшно медленно и беззвучно ступали на цыпочках по дощатому полу. Полжизни потребовалось им, чтобы закрыть дверь. Мой единственный счастливый день казался теперь детской сказкой, одной из тех сказочек, которые призваны убедить малых деток, что несмотря на свидетельские показание очевидцев, жизнь полностью лишена опасностей. Вот тебе милая, простенькая штучка, говорит сказка, она поможет тебе попадать из одного дня в другой. Мы называем её реальностью. Смотри прямо на нее, не отрываясь, не задавая вопросов, и у тебя будет все в порядке.
Однажды давным-давно - это уже другая сказка, и я снова начинаю её своими любимыми словами - однажды давным-давно жили-были три сестры. И что дальше? А не знаю. Одна из них умерла, вот и все, что мне известно. Вторая лежала на кровати с пульсирующей болью в голове, и раздумывала, что делать, потому что в результате её пассивности, вызванной страхом, человек по имени Мэл мог в любую минуту сорвать с неё маску. А где третья сестра? Нельзя же рассказывать сказку без нее. Так не годится. Разве может сказка хорошо кончиться без третьей сестры?
Несмотря на головную боль, я честно пыталась найти решение. Нет, правда, пыталась. И пришла к выводу, что самый простой и логичный выход это перестать быть Крис Масбу, сразу и бесповоротно. В конце концов, меня же никто не заставляет быть ею, у меня нет никаких обязательств. Мне так было удобно, на день-два, но теперь становилось ясно, что все это шито белыми нитками: быть Крис уже не безопасно. Я не обязана быть Крис. И не обязана быть Маргарет Дэвисон. По крайней мене, мне так казалось. Я могла быть кем захочу. Хоть человеком без имени, если угодно. Имя выделяет человека. А я принципиально не хочу выделяться.
Посему я встала и выбрала из двух чемоданов тот, что покрепче. Все, что мне нужно - это смена одежды и умывальные принадлежности. Путешествуем налегке, сказала я себе. Все лишнее - за борт. В этом весь секрет. В этом суть моего единственного счастливого дня: двадцать четыре часа без всякого багажа. Только так и можно жить - как белый лист бумаги, без имени, без прошлого, без связующих нитей с кем бы то ни было. Это будет довольно просто, думала я, раздобыть временную, нелегальную работу где-нибудь в прибрежном отеле. Я могу заправлять кровати. Могу подметать полы. Жить в дешевой комнатке с облезлыми ставнями, смотреть на море, и ни одна живая душа (включая меня саму) не будет знать, кто я такая.
Я закрыла чемодан и крепко затянула веревку. Подумала, может, написать записку, но ручка, которую я нашла в сумке Крис, не писала. Я как раз трясла её, когда в дверь постучали.
- Мари-Кристин, - это был дядя Ксавьер.
- Входите, - автоматически сказала я.
Он стоял в дверях в рваном синем комбинезоне и полосатой рубашке.
- Тебе звонят.
Я сначала не поняла. Страшно растерялась. Идиотка, подумала, что это Тони. А кто еще? Мне никогда не приходило в голову, что Крис могут позвонить по телефону. Почему-то я посчитала, что она живет в эдаком удобном вакууме. И что внутри этих стен - очередное заблуждение - я волшебным образом оказалась недосягаема для реального мира.
- Какой-то Мэл, - сказал дядя Ксавьер.
- Мэл? - переспросила я. У меня пересохло во тру.
- Говорит, что он твой друг.
- Да, - сказала я. - Да. Скажите ему... - голова у меня работала быстро, - скажите, что я больна. Скажите, что не могу ни с кем говорить.
Дядя Ксавьер смотрел на меня очень пристально.
- Это от него ты убегаешь? - спросил он. - Это то самый человек, о котором ты говорила?
- Да, - я вцепилась в это объяснение, так кстати подвернувшееся. - И я совершенно не хочу с ним разговаривать. Ну, пожалуйста!
Дядя Ксавьер нахмурился.
- Я с ним разберусь, - сказал он.
Я ходила из угла в угол, грызя ногти. Спустя десять минут он вернулся.
- Он тебе не подходит, - провозгласил он. - У него водянистый голос. Кто он такой? Мне не понравилось, как он разговаривал. И что ты делаешь с чемоданом?
- Ничего, - поспешно сказала я.
- Ты должна лежать. Как голова, болит?
- Нет, - сказала я. - Мне уже лучше.
- Хорошо, - сказал он, - потому что я хочу пригласить тебя куда-нибудь поужинать. Но если у тебя нет настроения...
Я сразу сказала "да", не дав ему закончить. Да, сказала я, у меня очень даже есть настроение. Голова совсем прошла, сказала я. Она и вправду прошла. Прошла, как только дядя Ксавьер избавил меня от проблемы с Мэлом. Да, сказала я, ужин, прекрасная идея. В конце концов, говорила я себе, не столь важно, сейчас я уйду или утром, правда? Подумаешь, ещё одна ночь. А может, и убегать не стоит, раз дядя Ксавьер убедил Мэла, что я недостаточно здорова, чтобы с ним увидеться. В любом случае, нет необходимости выносить решение немедленно. Сейчас главное - решить, что надеть вечером. На это я потратила дикое количество времени. Примерила изумрудно-зеленое платье Крис. На нем оказались разрезы по бокам. Не слишком ли оно молодежное для тридцатишестилетней женщины, которая всегда была толстушкой? Вдруг я буду смешно в нем смотреться... В конце концов, я себе сказала: ну и пусть смешно, какого черта. Вполне подходящий наряд для стройной девушки тридцати двух лет. На нем я и остановила свой выбор. Косметикой пользоваться я до сих пор не решалась, зато вымыла голову и сделала прическу, и щедро побрызгалась духами Крис.
- Да ты просто красавица, - сказал дядя Ксавьер, когда я спустилась в холл.
Я расхохоталась.
Он оскорбился:
- Зачем смеешься? Не любишь комплементов? Ты что же, из тех женщин, которые не умеют принимать комплементы?
- Предпочитаю правду, - сказала я.
Он дулся всю дорогу, пока мы шли к машине. Но его обиженное молчание совсем не напоминало молчание Тони, которое всегда приводило меня в ужас, дядя Ксавьер обижался не страшно. В этом молчании не было обиды ребенка, который полностью от тебя зависит, это был шутливый, мимолетный гнев, который легко вспыхнет и так же легко пройдет, как только ему захочется сказать мне что-нибудь еще. Я поняла, что в его глазах, по причинам, не имеющим ничего общего с абсолютной правдой, зато имеющим много общего с тем фактом, что когда-то он любил маму Крис, я действительно была красавицей, и спорить с этим было бессмысленно.
- Куда мы едем? - спросила я.
В Отель де Фалэс в Сен Жульен, сказал он, там отлично кормят. Никаких тебе вычурных парижских выкрутас, сказал он. Настоящая еда.
Мы сели за столик у окна с видом на рыночную площадь. В одном конце полутемного, старомодного обеденного зала стоял тяжелый дубовый стол, уставленный бутылками с вином. По стенам были развешаны охотничьи трофеи. С моего места открывался вид из окна на столики, выставленные на тротуар, на площадь, утопающую в тени деревьев, и за ней огни автобусной станции.
- Итак, - сказал дядя Ксавьер, надевая очки со стеклами в форме полумесяцев, чтобы прочитать меню, - скажи мне, кто ты есть на самом деле.
В тревоге я подняла на него глаза. Думала, он смотрит на меня осуждающе поверх очков, но он водил пальцем по списку основных блюд. Это явно было для него главнее, чем его специфический вопрос.
Я пожала плечами:
- Не знаю.
- Эта твоя работа, которая так важна для тебя... В чем она заключается? - спросил он и сам же ответил: - А ни в чем. Перекачивание гипотетических денег из одной страны в другую и обратно. Играть с деньгами чужих людей. Она тебя устраивает, эта работа? Она приносит тебе богатство? Или счастье?
Пока я раздумывала над ответом, дядя Ксавьер снова спас меня из трудного положения, ответив за меня:
- Нет, - сказал он. - Нет, не думаю. Этот образ жизни не для тебя. Ты же совсем не такая.
Меня поразила его проницательность.
- Нет, такая, - сказала я.
- Нет, не такая, - возразил он. - Не такая.
Он не дал мне возможности поспорить, спросив, что мы будем есть.