ВЛАДЫКИ ЗАПЯТУЛЕК: Запятунолог[1]
«В Любови, как и во Власти: результат почетен и публичен,
а процесс до крайности неприличен и интимен»
Нополеоно Буанопарто
В своей книге я сумел вскрыть политику Запятунов, показать пределы их социальности, обыграть их трудности и достижения. Но чего-то не хватало. Чего-то, что объединяло бы весь этот схематичный мир в единый живой организм. Живой… Организм… Орган… Орга…зм… Я хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Не хватало любви! Однако, тут же одернул я себя, любовь повелителей запятых и владык кавычек, конечно, должна быть особенной. И тут начался форменный кошмар. Я как истый, пусть и русский, но, все-таки, француз, продумал сотни постельных вариаций этой любви — выходило как-то шаблонно и мало интригующе. Требовалось нечто концентрирующее бесчисленные вариации любови в некую смысловую точку, в небольшую сцену любви. Как ни странно — постель здесь была явно лишней.
Я перебрал варианты брутального, почти животного секса, перед моим взорам порхали черно-белые картинки пуританского брака, пестрили красками и звуками обрывки латиноамериканских свиданий… все было чуждо запятунам. Все это, снова и снова думал Я, нужно собрать воедино, все это внешние формы, какой-то очень важной и пронизывающей весь мир запятунчиков реальности. Понятно, что это реальность — любовь, но любовь какая-то особенная…
И вот, однажды, сидя на винной горе в странной учебной аудитории, которая снаружи была укутана сеткой солнечных лучей, бьющих сквозь тяжелые лапы сосен, тогда как внутри ее стен пыжилась жирная тьма, я украдкой наблюдал за милой в своем носатеньком очаровании сотрудницей Института. Я думал, до чего же может быть изыскана француженка. Я думал, как француженки с отвращением относятся к пропорциям своего лица, но с какой любовью смотрят за своей фигуркой и постоянно подчеркивают влажную звездность своих игривых глаз. Я видел сотрудницу на набережной в Ницце с подружками, наблюдал за ней в одном очень фривольном баре, где она веселилась со своим любовником. И я не видел тогда в ней ничего особенного… А тут, подглядывая, как она, сидя на свежем воздухе у входа в Институт, формирует «шапку документа», я смог уловить причину того восторга, который она вызывает у моих коллег-мужчин… Одновременно с этой мыслью сложилась ключевая идея главы о запятунчиках… Это фабула служебного романа.
И
нструкция была чарующе изыскана, а от строгости расставленных знаков препинания Запятунолога пробирала мелкая, жаркая дрожь. После очередного наката сладкой истомы от прочтения текста и трепетного любования изысканностью шрифта, Запятунолог увидел очень сомнительное тире. Он томно, нежно и ласково исправил тире на двоеточие. Движения его пальцев и легкий туман в полуприкрытых глазах во время сего созидательного акта были точь-в-точь такими же, как те движения, когда он мягко поправлял положение талии своей любовницы во время иного созидательного акта, превращая непримиримую жесткость тире-талии подружки в плавность двоеточия, после которого оба предвкушали сладость возможных вариантов совместного единения.
Приближалась кульминация. Меж двух пламенеющих очагов узаконенной страсти, между левым реквизитом должности с датой и правым реквизитом Фамилии с инициалами должна была появиться трепетная подпись Запятунолога. Предощущая этот возвышенный акт соития с документом, это свободное в своей необходимости озорство, когда посередине ровного типографского шрифта черного цвета — вот, вот возникнет ярко-синяя, извивающаяся и призывно манящая своими шаловливыми изгибами подпись… подпись, после которой инструкция станет его, Запятунолога, собственностью, и он полностью сольется с ней, овладев всем текстом, смыслом и красотой документа. Отныне и навсегда покорного ему.
Запятунолог прикрыл глаза. Он в последний раз ласково пробежался пальцами вдоль края листа, мягко, но по-мужски властно, прижал левой ладонью инструкцию, а правой неуклонно, но медленно оттягивая удовольствие, поднес напряженную чернильную ручку к сверкающему белизной пространству между нижними реквизитами Инструкции, и… одним мощным, энергичным рывком, стремительно, на грани слома пера и разрыва бумаги поставил свою роскошную подпись.
Запятунолог измученно отвалился на спинку кресла, его мышцы мелко дрожали, сердце бухало, как молот, легкие жадно всасывали воздух, волоски на руках стояли дыбом, а лоб обильно покрылся испариной. Запятолог был полностью опустошен и даже, где-то пресыщен. Непослушными, подрагивающими пальцами он нажал на кнопку интеркома:
— Запятуленок[2], зайди ко мне, девочка. Возьми Инструкцию и передай ее по отделам.
— Слушаюсь, месье Запятунолог!
— И еще… я, пожалуй. Отдохну… вздремну пару часиков… устал… не беспокой по пустякам…
— Будет исполнено, месье Запятунолог!
Запятулечка держала в своих прелестнейших пальчиках инструкцию и чувствовала, как в висках начинают колотить игривые молоточки… Помимо ее воли, быстренький, маленький язычок то и дело сверкал между ее сахарными зубками и оставлял влажноватый след на полных, пересохших от волнения губах. Спустя секунды с томным «Ах!», Запятуленок передала факсом Инструкцию с подписью шефа по отделам (с каждым рывком бумаги в факсе зрачки Запятуленка расширялись, молоточки били уже отбойными молотками, язычок носился по губам как лодчонка в шторм, томные «Ахи» становились все чаще и тише, пока не превратились в легкое стонущее хрипение, оборвавшееся с последним рывком бумаги, зуммером факса и громким «АААА!!!» Запятуленка).
Прошло несколько часов, и порядком изгвазданная подписями и штампами подчиненных Запятунолога, Инструкция дошла до самого младшего по должности Запятунчика. Запятунчик, не глядя в присланный документ, привычно его скомкал и отработанным движением хладнокровно выбросил в мусорную корзину. Ему нужно было работать. Запятунчик шлифовал цифры в отчете, который станет базой для доклада Запятунологу, на основе которого будет разработан план жизни учреждения на четыре года вперед. Запятунчик выправлял цифры и скоро должен был гармонизировать количество запятых на один квадратный дециметр текста, а учитывая разницу шрифтов, это было нелегкое дело. К нему нужно было подойти ответственно, ибо документ, в конечном счете, пойдет на подпись самому Запятологу. Одним словом, самый Младший Запятунчик должен был работать, а не читать всякие бюрократические изыски начальства. Бездельничать, игриво поигрывая в руках потертой Инструкцией, ему явно было некогда.
Вот когда лет через 20 он станет Запятунологом, — думал Самый младший Запятунчик, то сможет и расслабиться, да не с инструкцией, а с самой что ни на есть симпатичной Запятулечкой. Уж тогда точно на его столе будут лежать не бумажки, а она Запятулечка… А пока работать, работать и ставить точки с запятыми, согласно установленному в учреждении порядку.
— Скажите, месье Ольежь, Вам нравится наше сотрудничество?
— Оно меня удивляет.
— Но это приятное удивление?
— Скорее необычное.
— А необычность приносит Вам минуты волнительного счастья?
— О чем вы, месье Ришар?
— О Вашем вкладе в мировую литературу. И о вкладе в деятельность нашего клуба. У нас серьезные связи и влияние. Хотите получить Нобелевскую премию по литературе?
— Если получу, то не откажусь от нее, но просить о ней Вас не буду.
— Месье Ольежь.… Как вы считаете, за что Я плачу Вам деньги?
— За книгу, вероятно?
— Нет.
— За смыслы?
— Нет.
— За текст книги со смыслами?
— Я плачу Вам за свое удовольствие.
— А члены вашего клуба?
— Они платят мне за свое удовольствие.
— А кому плачу Я за свое удовольствие?
— В некоторых профессиях, например, в политике, в истории, в литературе, испытывать удовольствие — это путь к непрофессионализму и быстрому истощению. Об этом Вам скажет любой профессионал из Булонского леса… после 12 ночи.
— То есть?
— Спокойной ночи, месье Ольежь… приятных снов.
[1] Однажды в Париже.
[2] Ласково-интимное наименование Запятулечки (подробнее см. Приложения).