Снежная вьюга завывала за окном, норовя прорваться сквозь плотно запертые ставни. Ветер бушевал, разыгравшись не на шутку, словно решил сегодня во что бы то ни стало ворваться в уютное убежище отшельника. Казимир лежал на кровати, вытянув ноги, прижимая ступни к печи, и рассеянно шкрябал ножиком деревянную заготовку. С приходом зимы, работы поубавилось, а собирательство уже не могло принести ничего путного. От того ведун скучал, стараясь не растрачивать силы понапрасну. Еды было очень мало, но всё-таки он не голодал. Чтобы не маяться от скуки Казимир начал заниматься резьбой по дереву, это успокаивало и позволяло проваливаться сквозь время, не замечая его ход. Раньше ведун никогда не занимался этим ремеслом, справедливо считая себя бесталанным, но теперь, когда делать было нечего, открылся неисчерпаемый простор для доведения свежеиспеченного увлечения до совершенства. Казимир вырезал свистульки в виде птиц, ложки, кружки, тарелки, навершия для дорожного посоха, словом всё, что душе было угодно.
Очередной неистовый порыв ветра заставил ставни рассерженно трепетать, а внутрь помещения коротко пахнуло морозной свежестью. Ведун раздражённо покосился на оконце с дрожащими ставнями, слегка покачав головой.
— Всё-таки надо заколотить их изнутри, — медленно произнёс он, не открываясь от работы. — Если ночью распахнутся, я задубею быстрее, чем ты успеешь вскипятить воду.
— Ежели тебе для того, чтобы чувствовать себя спокойно надобно вбить во что-нибудь гвоздь, — сварливо отозвалась изба, — могу предложить прогуляться, да остудить буйну головушку. — После чего добавила и вовсе грозно. — Погода сейчас подходящая!
— У тебя раны зарастают, как на живом теле, — парировал Казимир, не обращая внимания на колкости Стояна. — Где, скажи на милость, след от топора, которым в меня кинул староста? Молчишь? Был напротив окна, а теперь, смотри-ка… нет его!
— Слушай, а чего тогда мелочиться-то? — вскипела изба, аж сотрясаясь от негодования. — Давай ты прямо из меня настрогаешь своих дудочек! У меня же всё равно новые брёвна отрастут!
— Ну, положим, новые не отрастут, это ты выдумываешь, — спокойно ответил Казимир, критически оглядывая на предмет симметрии получившуюся свистульку-петушка. — А от четырёх дырок по бокам от ставней, тебе хуже не станет. Строил же тебя как-то Огнедар.
— То-то и оно, что Огнедар моего мнения, стал быть, тогда не испрашивал! А я, может быть, до сих пор не могу забыть той боли!
— Вот тут ты слегка перегнул, — усмехнулся ведун. — А я-то уж почти начал верить в твои страдания.
— Всё равно не дам, — мрачно отозвался Стоян. — Шутки что ль? По любой прихоти, колотить в живое тело железяки.
Казимир на силу сдержался, чтобы хохотнуть.
— Почему же по любой? Я же не говорю, чтобы каждую зиму наглухо заколачивать окно. Нужно один раз справить две петли для засова. Четыре дырочки и можно забыть о стучащих ставнях!
— Не каждую зиму! — воинственно передразнила ведуна изба. — Не шибко ты спешишь, как я погляжу, снимать с меня проклятие!
Казимир не выдержал и расхохотался, тотчас пожалев об этом. Стоян мстительно накалил огонь в печи, обжигая прислонённые к стенке ступни ведуна. Шипя от нежданной боли, ведун осторожно коснулся пальцами зудящей кожи. На первый взгляд обошлось без серьёзных ожогов, однако ведун не спешил делиться этой новостью с разбушевавшимся духом.
— Скажешь тоже! Проклятие! Уж больно грозно звучит твоя клятва за собственные шалости.
— Хоть горшком назови, только в печь не ставь, — невпопад ответил Стоян.
— Ты меня сильно обжог, — сообщил Казимир, с притворным ужасом осматривая ступни. — Теперь точно приколочу петли для засова.
— У тебя гвоздей нет, — с плохо скрываемой надеждой отозвалась изба, поспешно добавив: — Ой, там кто-то идёт по льду… Кажися, к нам!
Казимир от неожиданности присвистнул. С тех пор, как он облюбовал остров на реке «Незнакомо какая», конечно, мимо хаживали всякие. В основном охотники, хотя пару раз проплывали купчишки из тех, кто победнее. Они проскальзывали на юрких плоскодонных лодочках, ни охраны тебе, ни толкового груза. Ведун тотчас смекнул, что это редкие одиночки, которые пытались заработать хоть что-то в обход крупных торговых путей. Появиться на большой реке в таком корыте, мог только сумасшедший. Лихому человеку хватит одной стрелы, чтобы нехитрый скарб и жалкие трудовые крохи сменили хозяина. Поэтому они выбирали окольные пути, там, где не будет посторонних глаз, полагаясь на великий авось.
— Сказывай, кто и сколько? — ведун заметно занервничал.
Взгляд скользнул по внутреннему убранству избы, единственная комната выглядела как кладовая, не развернуться, не пройти. В который раз коря себя за то, что с осени не стал браться за рытьё погреба, Казимир наспех поправил висящие пучки корений и трав, проверил котелок с кипящей ухой в печи, и поспешно замёл под кровать стружки от деревянных поделок.
— С каких это пор у нас тут хлев? — нахально осведомилась изба, воинственно скрипя брёвнами.
— Ни с каких, уберу я! — крикнул ведун, притопнув ногой. — Кто там идёт? Говори быстрее!
— Вообще-то у нас окно имеется… — хрипло хихикая, заявил Стоян. — Пока не заколочено, гляди, дивись, сколь душеньке угодно!
— Вместо четырех гвоздей… будет восемь, — отрывисто бросил Казимир, накидывая соболиный полушубок.
Решительно отдёрнув дверцу в полу, ведун спустился вниз, зябко поёживаясь. С приходом зимы, он старался лишний раз не совать нос на улицу, отчего тело очень быстро привыкло к комфорту. Холод пробирал пуще прежнего, и осеннее стояние на рыбалке в промерзающей воде нынче казалось чем-то очень далёким и не вполне всамделишным. На полянку через высокие сугробы как раз вышли две фигуры: одеяния у них были одинаковыми — медвежьи тулупы, подпоясаны широкими ремнями, головы укутаны платками так, что ничего окромя глаз не видать.
«Странно… Оружия нет при них, — отметил про себя Казимир, — Да это ж бабы!».
И точно, едва завидев спустившегося хозяина, пришедшие стушевались, нерешительно переступая в отдалении. Ведун, миролюбиво помахал им рукой, прокричал сквозь завывающую вьюгу:
— Какими судьбами на моём пороге? Заплутали, аль нужда какая привела?
Бабоньки немного помявшись, всё же приблизились, глядя настороженно и неуверенно.
«Боятся, но притащились в такую даль… — размышлял Казимир. — А в какую? Интересно, откуда они? И без мужицкого сопровождения… Это когда по округам волчьи стаи лютуют! Тут что-то нечисто!».
— Мы слыхали, что на разливе летом поселился странствующий ведун, — начала одна, а вторая тотчас подхватила. — Ещё говорили, к новому лету уходить собрался, вот мы и это…
— Проверить решили? — подбодрил их Казимир, улыбаясь.
— Ну, выходит, что так, — неуверенно согласилась первая.
— Давайте-ка в дом зайдём, — ведун указал на избу, мотнув подбородком. — Отогреетесь, а то из вас и слова лишнего не вытянешь.
Заметив у бабонек лёгкое замешательство, ведун вновь обезоруживающе улыбнулся и добавил:
— У меня как раз уха поспевает.
Надо сказать, что скудных запасов ведуна и без незваных гостей хватало с натягом. Но держать на пороге продрогших женщин, которые тащились к нему не знамо сколько и зачем, тоже было никак нельзя. Казимир было уже начал подниматься, как вдруг понял, что за ним никто не идёт. Бабоньки топтались на месте, неуверенно поглядывая друг на друга.
— Не боись, бабьё, не снасильничает он, — громогласно проскрипела изба так неожиданно, что все трое втянули в плечи головы. — Худосочный же, в чем только жизнь держится. Слово даю, не опасен!
Услышав за спиной сдавленное «ой», Казимир пошёл пятнами от смущения и гнева одновременно. Смущённо обернувшись, он виновато глянул на женщин, и вынужденно признался:
— Знакомьтесь это Стоян, говорящая изба.
И не дожидаясь ответа, продолжил подниматься по лестнице.
«Не захотят идти, так пусть и не идут, — решил Казимир. — Надоело уговаривать, а теперь так точно не стану!».
К своему вящему удивлению, ведун услышал, как бабоньки приближаются. Один из голосов, тот, что помоложе, тихонько шепнул:
— Я ж говорила тут настоящий ведун поселился, не то что наш пень трухлявый!
— Тихо ты! — шикнула на неё мать. — Ещё покумекать надо, что он за ведун!
Казимиру одного взгляда хватило, дабы понять, что перед ним мать с дочкой. На улице их лица были скрыты под платками, только глаза видать, но выдало женщин другое. Младшая всё время непроизвольно держалась чуть позади, то и дело нервозно теребя рукав тулупа старшей. К тому же при каждой звучавшей фразе, она заискивающе поглядывала на первую, словно ища поддержки и одобрения.
Когда бабоньки поднялись в избу, Казимир уже разливал суп из парящего котелка, извлечённого из печи, поставив на стол две миски, собственноручно вырезанные из дерева. Увидав, что в небольшой комнатушке и правда не скрывается разбойников аль ещё каких ужасов, женщины немного осмелели. Избавившись от платков, да поскидав тулупы, они плюхнулись на единственную скамью у стола, тотчас вооружившись ложками. Ведун присел на край кровати и только коротко кивнул им на угощение:
— Кушайте и грейтесь. Разговор после.
Бабоньки были не против. Принявшись активно колошматить ложками по мискам, они в миг расправились с ухой. Опосля кушанья начали украдкой осматриваться. Младшая с интересом вертела в руках ложку, рукоять которой была в виде лебединой головы. Поймав её взгляд, Казимир понимающе хмыкнул:
— Нравится?
— Добрая работа… — покраснев, ответила девица.
— Дарю, — мгновенно отреагировал ведун, и не дожидаясь, пока мать запротестует, продолжил: — С чем пожаловали? Какая напасть пригнала вас по такому бурану?
Бабоньки как всегда переглянулись, словно решаясь, стоит ли вообще говорить. Но они уже сидели в избе ведуна, угощались его стряпнёй, а значит, отступать было некуда.
— Меня зовут Дружана. Я жена Зорко… купца, — добавила она со значением. — Это моя дочурка Смеяна.
Девушка всё ещё рдевшая после того, как Казимир посулил той в подарок резную ложку, едва заметно поклонилась, когда её представили.
«Смешно даже, — подумал ведун, глядя на них. — Я-то думал, им по нраву моя резьба. А они, поди, и не такое видали при купце-то муже и батьке. Небось думают, вот же голытьба, простофиля, ложками своими дочку сватает, дурень лесной!».
— Я Казимир — ведун и знахарь, — сказал Казимир, уже в который раз задумываясь о том, не стоит ли начать зваться иначе, памятуя свои прошлые «успехи».
Как бы он не хотел забыть старое имя, в надежде, что вместе с ним исчезнут без следа и былые неудачи, ведун не мог себе этого позволить. Данное при рождении имя — почитай основа души. По нраву оно, аль нет, то не важно. Не ты его выбирал, не тебе и менять.
— Мы пришли просить о помощи и защите, — продолжила Дружана, набравшись духу. — Нечисть поселилась в нашем доме и житья не даёт.
— Какая нечисть? — быстро ответил Казимир, оживляясь. — Что вытворяет, кто пострадал?
— Так мы это… не знаем какая, — растерянно протянула Дружана, теребя в руках платок. — Потому и пришли. Курей режет по ночам, окаянное отродие! Спасу нет, мы ж так до весны и вовсе всех потеряем.
— Давайте по порядку, — ведун помотал головой, хмурясь. — Рассказывай всё, что вспомнишь. С чего началось, чем кончилось, и главное, с чего вы решили, что это нечисть?
— По порядку, — протянула Дружана, подняв глаза к потолку. — По порядку… В общем было так. Муж мой Зорко — купец. Он много времени проводит в разъездах. Привозит нам всякое, — тут женщина заулыбалась, мечтательно сверкая глазами, но опомнившись, продолжила. — Как-то раз Зорко пропадал особливо долго… почти год, значится. А по приезду подарил мне тканое полотно… красивое такое, но со странностями.
— Там чужеземные боги вышиты, — таинственным шёпотом доверительно сообщила, молчавшая до этого, Смеяна. — И они людей на том полотне мучают!
Дружана недовольно зыркнула на дочь, незаметно пихнув ту локтем в бок, и продолжила:
— Вот тогда-то всё и началось. Как сейчас помню… ночь, тихо всё, как вдруг бормотание какое-то и не где-нибудь, а прямо за стенкою! Я ж по началу решила — причудилось со сна. Но встала, да к двери, и прислушиваюсь — тихо, нет никого вроде бы. Я на печь к мужу и только засыпать начала, как опять всё повторилось! Бормотание за стеной и звуки такие… шлёп-шлёп… шлёп-шлёп, — Дружана попыталась изобразить непонятный звук, хлопая ладонью об ладонь. — Ну тут уж я мужа-то разбудила, но всё вновь прекратилось. С неделю ничего необычного не было. Хотя, может все две, сейчас могла и запамятовать. Опять ночью явилося нечто. Теперь доча услыхала… Как бишь ты говорила? — женщина потрясла за плечо дочь, которая даже вздрогнула, от пробудившихся в памяти воспоминаний.
— Кто-то шептал за оконцем… Будто меня звал… — пряча глаза, сказала Смеяна.
— По имени звал? — спросил Казимир, подавшись вперёд.
— Вроде бы и нет… — растерянно протянула девушка. — А вроде бы и да…
— Да откуда этому выродку-то имя твоё знать, ежели ты сама его не сказывала? — недовольно прошипела мать. — Показалось тебе!
— Дальше, что было? — прервал её ведун, раздосадованный тем, что мать не даёт дочери и слова молвить самостоятельно.
«Что-то она от меня скрывает, да недоговаривает и боится, что дочка ляпнет, — подумал Казимир, следя за тем, как мать под столом украдкой тыкает дочь. — Пришли за помощью, но всё рассказывать не хотят».
— Случалось такое ещё трижды. Побормочет, постонет, да уйдёт, а потом и вовсе пропал надолго. Лето минуло, мы уж думали, всё кончено, пошалил дух, да отстал…
— Погоди, — остановил её ведун. — А прежде, чем перестал являться, вы что-то делали? Говорили с ним?
— Нет, конечно, — удивлённо ответствовала мать. — Об чём бы нам с ним проклятым говорить? Ясно же нечисть какую-то муж с чужбины на хвосте притащил… Вышивка ещё эта чудная… Нет, мы с этим родом ничего общего не имели и иметь бы не стали.
Казимир заметил, что Смеяна выглядит очень сконфуженно. Она явно хотела что-то рассказать, но боялась прогневать мать.
— Вы же богато живёте? — вдруг спросил ведун.
— Да… как сказать? — Дружана выглядела озадаченно. — Не жалуемся… Какие-то у тебя вопросы странные.
— Стал быть в доме достаток, что и подкармливать кого можете по доброте душевной? — проигнорировав её замешательство, продолжил Казимир. — Молочко в тарелочку, к примеру, налить соседской кошечке?
— Да бывает, конечно, — растянувшись в улыбке, призналась Дружана. — Ходила у нас как раз летом одна. Такая хорошенькая, рыжая, пуши-и-и-истая! Я ей каждый день молочко в блюдечке оставляла.
— А потом кошечка пропала? — подтолкнул её Казимир.
— Ну да… убежала или скрал кто… — пожала плечами Дружана. — Она ж красивая дюже, ох, главное, чтоб не на шкурку кто позарился!
— А когда кошечка пропала молочко в блюдечке ставить перестали? — продолжил Казимир, с прищуром глядя на гостей.
— Перестали… Так оно зачем же, ежели… — неуверенно протянула Дружана, оглянувшись на дочь.
— И через какое-то время бормотание продолжилось, — закончил за неё ведун.
Женщины молчали, но всё и так было понятно. Обе побледнели, то и дело друг на дружку косясь. Всё в точности угадал ведун. Казимир же, помрачнел, призадумавшись, патлатые космы свои пальцами взрыхляя.
— Помочь вашему горю можно, но сами вы, боюсь, не справитесь. Вы откуда, стал быть?
— Из Черёмушек, — ответила Дружана. — У нас три дома тама за лесом. — Она махнула рукой, указывая направление.
— Ведун в деревне есть?
— В соседней имеется… — неуверенно протянула женщина. — В Горемычишах… А тебе это зачем?
— Ну, как я с вами пойду-то? У вас же свой ведун местный имеется. Он, поди ж, недоволен будет, что чужак вмешивается.
Женщины снова очень странно переглянулись, словно решаясь, стоит ли идти на крайние меры.
— Казимир, — вновь заговорила Дружана и голос её неожиданно стал властным и покровительственным. — Я заплачу тебе столько, что ты до лета не будешь такой блёклой жижей, как этот суп питаться… Пойди с нами сам. То не нашего ведуна ума дело… — и подумав, добавила. — В ссоре мы. Не хочу с ним дел иметь.
— Ну, коли так, будь по-вашему, — пожав плечами, ответил ведун. — Через недельку ждите в гости. Загляну.
— Нам нельзя столько ждать… — Смеяна говорила твёрдо, но в голосе сквозило отчаяние. — Не окончен мой рассказ ещё. Опосля как бормотание явилось вновь, нечисть ентая начала курей резать. По одной в ночь, паршивец убивает. Не каждую является, но уж как явится… По утру выйдешь — весь двор в крови, всё в перьях и следы такие чудные…
— Это какие же?
— Словно одноногий кто-то ступает.
— Но ведь и это ещё не всё? — ведун внимательно следил за нитью разговора и перешёл в наступление. — Почему сейчас именно пришли? Что он сделал?
— В дверь нынче в ночь стучался… — севшим голосом прошептала Дружана, а Смеяна едва ль сознания при этих словах не лишилась. — Утром дверцу отворили… Всё в крови, и курица лежит на пороге, разорвана на части…
— Всё понятно. Вы хотите, чтобы я прямо сейчас пошёл?
Те неистово закивали.
— Тогда в путь, — кивнул ведун, собираясь. — До темноты дойдём?
— Дойдём! Только, Казимир, уговор давай один сразу… Ты как всё у нас закончишь, сразу назад к себе воротайся… На ночь нельзя тебе у нас оставаться. Муж мой в отъезде сейчас, нельзя чтобы люди чужого при нас увядали. Сам понимаешь… слухи пойдут.
— Я же не дойду впотьмах, меня волки задерут! — запротестовал Казимир.
— Не задерут. Тебя мой брат на санях по речному льду довезёт. Он как раз к ночи тоже должен воротиться.
— Ладно, раз так, согласен.
Казимир накинул полушубок, замотался в просторный тканый шарф, нахлобучив на голову меховой капюшон и распахнул дверь.
— А тебе ничего не надо с собой взять? — с сомнением протянула Дружана, поглядывая на многочисленные коренья и травы.
— Ничего, — мотнул головой ведун. — Я, кажется, знаю, кто вас беспокоит. Так справлюсь.
Женщины заметно приободрились, после чего, наконец, двинулись в путь. Вьюга чуть поутихла, но от того было не легче. Сугробы намело такие, что люди, порой, утопали по колено, с трудом переставляя ноги. Казимир шёл молча, боясь нахвататься холодного воздуха. Его провожатые двигались споро, явно хорошо ориентируясь на местности. Шли часа четыре без продыху, когда, наконец, увидали огоньки поселения. Однако перед самыми воротами Дружана забрала в сторону, обходя деревню по краю леса. Пригибаясь и то и дело, прячась за деревьями, они прокрались к дальней околице. Смеяна юркнула в раскидистый ивовый куст, увлекая остальных за собой.
— Веток не касайся, — шепнула она, косясь на Казимира. — Чтоб снег не осыпался. Воль стены иди след в след.
В частоколе оказался проход. Не выше пояса лаз, ведущий в деревню. Ведун только вздохнул, ничего не сказав, вот так лихо в дом и является. Оказавшись по ту сторону околицы, бабоньки провели ведуна к стоящему неподалёку сараю, за которым уже успокоились. Казимир понял, что они на месте — в глаза бросились алые следы на снегу. Кровь обильно окрасила небольшой дворик, то тут, то там валялись чернявые перья. Пока он осматривался, женщины отворили дверь в дом и уже зазывали его внутрь.
Пройдя в просторную избу, Казимир, лишь диву дался, как оказывается, порой живут люди. Под ногами были мягкие цветастые половицы, на стенах висели вычурные вышитые бисером картины, горница могла вместить человек пятнадцать… Красота, да и только! Бабоньки уже вовсю хлопотали, разжигая печь, да набрасывая различную снедь на стол. Ведун тотчас сглотнул, глядя на богатство, коим его собирались потчевать. Пироги, блины, пареная репа, куриная похлёбка, мочёные ягоды и мёд… У Казимира даже голова закружилась. Однако ж, взяв себя в руки, он к своему сожалению и вящему удивлению хозяйки от всего отказался.
— Поселившийся у вас ночной шопотун, голоден. Он разозлится, увядав сытого. И вы не ешьте, нынче. Будем ждать.
За окнами уже давно смеркалось. Ставни были плотно заперты, так что ночные звуки, едва ли проникали в дом. Слышалось отдалённое брехание собаки, да возня птиц в курятнике через двор. Казимир молчал. Сложив руки на животе, он дремал, полуприкрыв глаза. Не было нужды сидеть начеку, трясясь от возбуждения. Ведун знал, что нынче нечисть явится, как и то, что бабоньки многое от него утаили.
Прошло ещё два часа. Деревня совсем затихла и слышно было лишь как огонь потрескивает в печи, пережёвывая отсыревшие поленья. Смеяна клевала носом, но не смела спать под грозным взором матери. Дружана же явно нервничала. То и дело косясь на ведуна, она, похоже, начала жалеть, что притащила того в свой дом. Шутка ли, припёрся, ничего с собой не взяв. Как он будет жуткую нечисть прочь гнать? Щуплый, облезлый, кому такой помочь сможет? Но вспоминая странную чудо-избу, всё же успокаивалась.
Вдруг за стенкой послышалась какая-то возня. Хруст снега и правда напоминал шаги, но весьма странные. Словно некто не шагал, а прыгал. Женщины переглянулись. Смеяна затряслась, вцепившись пальцами в лавку. Её лицо побелело от суеверного ужаса, а глаза округлились. Послышалось бормотание. И правда даже слова не разобрать. Бу-бу-бу! Тишина, потом хруст снега и снова бу-бу-бу! Казимир глянул на Дружану, и как ни в чём не бывало, бросил:
— Пришёл ваш родственник, встречайте, что ль!
От неожиданности и наглости ведуна, та даже не сразу совладала с собой, а затем хрипло, потеряв голос, промямлила:
— Да какой же он нам родственник…
Казимир не ответил. Он прошел к двери, опустил ладонь на ручку, а затем, обернувшись, глянул на Смеяну и рванул на себя. Бабоньки вскрикнули, закрывая лица руками. На пороге стояло омерзительное существо. Без рук и без ног, тело синее крохотное, голова лысая, глазёнки навыкате, большой зубастый рот… Игоша хлюпнул носом и вновь забормотал, приблизившись к самому порогу, но не переступая его.
Казимир глянул на Дружану гневно и зло. На лице его заиграли желваки, а кулаки сжались.
— Ну? — выплюнул из себя он, на силу сдерживая ярость. — Чего замерли? Говорите, чей ребёнок за домом зарыт? — Последние слова он прокричал, абсолютно не заботясь, не услышат ли его в деревне.
Игоша нетерпеливо подпрыгнул, отталкиваясь уродливым и нагим телом, оскалил остренькие кривые зубы. Дружана тихо завыла, трясущимися руками обхватила голову, жмурясь, не в силах смотреть. Смеяна же попросту потеряла дар речи, окаменевше глядя на жуткое существо. Она медленно сползала с лавки на пол. Казимир, быстро подошёл к ней, схватил за плечо и потащил ко входу в избу.
— Не губи, — тихо, одними губами прошептала Дружана. — Молю… Всё что хошь отдадим… не губи доченьку.
Казимир ничего не ответил. Крепко держа, норовящую упасть в обморок Смеяну, он подвёл её к порогу, встряхнул и молвил:
— Вот, кто ваше молочко из блюдечка лакал тем летом. Кошка пропала, потому как он её съел, чтобы не шастала и молочко ему одному доставалось. А как молочко перестали ставить, начал на курей охотиться.
Смеяну била сильная дрожь, она сучила ногами, стараясь отойти подальше, но ведун не обращал на это внимание, продолжая:
— Я его бормотание не понимаю, как и не понимает его твоя мамка. Зато понимаешь ты и только ты! — с нажимом добавил он. — Говори! Говори, что он спрашивает?!
Смеяна не сдюжила такого напора. Закричала, хлеща Казимира ладонями по лицу, потом сникла, заливаясь слезами. Она упала на пол, обессиленно перебирая ногами и стараясь отползти прочь. Прочь от проклятого ведуна, от жуткой жути, что стояла и выжидательно палилась из-за порога, что-то бормоча под нос. Казимир бесцеремонно сгрёб девушку, схватив за волосы, и подтащил обратно.
— Говори! — кричал он, подтащив её к самому краю, так, что от игоши до Смеяны оставалась всего поларшина, иль того меньше. — Говори, что он у тебя спрашивает?!
Наконец, она сдалась. Вьюга свирепо ворочала отворённую дверь, в избу летели и тотчас таяли снежинки. Игоша замер, неотрывно глядя на девушку, и бормотал, бормотал буравя её своими дикими и полными… слёз глазами.
— Говори, — устало бросил Казимир.
— Не могу, — взрыдала Смеяна, мотая головой.
— Говори, — нажимал ведун, тряся её за плечо.
Смеяна оглянулась на мать, затем подняла на Казимира красные полные слёз очи и медленно, будто не веря пролепетала:
— Он спрашивает… он… он… Он спрашивает, как меня зовут… Как меня зовут, мамочка?
Девушка завыла, да так громко, что её рыдания и стоны, казалось, способны перекричать даже бушующую вьюгу. Сотрясаясь всем телом, она плакала, не в силах оторвать взгляда от жуткого существа, которое и не думало уходить.
— Имя дай, — бросил Казимир, железным, не терпящим возражений, тоном.
— Ч-что? — заикаясь, не поняла Смеяна.
— Дай имя сыну, — процедил сквозь зубы ведун, стараясь не смотреть на неё, словно ему было противно.
Она долго сопротивлялась, противилась, не в силах принять то, что происходило с ней здесь и сейчас. Наконец, решившись, девушка медленно, глядя в глаза Игоше, прошептала:
— Тебя зовут Славик…
— Полностью, — прошипел Казимир. — Как раньше придумала!
— Мстислав, — неожиданно ласково и нежно сказала Смеяна, глядя на чудовище.
— Додумалась, етить твою… — буркнул ведун, сплюнув под ноги.
Игоша вдруг довольно хрюкнул. Подпрыгнув на месте, он завозился, отплёвывая летящий на него снег, а затем поскакал куда-то в сторону сарая, словно потеряв к людям интерес. Казимир постоял мгновение-другое, глядя ему в след, а затем запер дверь. Пройдя мимо лежащей на полу Смеяны, он сел за стол и принялся с аппетитом поедать успевшие остыть явства. За его спиной Дружана поспешно бросилась поднимать дочку. Та ни жива ни мертва, еле стояла на ногах. Хлопоча и успокаивая свою кровиночку, мать отправила ту спать на печку, а сама робко подсела к ведуну за стол. Ели молча, то и дело обмениваясь угрюмыми взглядами. Наконец, Дружана не выдержала:
— Теперь всё? Уйдёт он?
— Нет, — равнодушно ответил Казимир. — Но пакостить не будет. Надо лучше кормить. Попробуйте прознать, что ему больше по нраву… Говорить он, конечно, не станет… Но, может, угадаете. Тогда за домового сойдёт, даже оберегать станет.
— А можно… его как-то… ну, это… — осторожно протянула Дружана.
— Убить? — напрямую спросил Казимир.
— Ну… в общем, да… — нехотя отозвалась хозяйка.
— Лучше не надо, — хмуро ответил ведун. — Сейчас он просто маленький, голодный и брошенный, — при этих словах Казимир, кинул осуждающий взгляд на печь, — ребёнок. Да, не такой, как у всех. Но у него и судьба не такая, какая положена. Вы сами его таким сделали. А ежели попытаетесь извести… получите злой дух, от которого и кикиморы шарахаться будут. Просто кормите, да доча пускай доброго слова для него не жалеет. Глядишь и сам уйдёт.
Ведун вдруг потемнел лицом, да как грянул кулаком по столу. Не узнать было прежнего робкого Казимира, коего вся деревня понукала, да подзатыльниками потчевала.
— Вы как до такого додумались? — взревел он, буравя Дружану слезящимися глазами. — Дитё малое, своё, родное, да в землю… живым?!
Смеяна тихо всхлипнула за печкой, да так и затихла. Мать долго молчала, но ведун не собирался ей помогать, он ждал. И тогда она рассказала.
— Муж мой купец, я тебе сказывала, — говорила она севшим, отрешённым голосом. — Уехал он годину назад до Царьграда. Мы со Смеянкой на хозяйстве. Ну, и как оно обычно бывает… Именно тут и заявился к нам раскрасавец молодец. Из этих он… варяжский проныра… Они в наших краях и не бывают-то. А тут то ли заплутали, то ли разведывали чегойсь… В общем пристали на своей этой драккаре и с неделю топталися. Смея-то одному из них глянулась, проходу не давал. А я что сделаю? В общем обрюхатил девку, да и уплыл, пропади он пропадом. Я дочери сразу сказала, ежель понесёшь от него, мы тебя как-нибудь уж от этого семени вылечим. И травки пила она, и тяжести таскала… Ничего не помогает, растёт живот. Чтобы никто из села не видывал, я её в избе и спрятала. Всем говорила, мол, больна дочура, потому и не выходит. Так и жили тут… Ой, боги великие, как же тяжело-то было! Разродилася она, наконец. Дура, ещё оставить хотела. А я ей и сказала, давай, доча ты моя, как договаривались… Не зря ж прятали тебя столько… Как родила, так мы его и закопали, стал быть… Там, — она махнула рукой в сторону леса, — прямо под сараем. Я хотела придушить… Уж так плакал он… Ну, не смогла я, понимаешь? Не смогла, дура я! — проглотив подступивший к горлу крик, Дружана вдруг подняла на ведуна глаза. — А как ты догадался-то?
— Да то как раз не сложно, — холодно ответил ведун, рассеянно жуя репу. — Ты ещё ко мне в избу придя, сказала сама всё… Выродком ту нечисть назвала. Говорила про «него». Позвала, покуда муж в отъезде, да к своему местному ведуну идти не хотела.
— Ты не выдашь нас людям? — с надеждой спросила Дружана.
— Не выдам, — качнул головой ведун.
— Как камень с души… — прошептала хозяйка, но поймав укоризненный взгляд Казимира, осеклась. — Спасибо тебе…
— Ты меня уж прости за грубость, — оборвал её Казимир, глянув прямо в глаза. — Но мне твои спасибо-пожалуйста, не нужны. Вы такое тут сотворили на пару… Ежели б я был вашим ведуном деревенским, я бы вам и сарай, и дом поджог. Зови своего брата… где он у вас там? И плату, что посулила, изволь.
— Сейчас! Сейчас, позову! — Хозяйка тотчас бросилась прочь, а затем, вернувшись, быстро заговорила. — Будет ждать там же, откуда мы пришли, за околицей у кустов!
— И плату, — с нажимом напомнил Казимир.
Дружана запричитала, хватаясь за голову, возясь, аки курица. Юркнула за печь, оттуда послышались звуки открывающегося сундука, позвякивание, да побрякивание. Наконец, хозяйка вернулась, да дрожащими руками просунула в ладонь ведуна три сребреника. Сумасшедшие деньги! Но на душе Казимира не было радости, коротко кивнув, он покинул их дом, уходя в ночь.