чтобы получить дань. Минотавру.
е. Морхольт не предназначен до- е. Минотавр не предназначен до
чери короля. чери царя Крита.
ж. Вопреки протестам дяди, Три- ж. Вопреки протестам отца, Тесей
стан, которому позже предстоит приезжает издалека, чтобы сра
путешествие к дому Морхольта, зиться с Минотавром в его ло
вызывает Морхольта. гове.
з. Т. к. битва происходит в чужой з. Дочь царя Миноса предает
Морхольту стране, дочь короля отца и дает Тесею новый меч.
Ирландии ничем не может ему
помочь. А Марк дает Тристану
новый меч.
и. Тристан сражается с Морхольтом и. Тесей сражается с Минотавром
на острове, попасть на кото- в лабиринте, доступ в который
рый трудно. затруднен.
к. Тристан убивает Морхольта. к. Тесей убивает Минотавра.
л. Король Ирландии опечален. л. Минос, царь Крита, опечален.
м. В Ирландии не знают, кто м. Ложного победителя нет.
именно убил Морхольта, т. к.
битва происходит в Корнуэльсе.
н. (Позже в Ирландии) Тристан н. Идентификация Тесея не необ
опознан в бане по его мечу как ходима.
убийца Морхольта.
о. Изольда покидает Ирландию о. Ариадна покидает Крит с Тесеем.
вместе вместе с Тристаном.
п. По приезде Тристан отдает п. По приезде Тесей отдает
Изольду Марку как невесту. Ариадну Дионису как невесту.
Таблица эта достаточно красноречива и параллелизм эпизодов двух легенд - античной и средневековой - несомненен.
Или вспомним о ране Тристана, полученной в бою с Морхольтом. Она издает такое зловоние, что никто из окружающих, кроме Марка, не решается приближаться к юноше. Столь же зловонна рана Филоктета, ужаленного змеей.
Как известно, Тристан, раненный ирландцем Морхольтом, может излечиться только в Ирландии, куда он и прибывает, не открывая, кто он. Так и Телеф, раненный копьем Ахилла, может быть вылечен лишь этим самым копьем.
Роль белого и черного паруса в финале нашей легенды известна {См., например, S. Eisner. The Tristan legend, p. 150-155.}. Так и Тесей, отправляясь сражаться с Минотавром, обещает отцу своему Эгею, в случае победы, поднять на мачте белый парус. Но он забывает об этом уговоре, плывет под черным парусом, и отчаявшийся Эгей бросается со скалы в море.
Финал нашей легенды имеет еще одну интересную античную параллель. Речь идет о любви Париса и Эноны. Оставленная Парисом, Энона предрекла ему, что он будет смертельно ранен в Троянской войне и спасти его сможет только она одна. Действительно, когда Парис был поражен стрелой Филоктета, он спешно послал за Эноной. По одним мифам, она отказалась его лечить и юноша умер, по другим - она спешила ему на помощь, но запоздала и найдя его уже мертвым, сама испустила дух у его бездыханного тела.
О чем говорят эти примеры? Указывают ли они на воздействие античных мифов - в их раннесредневековой, по преимуществу латинской, передаче - на сложение нашей легенды? Думается, ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Литературная обработка нашего сюжета могла, конечно, вобрать некоторые из перечисленных мотивов в их античной интерпретации. Но использование античного опыта было здесь несомненно факультативным. Как вынужден был признать Б. В. Казанский, "установление литературной параллели доказывает не более, как возможность или вероятность "заимствования"; далеко не все источники этих "заимствований" установлены; и самое понятие "параллели" очень неопределенно и условно. Не говоря уже о сюжете "Тристана и Исольды" в целом, основное его содержание лишь очень схематически соответствует контаминации сказания о Ясоне, добывающем царевну из-за моря для дяди-царя и присваивающем ее, с преданием о Парисе, могущем получить исцеление только от покинутой им любовницы-целительницы, а включение ряда отдельных элементов из совершенно различных легенд является слишком неоправданным в плане прямого литературного заимствования" {"Тристан и Исольда", стр. 117.}.
К такому же выводу приведет нас и сопоставление нашей легенды с рядом мотивов, обнаруживаемых, скажем, в библейских сказаниях. Впрочем, библейских параллелей легенды о Тристане и Изольде настолько немного, что перечислить их не составит труда. Во "Второй книге Царств" ("Вторая книга Самуила") рассказывается о преступной любви Амнона, сына Давида, к своей сводной сестре Фамари (гл. 13). В этом библейском эпизоде герой становится жертвой охватившего его неодолимого любовного влечения. С нашей легендой здесь совпадает лишь мотив запретности любви и одержимости любовью. Мотив одержимости демоном и единоборства с ним, о чем рассказывается в библейской "Книге Товита", может быть сопоставлен с мотивом змееборства из нашей легенды. Но опять-таки это сопоставление нельзя сделать без очень сильной натяжки. При толковании легенды о Тристане и Изольде в духе вагнеровской идеи любви-смерти можно увидеть в легенде и трансформированные мысли "Песни песней": "крепка как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее" (гл. 8, 6-7).
Иногда параллель нашей легенде видят в грузинском предании о любви царевича Абесалома и крестьянской девушки Этер {См.: К. Д. Дондуа. Абесалом и Этер. - "Тристан и Исольда", стр. 175-182.}. С нашим сказанием может быть сопоставлен лишь финал этой истории: больной Абесалом призывает возлюбленную, с которой он разлучен, но она не застает юношу в живых. В горе Этер закалывается. Их хоронят рядом, и из их могил вырастают цветы, переплетающиеся между собой. Вопроса о генетическом родстве этого грузинского предания с нашей легендой ставить, конечно, нельзя.
Среди параллелей нашему сюжету со значительно большим основанием, чем об античных или библейских мифологемах, можно говорить о ряде памятников, хронологически значительно менее от нее удаленных.
Во-первых, можно говорить о совпадении отдельных мотивов. Например, в средневековых литературах Европы не раз встречается мотив воздержания любовников, причем, в этом случае они обычно изображаются разделенными во время сна каким-либо предметом - камнем, куском мяса, мечом и т. п. Скажем, в исландской "Саге о Волсунгах" рассказывается, что Сигурд именно так проводит ночи с Брюнхилд ("Оставался он там три ночи, и спали они на одной постели. Он берет меч Грам и кладет его обнаженным между собой и ею" {"Сага о Волсунгах". Перевод, предисловие и примечания Б. И. Ярхо. М.-Л., 1934, стр. 186.}).
Во-вторых, могут совпадать не один мотив, а несколько, и, главное, их последовательность. Так, Д. С. Лихачев сопоставил легенду о Тристане и Изольде с древнерусской "Повестью о Петре и Февронии Муромских" {Д. С. Лихачев. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970, стр. 94-95 (первое изд. - 1958). Ср.: "Изборник". М., 1969, стр. 757 (примечания Р. П. Дмитриевой). Ср. также: Р. П. Дмитриева. Древнерусская повесть о Петре и Февронии и современные записи фольклорных рассказов. - "Русская литература", 1974, Э 4, стр. 91: "Особенно много общего наблюдается между Повестью о Петре и Февронии и Повестью о Тристане и Изольде как в передаче главной поэтической темы и сюжетной линии, так и в отдельных характерных эпизодах. Близость эта носит типологический характер и обусловлена тесной связью всех этих произведений с устно-поэтическим творчеством".}. Действительно, в русской повести ряд мотивов и - главное - их связь и взаимная обусловленность заставляют вспомнить историю Тристана. Петр сражается со змеем, склонявшим к блуду жену брата, подобно тому, как Тристан побеждает дракона, обложившего Ирландию страшной данью. Как и герой западной легенды, Петр заболевает, забрызганный ядовитой кровью змея, и излечить его может только мудрая врачевательница Феврония. Феврония излечивает его дважды, как и Изольда, которая дважды оказывает помощь раненому Тристану. Как и в нашей легенде, в "Повести" результатом лечения оказывается вспыхнувшая взаимная любовь. Она скрепляется браком. Так было, очевидно, и в гипотетических кельтских версиях легенды о Тристане; по крайней мере, юноша обладает девушкой до того, как она становится женой Марка. "Несмотря на социальные препятствия, - пишет Д. С. Лихачев, - князь женится на крестьянской девушке Февронии. Как и любовь Тристана и Изольды, любовь Петра и Февронии преодолевает иерархические преграды феодального общества и не считается с мнением окружающих. Чванливые жены бояр не взлюбили Февронию и требуют ее изгнания, как вассалы короля Марка требуют изгнания Изольды" {Д. С. Лихачев. Человек в литературе Древней Руси, стр. 94.}. Добавим, что, как и Тристан, Петр испытывает и сомнения, то есть ему приходится преодолевать не только внешние препятствия, но и внутренние. Есть и другие совпадения, например, в сцене в лодке, когда Феврония умным ответом осаживает надоедливого поклонника (вспомним ухаживания Кариадо в нашей легенде). И наконец, главное - мотив любви за порогом смерти. Петр и Феврония умирают в один день, и тела их неотвратимо оказываются в одном и том же общем гробу.
Тема посмертного соединения, причем, не обязательно непосредственного, но чаще символического - крон двух деревьев, тянущихся друг к другу цветов, табличек с вырезанными на них именами любящих - постоянно встречается в литературе и фольклоре. Поэтому любовь "до гроба" не есть непременная принадлежность нашей легенды. На ее основании делать какие-либо выводы о возможных заимствованиях по меньшей мере неосторожно. Между тем это иногда утверждается. Так, Л. А. Дмитриев, развивая верное наблюдение Д. С. Лихачева, писал: "особенно близка к Житию Петра и Февронии Повесть о Тристане и Изольде. И эту близость едва ли можно объяснить только сходством тех эпических мотивов, которые легли в основу муромского жития и старофранцузского эпоса. По-видимому, автору Жития Петра и Февронии была известна какая-то версия Повести о Тристане и Изольде" {"Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе". Л., 1970, стр. 261.}. Вряд ли. А если все-таки была известна, то почему из легенды в ее русской "транскрипции" исчезло главное - мотив недозволенности любви и острота внутреннего неразрешимого конфликта, жертвой которого оказывается протагонист? Как заметил Н. И. Конрад, рассматривая "Лейли и Меджнун" Навои: "Повесть о разом вспыхнувшей любви, об одержимости этой любовью, о смерти в один и тот же миг. Что ж, и тема эта, да и сюжет вечны. И встречались мы с ними в литературе не раз. Любовь с первого взгляда... Она может вспыхнуть и в школе... Она, любовь, может вспыхнуть и на корабле, идущем по ирландскому морю. И даже в кривом, скучном переулке, на который повертывают с Тверской" {Н. И. Конрад. Запад и Восток. М., 1972, стр. 287.}.
Внешняя близость к нашей легенде обнаруживается в персидском романе "Вис и Рамин", написанном поэтом Гургани в середине XI в. Близость сюжетных структур здесь настолько велика, что высказывалось предположение о возможности прямого заимствования {R. Zenker. Die Tristansage und das persische Epos von Wis und Ramin. - "Romanische Forschungen", XXIX, 1910, S. 321-362.}, хотя материальные основания для этого вряд ли могут быть отысканы {Впрочем, в своей новой обстоятельной работе видный французский медиевист Пьер Галле вновь вернулся к этой теме и даже попытался проследить гипотетический путь сюжета персидской поэмы через арабизированную Испанию и куртуазный Прованс к северофранцузским поэтам. В основе исследования П. Галле лежит мысль, что легенда о Тристане и Изольде не могла возникнуть как обычная средневековая легенда, что в ее основе должен лежать конкретный литературный источник, который был при перенесении на европейскую почву и в более архаичную культурную среду "мифологизирован"; поэтому легенда приобрела новые черты и иной смысл, отличающие ее от поэмы Гургани (См.: P. Gallais. Genese du roman occidental. Essais sur Tristan et Iseut et son modele persan. Paris, 1974). П. Галле даже высказал предположение, что перенести легенду на романскую почву мог знаменитый эрудит и писатель Петр Альфонси. Однако это и многие другие утверждения ученого достаточно осторожны и в лучшем случае предварительны.}.
В романе о Вис и Рамине и в легенде о Тристане и Изольде действительно немало общих черт и параллельных мотивов. Прежде всего, параллельна исходная ситуация сюжета: старый король (соответственно Мобад и Марк) решает взять в жены молодую прекрасную девушку (это Вис и Изольда). Но невеста отдает свое сердце юноше, родственнику ее жениха (Рамин и Тристан), который сопровождает ее к королевскому двору. Молодые люди становятся любовниками до брачных торжеств. У них есть надежная и опытная помощница, готовая подменить собой девушку на брачном ложе (кормилица и Бранжьена). На этом параллелизм сюжетов не кончается. В частности, в обоих произведениях любовники вынуждены пройти через испытание огнем, они лгут, обманывают, пускаются в бегство, престарелый муж-король то жестоко их преследует, то готов простить и поверить в их невиновность. Удаленный в изгнание герой, желая забыть любимую, женится на другой (Гюль и Изольда Белорукая), но затем вновь возвращается к своей первой любви. Узнав об этой мнимой измене (то есть, женитьбе), героиня испытывает жестокие муки ревности, долго не может противиться своему чувству. Сопоставлявший эти два памятника немецкий исследователь Р. Ценкер полагал, что персидская поэма оказала воздействие на французский куртуазный роман. Другие ученые возможность такого воздействия решительно отвергали. Дело в том, что многие частные мотивы, которые мы находим в поэме "Вис и Рамин" и в легенде о Тристане, не являются достоянием исключительно этих двух памятников. В то же время очень важным оказывается принципиальное различие в отношении героев к основному конфликту. Если Тристан испытывает необоримое чувство вины, ибо он, как мы стремились показать, не меньше привязан к Марку, чем пылает страстью к Изольде, если эта последняя также сознает незаконность своей любви (хотя это и не внушает ей особых угрызений совести), то, например, Вис открыто ненавидит Мобада и не считает свою измену неправым поступком. Да и Рамин не очень терзается, обманывая дядю. Если в поэме "Вис и Рамин" присутствует мотив одержимости любовью, необоримости и всевластия чувства, то в персидском памятнике нет идеи "любви до гроба" (и "за гробом"); даже напротив: книга многозначительно кончается счастливым браком, длящимся ни много ни мало восемьдесят три года. У этой счастливой четы было и многочисленное потомство, и герои поэмы удачливо правят страной, которой до них управлял Мобад.
Иногда считается, что с нашей легендой поэма о Вис и Рамине сближается благодаря мотиву второй возлюбленной ( жене) и воздержания любовника. Но мотив этот был весьма распространен в XII в. как в литературе Западной Европы, так и Ближнего Востока. Немецкий исследователь З. Зингер {См.: S. Singer. Arabische und europaische Poesic im Mittelalter. - "Abhancllungen dt-r Preussischen Akademie der Wissenschaften", 1918, no 13, S. 8-10.} приводит тому красноречивый пример. Арабский поэт VII в. Кайс ибн-Зарих, согласно легендам, имевшим хождение в XI и XII вв., был женат вторым браком на женщине, носившей то же имя, что и его первая жена Лубна. Но он хранит целомудрие по отношению ко второй жене, так как не может забыть первую. Тема "невозможности замены" постоянно встречается у "куртуазных" лириков Востока и Запада. В. М. Жирмунский приводит красноречивые слова провансальского трубадура Гильома де Кабестань: "Я люблю Вас, госпожа, такой высокой любовью, что эта любовь не дает мне возможность любить другую; но любовь позволяет мне быть куртуазным по отношению к другой даме, и этим я надеюсь отвести от себя это тяжелое страдание; ибо, когда я думаю о Вас, перед которой склоняется радость, я забываю и оставляю всякую другую любовь: с Вами я остаюсь и Вас считаю самой дорогой моему сердцу" {В. Жирмунский. Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки. М.Л., 1962, стр. 68.}.
Однако мотив полового воздержания, столь часто встречающийся в средневековых литературных памятниках разной национальной принадлежности, генетически восходит к нескольким, совершенно автономным традициям. Мотив этот постоянно возникает в ирландском эпосе, обнаруживающем с нашей легендой многозначительные параллели.
Вопрос о типологическом и генетическом родстве ряда памятников литературы древних кельтов (островных и континентальных) и легенды о Тристане и Изольде стал предметом пристального изучения целого поколения ученых {См.: С. Schoepperle. Tristan and .Isolt. A Study of the Sources of the Romance, v. 1-2. London, 1913; A. Thurneysen. Eine irische Parallele zur Tristan-Sage.- "Zeitschrift fur romanische Philologie", XLIII, 1923, S. 385-402; J. P. Carney. Studies in Irish Literature and History. Dublin, 1955, p. 189-242; 5. Eisner. The Tristan legend. A Study in Sources. Evanston, 1969.}. У нас он детально рассмотрен А. А. Смирновым {А. Смирнов. Роман о Тристане и Изольде по кельтским источникам. - В его кн.: "Из истории западноевропейской литературы". М.-Л., 1965, стр. 49-64.}.
Во-первых, отметим совпадения с нашей легендой отдельных мотивов из так называемых ирландских саг.
Так, маленькая сага "Повесть о Байле Доброй Славы" {Русский текст см.: "Ирландские саги". Перевод, предисловие, вступительная статья и комментарии А. А. Смирнова. Л.-М., 1933, стр. 249-252.} рассказывает о глубокой любви юного героя к Айлен, дочери Лугайда. Они договорились встретиться, чтобы "заключить союз любви". По пути Байле получает ложное известие, что на его возлюбленную напали "воины из Лагена" и убили ее. Юноша не вынес своего горя и упал замертво. Спутники хоронят его и ставят на могиле каменный столб, справив печальную тризну. "И выросло тисовое дерево на могиле той, с верхушкой, похожей видом на голову Байле". Когда Айлен узнала о смерти Байле, она "упала мертвой, бездыханной, и погребли ее, как и Байле. И выросла яблоня из могилы ее, разрослась она на седьмой год, а на верхушке ее - словно голова Айлен". Из этих двух деревьев, выросших над могилами любовников, делают таблички, на которых "поэты и рассказчики стали записывать повести о любви, сватовствах и разных деяниях уладов". Когда король Кормак взял эти таблички в руки, они соединились так крепко, как "жимолость обвивается вокруг ветви". Здесь перед нами по крайней мере три мотива, параллельные легенде о Тристане. Во-первых, это любовь юная, чистая и столь сильная, что смерть одного из любовников приводит к смерти и другого. Во-вторых, это мотив, так сказать, "ложной информации" (как и в нашей легенде, где такую ложную информацию сообщает Изольда Белорукая). Наконец, в-третьих, это мотив соединяющихся табличек, аналогичный мотиву соединяющихся деревьев, выросших над могилами Тристана и Изольды. Как точно заметил А. А. Смирнов, "перед нами как бы фрагмент "тристановского" типа саги, хорошо сохранившийся без всяких сторонних примесей" {А. Смирнов. Указ. соч., стр. 61.}. Но именно "как бы", ибо считать сагу "Повесть о Байле Доброй Славы" источником нашего сюжета, конечно, нельзя.
В другой небольшой ирландской саге "Любовь к Этайн" {Русский текст см. там же, стр. 105-131. Эту сагу А. А. Смирнов также не рассматривает. Ср.: S. Eisner. The Tristan legend, p. 127-133.} с легендой о Тристане и Изольде могут быть сопоставлены по крайней мере четыре мотива. Во-первых, это требование вассалов короля Ирландии Эохайда Айрема жениться и завести наследника. Во-вторых, это мотив поисков невесты ("тогда послал Эохайд послов по всем пяти королевствам Ирландии, чтобы они разыскали прекраснейшую женщину или девушку, какая только найдется в Ирландии, для него в жены"). Затем, это любовь молодого героя (Айлиль Ангуба) к жене брата. Наконец, это мотив лечения героиней недуга героя ("Она продолжала каждый день навещать его и стала теперь мыть ему голову, сама подавать пищу и воду на руки"). Однако эти совпадения ни в коей мере не могут указывать на генетическое родство данной саги с легендой о Тристане или ее прототипом.
В одной из ключевых саг цикла о Кухулине, "Сватовство к Змер" {Русский текст см.: "Ирландские саги", стр. 255-259. А. А. Смирнов в своем обзоре кельтских параллелей нашей легенды эту сагу не рассматривает.}, также находим параллели легенде. Собственно, речь должна идти в основном об одном эпизоде этой саги. Кухулин со спутниками прибывает в дом Руада, короля островов, как раз в тот момент, когда полуфантастические существа фоморы, олицетворявшие для древних ирландцев злое начало, явились туда для сбора дани. Они намереваются увезти с собой Дерборгиль, дочь короля. Кухулин сражается с фоморами и побеждает их, но оказывается раненым в запястье. Девушка лечит его. Кухулин не открывается, кто он, и многие в королевском замке хвастались, что это они убили фоморов. Во время мытья в бане королевская дочь опознает героя. Руад предлагает Кухулину в жены Дерборгиль. Таким образом, здесь перед нами довольно точная параллель эпизода битвы Тристана с драконом, похвальбы ирландского сенешаля, опознание героя во время мытья в бане и лечения его Изольдой. Есть в этой саге и "сопротивляющийся любовник" - это Кухулин в его взаимоотношениях с Уатах, дочерью Скатах.
Говоря об этой саге, отметим в ней еще одну деталь. Среди спутников Кухулина здесь назван некий Дурст, сын Серба. Запомним это имя. Мы вернемся к нему, когда будем рассматривать непосредственные источники нашей легенды.