— Чего бежал-то, дурачок? — подала голос Милолика. — Ну, догнал, теперь, что делать станешь?
— Сечь буду, — переводя дыхание, вымолвил Казимир. — А о пощаде и не моли…
Её лицо исказила гримаса ярости, граничащей с умственным помешательством. Этот жалкий прыщ, мерзкий, худосочный вымесок смел угрожать ей… и чем! Казимир же, будто не обращая внимания на преисполненный ненависти лик ведьмы, отвязал пояс, наматывая его на кулак правой руки. Она расхохоталась. Злобно. Яростно. Ядовито.
— Ты и верно дурак, — прорычала Милолика сквозь зубы, но тотчас осеклась.
Хлёсткий удар, заставил её смолкнуть, хватаясь за щёку. Пояс Казимира, который тот теперь раскручивал, был не так прост, как показался сперва. Длинный, в несколько оборотов вокруг талии, он оканчивался отточенной медной бляшкой. Удар был столь стремителен и верен, что ведьма не успела его увидать и отклониться. По её лицу стекала кровь из широкого пореза, который оказался глубок, едва ль не до кости. Взревев, как бешеная волчица, Милолика рявкнула:
— Рви его! — и выбросила перед собой кинжал, острие которого указывало в грудь Казимира.
Сухие листья взметнулись в воздух, пахнуло сырой землёй. Сама твердь застонала, высвобождая уродливое и чудовищное порождение ведьмовской воли. Пред Казимиром из самих недр загробного мира, вынырнуло нечто. Ростом оно было с матёрого медведя, в его же шкуре. На месте передних лап, торчали костлявые отростки, числом шесть штук. Каждый оканчивался отточенным серпом, поблёскивающим стальным цветом. Стояло существо на двух кривых лапах, слегка покачиваясь под собственным весом. Громадная кабанья морда венчала омерзительное создание. Бусинки бездушных глаз, полнящихся свирепого желания убивать, не мигая, уставились на ведуна. Пасть чудовища раскрылась, изрыгая свирепый ни то вой, ни то рык. Оно шагнуло к Казимиру так стремительно и быстро, что тот едва успел отскочить в сторону, на силу ускользнув от взмаха серпа.
Со стороны зловещим визгом взорвался издевательский хохот. Казимир прыгнул на звук, не глядя, выбрасывая перед собой пояс. Сдавленный вскрик, возвестил его о том, что он попал. Дёрнув пояс на себя, он едва ли не лбом столкнулся с ведьмой. Бляшка дважды обернулась вокруг её шеи, сдавливая горло. Милолика не боялась, она, не мешкая и секунды, вгрызлась в ухо ведуна. Острые молодые зубы без труда разорвали кожу и хрящи. Тут уже ведун заорал, да так, что сам себя едва не оглушил. Они снова покатились по траве, лупцуя друг друга. Теперь бились молча, яростно, собранно. Ведьма понимала, что тот её не отпустит. Казимир, знал, что ежели ослабит хватку, — ему конец. Они пинали друг друга коленями, пихали локтями, кусали и царапали. Ведун оказался сверху и трижды ударил кулаком ей в лицо. Кровь залила её прекрасный и гордый лик. Из-под сарафана ведьмы на самой груди вывалился смутно знакомый ведуну талисман — перекрестие двух глав, с венцом посреди и четырьмя столпами понизу.
Едва завидев оберег, Казимир на краткий миг замер. Он помнил этот символ! Он видел его и прежде… На реке, когда бежал из родной деревни… И… кажется, на шее матери, в детстве…
Бок обожгло болью. Костяной кинжал ведьмы пробил податливую плоть, заставив ведуна упасть ведьме на грудь. Милолике уже не хватило сил вонзить как следует, но всё же рана была чувствительна. Тяжёлая культя колдовского чудовища опустилась на голову Казимира, отшвыривая его в сторону. Тело взметнулось в воздух, подобно пушинке, и врезалось в ствол вековой ели. В глазах прыснул сонм искр, сменяющийся зудящей болью, коя наполняла кровь, лишая воли. Он на силу перекатился на спину и сел. Чудище наступало, хищно ощерившись отточенными серпами. За его спиной встала ведьма, глядя надменно и властно. Как вдруг, её порождение застыло… На лице Милолики удивление сменилось испугом. Её рука метнулась к шее… та оказалась пуста.
Казимир, сплюнув кровь, поднял над головой сорванный оберег — символ Чур, с трудом выбрасывая из себя слова:
— Чур, меня… Чур, меня… Чур! Чур! ЧУР!
Серпы взвизгнули, распарывая горячий воздух и прерывая полнящийся разочарования и ненависти крик. Три кровавые борозды прошли через бурлящую злобой плоть ведьмы, а четвёртый взмах перерубил её шею. Чудовище опустилось над телом, несколькими точными ударами отделив от него руки и ноги. Застыв на миг, будто в замешательстве, существо обернулось на ведуна. Невидящие глаза, скользили мимо, будто, не замечая отмеченного защитным оберегом человека. Оно потопталось, лязгая острыми серпами, да как припустило прочь, только деревья качались, словно отскакивая от жуткого отродия.
Казимир непонимающе уставился вслед ведьмовскому творению, как вдруг искра осознания озарила его разум. Правая нога затряслась так, как никогда прежде. Дыхание сбивалось, а сердце стучало, грозя пробить грудину. Оно было не закончено!!! Ведьма недоделала свою работу! Оберег Чура хранил лишь своего носителя, но не давал власти над чудовищем! Править им могла лишь ведьма, которая теперь была мертва. Хрипя и лязгая металлом, порождение тёмной воли мчалось на запах человечины… К ближайшей деревне.
Он никогда не пребывал в таком отчаянии. Даже когда связанный тонул в реке. Даже когда выходил драться супротив кикиморы. Казимир бежал, что было мочи, понимая, что ничего не может сделать! Намотанный на кулак пояс разрезал кожу до крови, ведун то и дело падал, разбивая то лицо, то колени, то локти. Он бежал из последних сил, рыдая на ходу.
— Что же я наделал?! Что я наделал! — рычал он, захлёбываясь от собственного крика.
Когда Казимир выбежал к деревне, то стало яснее ясного, что там уже началась бойня. Несколько изб были обрушены, отовсюду слышались крики и стоны, воздух полнился лязгом оружия. Вбежав за частокол, Казимир едва не налетел на старосту. Тот, размахивая огромным двуручным топором, отбивался от порождения ведьмы. Были здесь и другие. Мужики дрались кто, чем горазд. Две руки-отростка селяне таки перерубили, но оставшиеся четыре орудовали без эмоций и страха. Они кромсали направо и налево, то и дело заставляя кого-то падать с криком боли. Едва завидев Казимира, Святогор завопил:
— Что застыл, ведун?! Делай же что-то, едрить твою жизнь!
— На капище! — проорал в ответ Казимир. — На капище заманите!
Бросившись прочь, он вдруг замер, ища кого-то глазами.
— Марфа вернулась? — крикнул он сквозь гомон сражения.
— Я здесь, — пискнула девушка откуда-то.
Она стояла на крыше своего дома подле отца, который сжимал в руках тяжёлый лук, посылая стрелы в чудовище.
— За мной! Скорее! Поможешь! — бросил Казимир на ходу, увлекая её за собой.
Девушка мельком глянула на батьку, но тот лишь кивнул в ответ. Она, видимо, уже успела поведать ему о том, что случилось в лесу. За спиной кричали и ругались, ревело чудовище, рычал огонь, свистели стрелы, и лязгало железо. Казимир вбежал в круг идолов, падая посредине. Силы почти оставили его, а дело еще лишь предстояло. Марфа опустилась подле, стараясь его поднять.
— Держись, Казимирушка! — шептала она. — Держись, миленький! Делать-то, что, скажи!
— К Перуну, — устало пробормотал ведун, пытаясь подняться на четвереньки.
Он был совсем плох. Все силы отдал на драку у избушки, да на бросок до деревни. И тогда Марфа потащила его на себе. Кряхтя и охая, девушка взвалила спутника на тощую спину и понесла к идолу Перуна. Уложив Казимира подле божества на траву, она принялась растирать ведуну лицо, всё время шепча:
— Казимирушка, милый, очнись! Ну же! Ты сможешь! Давай! Ты всё сможешь!
— Спасибо, — устало ответил он, ухватывая девушку за плечи. — Спасибо, Марфушка… Спасибо. И прости… Так надо.
Она непонимающе уставилась на него, а затем на костяной кинжал, который пронзил живот. Её руки было взметнулись, чтобы оттолкнуть предателя, но силы покинули так быстро, что она лишь завалилась вперед, уткнувшись в шею ведуна.
— Прости, Марфа, — снова прошептал Казимир, сотрясаясь всем телом и роняя слёзы. — Так надо…
Вздохнув, он вырвал кинжал, открывая рану. Кровь хлынула, заливая колени ведуна. А он черпал её. Черпал полными пригоршнями, орошая рот идола. Синее небо почернело. Тяжелые грозовые тучи из ниоткуда затянули горизонт. Приближающиеся раскаты грома то и дело оглашали мир, ослепительными вспышками разрывая пространство. Омерзительное чудовище влетело на капище, увлекаемое толпой.
— Казимир, оно здесь! — взревел староста Святогор, да так и осёкся, уставившись на ведуна.
Его живот, руки и колени заливала кровь. Марфа валялась в ногах, недвижимая, потерянная, бледная. Её глаза закатились, а силы окончательно покинули несчастное тело. Чудовище почуяв кровь, глянуло на девушку. Казимир поднял перед собой руку, сжимая оберег Чура. Пальцы разжались… Оберег упал в траву… Порождение ведьмы хищно зашипело, словно лишь теперь увидав ведуна, и ринулось в атаку!
— Перун — мой отец, а я его сын, — сухо обронил Казимир, выбрасывая перед собой костяной кинжал. — Приди же, отец. Даруй мне своей силы!
Раскат грома вдарил вновь с утроенной силой. Селяне попадали наземь, трясясь от ужаса. Сверкающая и ревущая молния, ставшая продолжением руки Казимира, вонзилась прямо в грудь чудовищу, испепеляя его. Пахнуло жаренным мясом и горящей травой. Полный боли и разочарования низкий нечеловеческий вопль вырвался из груди отродия. Оно стенало и рыдало, корчась в безумной агонии, катаясь по поляне, силясь сбить очищающий небесный огонь. Пламя вспыхнуло ещё жарче, шипя под первыми каплями начинающегося ливня, беспощадно пожирая отравленную плоть. Наступила гнетущая тишина… Только шумел дождь. С неба срывались тяжёлые капли, заливая лица перепуганных и ошеломлённых людей. Они смотрели на ведуна, а он на них не в силах что-либо сказать.
Снова громыхнуло, но уже в отдалении. Казимир ахнул, словно придя в себя. Зажмурился, сжал кулаки и тяжело ступая, покачиваясь, как после хмельного буйства, побрёл прочь. Никто не обернулся, покуда он шёл мимо.
— Горе-то какое, — причитали бабоньки.
— Говорил же я, не так с ним было что-то… — бубнил скрипучий дедовский голос.
— Жертву принёс… Как есть жертву! Он жрец евоный, а не ведун никакой!
— А не он ли наших девок-то скрадывал?
— Пропащий человек и деревню всю в пропасть утянет!
Перешёптывались негромко, но Казимир всё равно их слышал. Он не пытался что-то объяснить или оправдаться. Да и что тут можно сказать? Ему не было прощения прежде всего перед собой. В голове безостановочно звенели одни и те же его собственные слова:
— Что же я наделал?
Лес принял в свои объятия трясущегося от холода ведуна. Одежда промокла и неприятно липла к телу, но он не чувствовал холода, хоть и трясся, стуча зубами. Ноги супротив воли несли прочь, подальше от места капища. Куда угодно, на край земли, а хоть бы и под землю, только подальше отсюда! Казимир не позволял себе и мысли о том, что всё случившееся вина ведьмы.
«Она же не соблазну поддалась… Не лёгкий и прямой пусть избрала… Такое, чтоб простая баба сама без помощи чьей сдюжила, да выстрадала… Заступника для селян из плоти и крови смастерила. Да, кровавого и злобного, ну да как умела, вестимо же… Деревню режут да жгут. Люди умирают! А кто за них впряжётся? Кто скинет ярмо, да степняков отвадит? Дура, конечно… Да и я дурак, уж и верно Милолика подметила. Подумать только, правдоруб, мудрец, мать твою ети, выискался! — Казимир молча шагал прочь, ещё не зная куда и зачем идёт, но мысли чернее грозовых туч, что он призвал, не давали покоя, разрывая душу на части. — Теперь что? Нету ведьмы, нету её чудища… И толку-то? Ушедших за грань не возвратить. Ужель все их смерти напрасно случились?».
Казимир остановился, не в силах идти дальше. Обхватил берёзовый ствол, прильнул лбом и не зарыдал, глухо завыл. Но не было уже ни слёз, ни к себе жалости. Несправедливость и злоба селян родной деревни, оставленная в далёком, как ему теперь казалось, прошлом, ныне уже не будоражила сознание, не казалась незаслуженной.
«Люди ведают правду, зрят в корень и вскрывают сокрытое. Лучше б и правда утопили».
Плечи ведуна содрогнулись в неслышимом крике отчаяния, а истерзанное тело медленно сползло, цепляясь обессилившими руками за ствол дерева. Казимир замер, словно и дышать перестал. Уж неведомо сколько пролежал он так, а тем временем смеркалось. Небо споро очистилось после грозы божественной и теперь пылало красным заревом. Из-за плотного строя деревьев не виднелось уходящего в закатные дали солнышка, только последние лучи его отбрасывали убаюкивающие блики на замирающий живительным сном мир. Но в лесу было неспокойно. Чёрный день ещё не закончился. В отдалении раздались крики да гомон идущих на расправу людей. Они нарочно шумели, ни то зверьё отгоняя, ни то самих себя подбадривая.
— На кол посадим!
— Лучше на дыбе растянуть!
— Ведунов надо в колодцах топить!
— Ополоумел совсем? Откуда ж потом воду таскать? Сжечь его надо, как есть сжечь!
— Можно и просто башку снести.
— Эй, Казимир, ядрёна вошь? Ты где прячешься? Выходи, покумекаем, что делать с тобой!
В их криках не было обычной людской злобы, они и правда жаждали справедливости и всё ещё были перепуганы, но всё-таки шли его убивать. Казимир не винил их и понимал.
«Им страшно. Не каждый день выпадают столь жестокие потрясения. Да и как такое пережить? Злодей должен быть наказан, иначе, как понять, что всё кончено? В лиходейство Милолики теперь уже и не поверит никто. Ведь нет её. Нет убийцы, нет и преступления. А моя вина, вот же она, на руках, алым цветом растекается».
Казимир, словно, не слыша приближающихся криков, сулящих ему беду и погибель, поднял к лицу ладони. Они очистились, не осталось и капли крови невинной девушки. Дождь смысл всё, унося в землю плату суровым богам. А гвалт разъярённой толпы приближался. Уже и видно было огни факелов, скачущих в сумерках, да отблески вил, на которые его и насадят.
«И поделом мне, — решил Казимир, перевернувшись, да спиной к берёзе наземь усаживаясь. — Пусть народ свершит то, что было предначертано. Раз ушёл от судьбы, да теперь с нею не разминусь».
Ведун закрыл глаза и стал ждать. Хищное бормотание и злословие преследователей звучало всё ближе и ближе. Сквозь опущенные веки уже мерещились подошедшие вплотную языки пламени. Казимиру казалось, что вот-вот грубые и сильные руки вздёрнут его тщедушное тело вверх, да со всех сторон посыпятся на спину удары дубин и палок. Он не будет кричать, не будет молить о пощаде и ответит за всё… Но только… где же они?
В лесу снова было тихо. Дождь совсем кончился, и даже редкие капли, срывавшиеся с листьев уже отзвучали. Казимир распахнул глаза и уставился перед собой. На него смотрел огромный заяц, который размерами мог посоперничать с матёрым кабаном. Существо переминалось на мощных, бугрящихся мышцами, лапах. Его изумрудные глаза глядели на ведуна с каким-то лихим задором. Ведун оглянулся по сторонам. Вокруг них образовалось кольцо из пожухлой травы и листьев, взметнувшихся в воздух. Они кружились и танцевали, подхватываемые незримыми потоками ветра. Заяц довольно фыркнул, застучав задней лапой, почёсываясь.
— Не надо было меня прятать, — вздохнув, молвил Казимир. — Я заслужил их гнев.
Леший повёл носом в сторону, втягивая ноздрями воздух, словно забыв о своём госте, привстал на задних лапах и огляделся. Ведун хотел было ещё что сказать, да прикусил язык. Хуже дурости да самонадеянности, только неблагодарность. Лесной владыка явился без спросу, да он ему и не нужен в собственной волости. Заяц снова глянул на Казимира, цокнул острыми резцами, и сорвавшись с места, бросился прочь, подняв целое облако желтых листьев. Провожая его взглядом, ведун лишь подивился прыти и первородной мощи лешего. Каждый прыжок по две-три сажени, а лапы, словно и не касаются земли. Не скачет, парит будто. Прыг-скок и уж нет его, скрылся с глаз, даже спасибо не дождавшись.
Казимир просидел на земле ещё с час, но так и не дождался заслуженной расправы, с которой смирился. Уже совсем стемнело и наконец стало холодно. Промокшая одежда, казалось, вытягивает из тела последние капли тепла. Ему было пришла в голову шальная мысль, не остаться ли вот так сидеть на земле, покуда не околеет, но ведун её тотчас отмёл, как постыдную.
«Ежели лесной владыка спас, то позор мне самого себя в его же доме умертвить. Лить слёзы да волосы рвать, оно всегда проще, чем расплачиваться. Раз снова со смертушкой разминулся, значит надобно платить. Платить работой и знанием. Не заслужил видать лёгкой погибели, придётся ещё помучаться».
Тяжело поднявшись на ноги, ведун просто пошёл вперёд, особо не задумываясь, куда именно. Сейчас это не имело никакого значения. Ум подвёл, не разгадав окаянный умысел, а значит пришло время довериться сердцу. Неужто на роду ему начертано — метаться аки перекати-поле. Лишь две луны минуло, а вновь шагал Казимир не куда, а откуда, погоняемый роком людской ярости. На лице даже улыбка проступила:
— Коль суждено ещё будет к какой деревне прибиться, сразу как на духу скажу, чуть что не так, бейте стрелой, ребята, чтоб наверняка, а то потом уйду — ноги собьёте, да не сыщете!
Бродить впотьмах, то и дело натыкаясь на стволы деревьев, было тем ещё удовольствием. Однако Казимир, словно зарок себе взял, топать прочь, покуда удача сопутствует. Несколько раз ему слышась перекличка волчьей стаи, но серые охотники не спешили полакомиться человечиной. Их глаза то и дело мерцали в ночи, но дальше соглядатайства дело не заходило. Где-то в вышине укрытых тьмой крон елей посвистывал соловей. Его трели не вязались с промозглой хмарью и клонящим к земле разочарованием, которое Казимир нёс на своих плечах. Птичке было невдомёк о людских чаяниях, о кровавых серых разбойниках, рыщущих в желтеющих лапах папоротника, она радовалась величественной силе ночи и собственной жизни.
Не разбирая дороги и не думая о привале, Казимир вышел на знакомую полянку, которую признал даже впотьмах. Тело Милолики покоилось на том же месте, где он её оставил. Рядом зияла рваная рана на теле земли, в которой ведьма хранила своё чёрное детище. Постояв, безучастно глядя на обрубки человеческого тела, Казимир понял, что не чувствует пред ней вины. Если у селян и были основания желать ему смерти, то ведьма снискала погибель от собственной твари. А сколько жизней она вложила в чудовище? Девичьи сердца были зашиты в уродливое страшилище, продлевая тому век, преобразуя колдовскую силу в неслыханную мощь неживого служителя. И всё-таки стоило простить и её.
Казимир без особого трепета, но с должным почтением собрал останки жены старосты, сложив в яму, из которой накануне на него выпрыгнуло чудовище. Её подлежало бы сжечь, но с собой не нашлось огнива, да и сухих веток после дождя не сыщешь. Ведун покинул деревню, как пришёл, то есть ни с чем. Но всё ж таки оставлять тело ведьмы на произвол судьбы, было нельзя. То не обычный человек, который отдав душу станет землёй, да прокормом лесному жителю. Милолика служила тёмной и мрачной силе, мощи которой нельзя было преклониться, но и недооценить. Ещё наставник Огнедар рассказывал истории о том, что случалось, когда загнанную ведьму пленяли и убивали на месте, опосля должным образом не захоранивая. Последствия выдавались самые, что ни на есть разные. Сжёгшая собственную душу нечистая, могла переродиться в кикимору или одноглазое лихо. Знающая дорожку к прежнему дому, такая тварь бы ещё век являлась будоражить близких, завывая по ночам под стенами, да заглядывая в окна. И ладно если только пугать. Многое зависело от силы ведьмы при жизни. Ежели девка была сбившейся с пути деревенской знахаркой, нахватавшейся всякой дряни не пойми где, то ещё полбеды. Повыть да курей потаскать, вот и всё злодейство. Но горе тому селению, к которому присосётся былая в немалой силе при жизни ведьма, аль служительница Мораны, не приведи милостивые боги… Она будет вселяться в слабых умом, наводить порчу, сбивать с пути на лесных тропах, и собирать под свою длань упырей.
Казимир с сомнением покосился на избушку, возвышавшуюся на высоте добрых двух саженей. Два столба служили ей опорами, а рядышком имелась лестница, ведущая к дверке в полу. Сейчас, когда вокруг царствовала непроглядная тьма, попривыкшие к черноте глаза, различали таинственное тусклое свечение, тянущееся из единственного крохотного оконца.
«Входить в жилище даже мёртвой ведьмы — непотребство, — твёрдо сказал сам себе Казимир. — Особенно ночью…».
Но что делать с останками Милолики, всё ещё было не ясно. Наконец, решив дождаться утра, ведун наспех завалил новоиспечённую могилу камнями, набросав сверху елового лапника.
«Чтоб зверьё не растащило, покуда я спать буду, — решил он. — А сил уже нет совсем».
Право слово, он валился с ног, едва цепляясь за тончайшую границу яви, из-за которой манила очищающая дрёма. Сколь бы безрассудно это не было, пришлось взбираться по лестнице в избушку. Казимир слишком вымотался за минувший безумный день, к тому же давала о себе знать рана в боку. Разливавшаяся от неё волна боли, холодила плоть, отчего уже начала отказывать левая рука. Толкнув узкий люк-дверцу, ведун вполз в ведьмовское жилище, несомненно ожидая какой-нибудь пакости. Однако, внутри оказалось тепло и сухо. Здесь приятно пахло травами, сушёными грибами и вяленным мясом. Казимир старался не думать чьим именно. У стены напротив оконца, громоздился стол, от которого и исходило замеченное с улицы свечение. Но сил и желания разглядывать Милоликину утварь у ведуна не нашлось. Прикрыв дверцу, он лёг прямо на неё, блокируя проход собственным телом, и тотчас провалился в спасительный сон.