«Прогресс — это движение по кругу, но все более быстрое».
Леонард Левинсон
Весь день в нашем Лангедоке лил дождь. Он изрыгал потоки воды и мелких градинок, которые вымывали начисто не только плащи прохожих, но и их души. Лица горожан были серыми, скучными, утомленными. Лично я выглядел иначе. Вчерашняя смесь сидра с коньяком и отвратительным пивным пойлом, сегодня брала свое. Меня бил озноб, лицо было необыкновенно красным, а вокруг глаз нарезали свою джангу с тенями все оттенки желто-синего спектра. К тому же в мои давно изношенные туфли проникла вода, и я чувствовал начинающуюся простуду. После восьми часов непрерывных лекционных занятий, кофе заменило мне кровь, а отсохший язык переставал повиноваться. Одним словом, я боролся с самим собой и поэтому выглядел импульсивным живчиком с лицом перезревшего вурдалака.
В этих декорациях меня нашел наш аспирант: художник, поэт, музыкант, спортсмен и немного алкоголик. Ах да, он писал диссертацию по философии, однако сформулированная им тема звучала несколько мистически: «Проблема выбора и свободной воли», а содержание текста диссертации явно свидетельствовало, что автор влюблен в догматические споры первых вселенских соборов. Одним словом, это был наш лучший аспирант, которому светило большое научное будущее, хотя наблюдая его со стороны, мне всегда казалось, что это он сам считает себя тем, что освещает будущее науки. Собственно, мы с ним и подружились на почве любви к свету будущего, поэзии, богословию и алкоголизму в умеренных дозах. Безусловно, мы увидели друг в друге истинных философов. И как люди одного круга встречались очень редко и всегда после исполнения служебных обязанностей. Но сегодня было исключение. Андре Валлантен Перро или просто — Андре Сказочник, радостно улыбаясь, ждал меня у выхода из лекционной аудитории.
— Ольежь! Три литра элитного коньяка и стихи, посвященные в твой адрес, я уже приготовил, быть может, немного маслин?
— Андре?!
— Ольежь, послезавтра я регистрирую свой диссертационный текст в философском департаменте, но мой манускрипт далек от того официоза, который от меня требуют. Я истощен. Я уже не могу ни о чем писать. Я уже запутался в этих инструкциях, регламентах и методических указаниях. Ольежь, — вот 250 страниц моей диссертации, вот Я, вот в этой сумке три литра коньяка и моя благодарность в стихах… помоги мне!
— Андре, но сделать такое за полтора дня…
— Ольежь! Нужно сделать сегодня, вернее, до завтра. До завтрашнего утра. Сейчас 20–15, завтра в 5-00 я приступлю к правкам, завтра к 20–00 я закончу и перешлю диссертацию в департамент, а послезавтра в 8-00 я либо пройду этих вампиров, либо буду изгнан из рядов науки и меня вынудятвыплатить департаменту за все три года учебы… Помоги мне!
Я смотрел в его чистые глаза поэта и вспоминал свою молодость, когда был только я сам, мой текст и безжалостный научный руководитель (бывший профессиональный убийца-диверсант из элитных военных подразделений Иностранного легиона). Он лишь на склоне лет стал преподавателем философии… и отказывался понимать очень многие слова, которые служба в диверсионных подразделениях напрочь исключила из его лексикона: «Нет времени», «Не понимаю», «Не хочу», «Помогите», «Интересно», «Чуть-чуть». Мне стало невыносимо сентиментально и немного забавно.
— Ладно, Андре. Пошли на нашу кафедру, там сейчас уже никого нет, и мы сможем спокойно вычитать твой трактат.
— Спасибо, Ольежь!
Вполне ожидаемо, в 20–00 кафедра уже была закрыта, а опухший от мерзкого курева и дешевой винной бурды сторож никак не хотел понимать, что два ученых-философа желают попасть на кафедру в научных целях. Он однозначно подозревал нас в противоестественных намерениях. Покачиваясь и противно ухмыляясь он буркунл с вопросительной интонацией: «Что и без девок?». Но услышав звякнувшие бутылки в сумке Андре Сказочника, сочувственно вздохнул и вручил ключи: «Только вы там без фанатизма» — пробурчал он уже с утвердительной интонацией и начисто стерев свою ухмылку.
На кафедре (полуподвальной каморке на 9-ти квадратных метрах, где работает пять доцентов, два профессора, один ассистент, один лаборант и имеется еще закуток нашего заведующего) мы нахально расположились в зоне профессорского стола. После первой бутылки коньяка я начал читать манускрипт Андре, вслух комментируя увиденные мною проблемы, неточности, разногласия. А в это время Андре подливал нам из второй бутылки и тщательно фиксировал на диктофон исторгаемые мною истины.
После окончания второй бутылки коньяка, около 23–00 я начал диктовать вслух целые абзацы диссертации, которые считал необходимым вставлять в текст. Аспирант задавал вопросы, провоцировал слово исторжение из моего мозга и заметно замедлил, подлив коньяка в мой стаканчик.
Страницы диссертации к 24–00 были истерзаны как кролик, попавший в пасть оголодавшей волчицы, коньяк допит, а пустые бутылки надежно спрятаны в мужском туалете. Диктофон напряженно записывал звуки, а мы с аспирантом спорили о формулировках ключевых методов текста, попивая самый что ни на есть обыкновенный чай в пакетиках. В этот момент к нам заглянул сторож и стал недоверчиво созерцать наш диспут. Ничего этакого он не увидел и, очень раздраженный, посоветовал «Блудить словами» за пределами учебного заведения.
Мы с Андре посмотрели друг другу в глаза и решили заканчивать. Наговорено было много, мысли осели в электронных мозгах диктофона, но еще не обрели литую форму буковок в диссертации. Да. Были слова, был смысл… но не было буковок на бумажечках, а значит, реальность еще только предполагалась.
Спустя пару дней я присутствовал на публичном обсуждении диссертации. Текст выглядел монолитом, гранитной глыбой… Он имел смысл, но отдельные слова и буквы совершенно не просматривались, сливаясь в единое целое без начала и конца, без фраз и глав. Не помогала даже формальная разбивка на главы и слова. И слова и буквы, и даже параграфы с главами, безусловно, были, однако абсолютно не воспринимались таковыми. Но главное, что диссертация была. И соответствовала всем канонам. И кому какое дело до восприятия чего-то бы ни было, когда имеется строго регламентированный кусок кубической формы дымящегося лицемерия. Андре также был и был он попросту счастлив. Настолько счастлив, что подарил один экземпляр диссертации тому самому сторожу, сыгравшему, пожалуй, ключевую роль в создании текста о философских основаниях свободной воли. Вахтер, приняв подарок, хмыкнул и произнес: «Лучше бы вы, месье, с бабой вечера проводили, чем бумагу марать».
Кстати, сейчас Андре, вполне успешный чиновник в городском магистрате Марселя. Имеет хоть и небольшую должность, но твердый оклад… Он прекрасно пишет акварелью, занимается велоспортом, публикует изысканные стихи и считает себя кем угодно, только не философом. А считает истинным философом того самого вахтера, а его рецензию наиболее славной из всех им полученных. Кто знает, может, он и прав. Но если тот вахтер — философ, он, Андре — поэт, то кто тогда я?
P. S. Сегодня мне заведующий сказал, что в мае пройдет публичное обсуждение диссертации, подготовленной нашим новым аспирантом по теме «Еще один аспект классического аспекта французской философии истории». Аспирант — состоявшийся мелкий чиновник образования, и ему нужна диссертация. Очевидно, также, что у него ее еще нет. Повторится ли история с тремя бутылками? Не думаю. Андре был мне друг, а этот аспирант — коллега… неужели, конверт? По крайней мере, новый аспирант впервые за полтора года стал мне жать руку и говорить «Здравствуйте»… Увидев эту сцену, наш вахтер усмехнулся, сплюнул и ушел к себе в каптерку смотреть телевизор.