Я так никогда и не узнал, что там произошло. Мёртвых я закопал в песок. Во вьюках оказался опиум-сырец, кусками. Второго верблюда я не нашёл.
Я оставался возле лагеря, прячась неподалёку, пока приехал Мурад с тремя закутанными бабами, чтобы собирать урожай. Я отдал ему и то, чего он не сеял, и рассказал всё. За всё про всё, я получил двадцать тысяч рублей, что было чудовищной суммой, по тем временам и вскоре уже плыл через Каспий в каюте «люкс» и разодетый так, что бывшего «дембеля» во мне не опознал бы и самый опытный пограничник. А красный камень я до сих пор ношу на указательном пальце правой руки. Если приблизить его к глазу, то можно увидеть внутри человека, который идёт в гору с камнем или мешком на спине.
Голова 6.
Теперь я расскажу, как поэт и романтик впервые убил человека. К моему оправданию у других романтиков, сообщу, что произошло это, как бы, на дуэли, из-за женщины. Правда, этой женщиной оказалась моя собственная сестра и защищал я вовсе не её честь, а своё право собственности, что снижает тему от романтических высот в довольно инфернальные глубины. Но, ведь мы и идём вниз, господа, путём всякой плоти.
На этом этапе, настало время объяснить литературно-образованному попутчику, почему я повествую кругами, а не придерживаюсь единства времени, действия и места, как учили в университете. Потому, что всё, чему нас учили в университетах – чушь. Потому, что доверять можно только тому, чему учит собственная кровь. Потому, что этот рисунок, нарисованный моей собственной кровью – не литература, он не поддаётся расшифровке в линейном времени.
Плюнув в сторону общественного образования, как выходя из общественной уборной, я испытываю необходимость помыть руки. Где время? Время, которому нас учили, как фундаментальной основе мира, потраченное нами на изучение пустопорожней учёности учителей, где оно? Я смотрю на циферблат своих часов и не вижу там никакого времени. Когда мои твёрдые пятки протирают дыры в моих носках, - я выбрасываю носки и покупаю новые. Причём здесь время? Я вижу день-ночь, я вижу смену времён года, я вижу круги и не вижу никаких линий. Линейное время, - это грандиозная фикция, способная на реальное убийство. Оно началось с ожидания Мессии, с жизни, отложенной на потом, с убийства настоящего момента и каждым мигом своего существования убивает жизнь. Китай не допустил Христа в свой круг и потому Срединная Империя вечна. Индия отказалась спасаться на обломке христианства, она обновляется в вечных циклах – и потому она вечна. Европу захлёстывают напором племён волны реальности, не признающей прямых линий, время Европы кончается, как и напророчили её пророки. Вы можете сколько угодно плевать в вероломного Христа, в бога и мать, но мы все тонем на обломке круга времени, вдребезги разбитого христианством, мы продолжаем отсчитывать историю от Рождества Христова и сверять свою судьбу по лживым христианским часам. Бросьте часы в воду, сейчас. Прыгайте в волны и вы спасётесь, если не утянет на дно груз вины и греха. Сбросьте балласт. Смерти нет, воздаяния нет. Вы можете жить вечно, в круге вечного возвращения в этот прекрасный и блистающий мир. Он принадлежит вам, не отдавайте в чужие руки. Гребите, гребите его под себя и никто не посмеет сказать вам: «Нет!»
Я плавал в зелёных волнах Азовского моря. Стрелки часов описали круг. Деньги уплыли и очень быстро, теперь я работал матросом на барже, возящей агломерат из Мариуполя в Бердянск. Быть матросом, - это очень романтично, не так ли? На сцене моей жизни снова сменились декорации.
На берегу меня ждала моя Ассоль, - моя сестра Эвелина, которую я обнаружил работающей официанткой в приморской кафешке. Ей едва исполнилось семнадцать лет, но она уже была весьма опытной в делах Амура и Венеры. Я это как-то упустил. Разница в четыре года, это большая разница, между детьми, растущими в одной семье. Я её не слишком замечал, а когда мы снова увиделись после моего двухлетнего отсутствия, передо мной предстала секс-бомба. Почти голая, учитывая время и место действия.
Я вышел из зелёных волн, на моей груди незримо болталась героическая медаль. Эвелина скромно сидела на тряпочке, сдвинув загорелые коленки, рядом с ней стояло небольшое, литров на пять, ведёрко «барбасянки», - местного красного вина.
Ни словом, ни действием, между нами ничего не было, но имело место быть, существовало мощное сексуальное напряжение, - вот-вот ударит молния.
А тут появляется её приятель, такой же матросик, как и я, только учащийся в «шмотке» - школе морского обучения. На лето, он нашёл себе работу по прокладке водопровода на частной хате в этом посёлке. На свою и мою голову.
Красное вино, красный закат, красная кровь, - знакомо всё это.
На закате кровь ударила в голову, пацан никак не хотел понять, что герой, это я, а не он, он попытался провести Эвелину домой. Я перехватил его за руку.
Эвелина ушла. Мы остались вдвоём на пустынном берегу. Я ударил его всего пару раз. Но, видно, не туда попал. Или он попал не туда. Или такая была наша судьба.
У него из уха вытекла капля крови, он не дышал. Я взял его за горло, отплыл с ним далеко в море по красной солнечной дорожке и там отпустил.
Потом я нашёл Эвелину. В ту ночь наше семейное положение изменилось, но мы не стали это афишировать.
Голова 7 .
Здесь самое время рассказать о том, как я боролся с преступностью в рядах милиции.
Мне всё давалось легко. И отбиралось тоже. Я поступил во второй раз – в университет, на этот раз, и кончил, почти без проблем. Меня выгнали всего только раз, но я восстановился, отпахав год в шахте. Я всегда восстанавливался, как Феникс. Я был активный юноша и с первого дня учёбы нанялся на работу во вневедомственную охрану. Ночью я работал и трахался, днём трахался и пьянствовал, а в перерывах спал на лекциях. Мне казалось, что это и есть жизнь настоящего студента, с которой я был знаком по книгам настоящих писателей. Получив красивый диплом, я получил и красивую работу – переводчиком, в закрытом конструкторском бюро. Но переводить из пустого в порожнее было скучно и я пошёл наниматься в милицию. Меня сразу отправили в Питер, на курсы уголовного розыска, - мордой вышел. Мне удалось проучиться два месяца, после чего курсы были преобразованы приказом министра в батальон специального назначения № 16 и переброшены в Карабах. В Карабахе войны ещё не было, но на окраинах Агдама уже постреливали. Днём мы охраняли госучреждения, а ночью патрулировали улицы. Блин, я всю жизнь кого-то охранял.
Однажды, ко мне подошёл армянин и попросил защиты. Семью он уже отправил, но каждую ночь ожидал нападения. Работа заключалась в том, чтобы посиживать у него дома, попивая кофе, вместо того, чтобы болтаться по улицам. Хорошая работа. Он был владельцем кофейни.
Я был замкомвзвода, а при патрулировании – старшим патруля и сам решал, куда идти. Моими начальниками были мало что смыслящие в таких делах полугражданские люди – преподаватели курсов.
Каждую ночь армянин накрывал богатейший стол. Однажды, кто-то шибанул по тарелкам и бутылкам из дробовика, через окно. Я выпустил в ответ полмагазина. Потом нашёл под окном пятна крови, но трупов не было.
Перед отлётом в Питер, наниматель дал мне приличную пачку баксов, с которыми я тогда не знал, что делать и две литровые фляги двадцатилетнего коньяку, который я не мог оценить. Настоящий коньяк не имеет ничего общего с тем, что продаётся в магазинах. Он чёрный, спиртовой крепости и пахнет не так. Мы выпили его в десантном самолёте, без обшивки, там было очень холодно. Доллары я разделил поровну, свои потом потерял. За всё про всё, у меня остались три дробины в ноге, две потом вышли сами, одна сейчас катается под кожей – на память.
Экзамены мы сдали в форс-мажорном порядке и разъехались по домам, я сбежал на неделю раньше срока, потому, что меня ждала Эвелина.
Приехав домой, я обнаружил, что меня никто не ждёт в мною снятой квартире, оставил пакеты с подарками под дверью, за которой Эвелина трахалась с очередным матросиком и ушёл начинать новую жизнь. Всех не перебьёшь.
К работе я приступил очень серьёзно, я на самом деле верил, что буду «хранить и защищать». Я тянул на себя всё одеяло, мне казалось, что я представляю собой всю милицию. Мой начальник, очень толковый старый опер, говорил мне : «Открыл дверь в контору – начинай работать. Закрыл за собой дверь – забудь про работу. Иначе, сгоришь.» Но, я так не мог. Я думал о работе 24 часа в сутки, даже когда спал. Мне было стыдно смотреть людям в глаза, если я не мог помочь. Однажды, я отдал свои часы пацану, взамен тех, что с него сняли и не раз отдавал свои деньги бабушкам, у которых вытащили кошелёк в трамвае. Я метался, как угорелый, когда под дверями моего кабинета выстраивалась очередь плачущих потерпевших, пытаясь всех утешить и всем услужить. Мой начальник говорил мне: «Люди стоят в очереди в ЖЭК. Люди стоят в очереди в исполком. Люди стоят в очереди везде. Постоят и здесь. Чего ты суетишься?» Но, я так не мог. Я был плохим опером. Я раскрывал преступления, получал благодарности и обо мне писали в газетах. Но, я так и не смог нарастить шкуру, чтобы не чувствовать чужих страданий. Или просто встать на уровень с простыми людьми, чтобы не чувствовать себя Богом, который отвечает за всё и может помочь всем. Во мне было слишком много чувства и слишком много гордости. Тогда я ещё не понимал, что Бог, - это кусок льда, который помогает тем, кто на нём стоит. Я был добр добротой ребёнка, отбирающего мышку у кошки и стыдлив стыдливостью гордеца. Я уже успел сделать многое из того, что считается смертным грехом, но и немало конкретного добра, которое человеческий закон считает злом. Я отмазывал от тюрьмы несчастных пацанов, вся вина которых состояла в том, что в кармане была ветка конопли. Я защищал малолетних проституток от их старших сестёр по профессии и от своих товарищей по милицейской дубинке. Сёстрами я пользовался без зазрения совести и совершенно бескорыстно, а перед товарищами мне было стыдно, за то, что я такой беспонтовый. Поэтому, я иногда делился с ними собственной зарплатой, выдавая её за взятки, полученные от блядей и наркоманов. Товарищем я всегда был хорошим.
Воры и аферисты мне были интересны, с некоторыми из них я приятельствовал. Один бригадир напёрсточников оказался бывшим афганцем. У меня был настоящий друг – старый фальшивомонетчик, сидевший ещё при Сталине. Я обнаружил, что самой никчемной частью криминального мира являются убийцы и, в особенности, киллеры. Киллеры брались убить человека за три копейки и не могли справиться, убийцы плакали на допросах. Немногочисленные случаи, когда я получал удовольствие от самой грязной части ментовской работы – выбивания показаний, приходились как раз на эту человеческую мразь. Воры никогда не плакали, поднять руку на фармазона было просто невозможно.
Вымогать деньги мне всё ещё было стыдно, но я научился принимать плату за хорошо сделанную работу. Нашёл угнанную машину, - получи премию. Нашёл партнёра, сбежавшего с чужими бабками, - получи процент. Один деятель даже подарил мне «жигуль», за такое дело.
Моя работа пришлась на такой момент, когда старое время уже заканчивалось, а новое ещё не наступило. Но, когда новое время понеслось вскачь, в милиции всё начало сыпаться под его копытами. Старые опера уходили, на их месте появлялись какие-то непонятные люди, единственной целью которых было – «бабло». Они не были похожи на ментов. Они не были похожи на воров. Они были похожи на швейцаров. Они были жадными, мелкими и корыстными. Работать они не умели, выбить деньги или показания они не умели, зато умели принимать чаевые. Разговоры в конторе шли уже не о работе, не о бабах, не о выпивке. А только о том, какой «крутой» кого посетил и сколько дал от своей «крутости». Они шуршали за закрытыми дверями своих кабинетов, как крысы, делиться они не умели, в конторе воняло крысами.
Однажды, выходя из фотолаборатории, я услышал властный стук шагов и подобострастный шумок. Двое моих «товарищей по палке» смотрели в кашемировую спину человеку, удалявшемуся по коридору, и шушукались: «О-о-о, это Иванов, Иванов!» Человек по-хозяйски распахнул дверь в следственный кабинет и вошёл. Я успел увидеть профиль моего друга детства и сокурсника, Сашки Иванова.
Я заперся в своём кабинете, сел и задумался. Что я тут делаю? Я работал всерьёз и на износ, но в глубине моей души, всегда таилось чувство, что это только игра и декорации сменятся сами собой. Но, ничего не менялось, это тянулось уже семь лет, я заигрался, я стал игроманом. Что я тут делаю, за этим обшарпанным столом? Ведь по происхождению, по воспитанию, по образованию, по уму, наконец, - я был на десять голов выше, тех мелких ментов, которые меня окружали. Это мне они должны были смотреть в мою кашемировую спину и низко кланяться. Что-то было не так.
Переломный момент в моей милицейской судьбе произошёл после встречи с Танитой.
Я забрёл на цыганский посёлок, чтобы выцепить мелкого урку, спрыгнувшего с подписки о невыезде. Возле ворот дома сидела древняя старуха, которая на все вопросы только мотала беззубым ртом. Я без спросу толкнул калитку и вошёл во двор.
Там кругом были розы. Навстречу мне по дорожке шла женщина. Она была одета во что-то цветное, но не по-цыгански. У неё были длинные чёрные волосы с серебряными нитями и яркие серые глаза. Я начал напористо задавать вопросы. Она молча указала рукой на стол и скамейки под яблоней. Мы сели. На столе стоял медный самовар. Больше я ничего не помню.
Я обнаружил себя уже идущим по улице к своему райотделу. Зашёл к себе в кабинет, начал заниматься какими-то бумагами. Под конец рабочего дня, сунул руку в карман и нашёл там пачку денег. Их было ровно столько, сколько мне требовалось, чтобы отдать долг. Тогда я вспомнил, - ровно до самовара. Потом был провал.
Ночь я не спал, всё думал, как это могло произойти и что вообще произошло.
На следующее утро я снова был на посёлке. Бабка сидела, как привязанная. Я вошёл внутрь. Ни в доме, ни во дворе никого не было. Я попытался расспросить соседей. Тот, кто пытался задавать вопросы на цыганском посёлке, меня поймёт. Глухо, как в танке.
Голова 8.
Но, я был упорен. Я приходил каждое утро, каждый вечер, каждый день. Каждый раз, дом был пуст. Каждый раз, я приносил бабке гостинец: кулёк конфет, чекушку, пачку сигарет. Наконец, наступил день, когда я толкнул калитку и нос к носу столкнулся с Танитой. Я знал имя, хотя и не помнил, откуда.
- Ну, что ты хочешь? – сказала она.
Я растерялся и ляпнул первое, что пришло в голову:
- Погадать хочу.
- Ты не хочешь, - сказала она.
- Ну, хочу научиться, - поспешно сказал я.
- Тебе нечему учиться, - сказала она.
- Долг хочу отдать, - сказал я.
Это был мой последний аргумент. В кармане у меня, действительно, лежали деньги.
- Ты уже ничего не должен, - сказала она.
Я начал заводиться. Я был серьёзный опер, мужчина и боец. Я её соплеменников по полу размазывал у себя в кабинете. А эта цыганка разговаривала со мной, как с холопом.