Но, свернув за угол улицы, он уже ухмыляется и размышляет тепло, без тени хвастовства:
- Любит она меня, как цветок холит, ей-богу, право! Даже - совестно. До того иной раз хорошо с ней... лучше матери родной! Замечательно. Эх, бабы,- знаешь, брат, трудно с ними! Хороший народ, между прочим... Очень много надо любить их... а - разве угодишь на всех?
- Так ты бы хоть одну хорошо полюбил,- предлагаю я.
- Одну, одну,- задумчиво ворчит он.- Попробуй-ка одну-то...
Он смотрит в даль, за синюю полосу реки, на рыжие луга, на черный, встрепанный осенним ветром кустарник, бедненько одетый золотом листьев. Лицо Сашки - мило-задумчивое, видно, что он по горло сыт приятными воспоминаниями и они играют на душе его, как лучи солнца на воде ручья.
- Сядем,- предлагает он, остановясь у глинистого обрыва, за стеною монастыря.
Ветер гонит клочья облаков, по лугам летят тени; на реке стучит рыбак, конопатит лодку.
- Слушай,- говорит Сашка,- давай поедем в Астрахань?
- Зачем?
- Так. А то - в Москву?
- А как же - Лиза?
- Лиза... н-да-а...
И, в упор глядя на меня, спрашивает:
- Влюбился я в нее али нет еще?
- Ты бы околодочного спросил об этом.
Он хохочет; смех у него легкий, ребячий. Взглянул на солнце, на тени и вскакивает на ноги.
- Сейчас конфетчицы выйдут, - айда!
Он быстро шагает в улицу, озабоченный, засунув руки в карманы, нахлобучив картуз на глаза. Из ворот одноэтажного, казарменной постройки, дома одна за другою шумно выбегают девицы в платочках и серых передниках. Вот и Зина, стройная брюнетка с монгольским лицом и раскосыми глазами, в красной кофте, туго охватывающей ее бюст.
- Идем кофей пить,- говорит Сашка, хватая ее за руку, и сразу же торопливо начинает:
- Неужто ты все-таки выйдешь за эту плешивую собаку? Ведь он тебя ревновать будет...
- Всякий муж должен ревновать,- серьезно говорит Зина.- А что - за тебя идти?
- И за меня - не надо!
- Брось,- говорит девица, хмурясь.- Что не работаешь?
- Гуляю.
- Эх ты... Не хочу я кофею
- Вот еще! - восклицает Сашка, увлекая ее за собою в дверь булочной; там, сидя у окна за маленьким столиком, он спрашивает Зину:
- Ты мне веришь?
- Верю всякому зверю, лисе и ежу, а тебе - погожу! - медленно отвечает конфетчица.
- Ну, тогда я пропал через тебя!
Сашка уверен, что в эту минуту он переживает сердечную драму,- губы у него дрожат, глаза увлажнены, он - искренно взволнован.
- Ну,- пропал я, утопился в своих слезах, ладно, туда мне и дорога, если я не умею счастья поймать. Только и тебе сладко не будет! Уж я тебе покою не дам. Пускай он - домохозяин и лошади у него, ну, а ты - ни куска не съешь, меня не вспомнив! Так и знай...
- Пора перестать мне в куклы играть,- тихо и сердито говорит конфетчица.
- Я для тебя - кукла, да?
- Не про тебя сказано.
- Вот, Максимыч, гляди на них! Змеиная порода, никакого чувства нет. Ужалит в сердце, ты - страдаешь, а она говорит: ах ты, кукла!
Сашка возмущен, у него даже руки дрожат, а глаза гневно потемнели.
- Как жить с эдакими? - спрашивает он.
"Хороший актер",- думаю я, наблюдая за ним почти с восхищением.
Его игра явно подкупает конфетчицу, трогает ее; вытерев губы уголком платка, она ласково спрашивает:
- В воскресенье ты свободен?
- От - чего? От тебя?
- Не дури... Поди-ка сюда...
Они отходят в сторону, и Сашка, сверкая глазами, вполголоса, пламенно и долго говорит что-то, а девица восклицает раздраженно и тоскливо:
- Господи! Да какой же ты муж?
- Я? - кричит Сашка.- Вот какой!
И, не стесняясь соседней булочницы, быстро и крепко обняв девушку, он целует ее в губы.
- Что ты? - пугливо и сконфуженно вскакивает она, вырываясь.Сумасшедший...
Она птицей вылетела за дверь, а Сашка, устало присаживаясь к столу, говорит, неодобрительно качая головой:
- Ну - характер! Зверь, а не девица.