«Ты свободен лишь до тех пор, пока не встал вопрос о твоем
контракте, ибо философ подвергаемый угрозе увольнения жалок.
Жалок от того, что кроме философствования он ничего не может
(не хочет, не умеете, не желает, не понимает, не… не… не…),
а значит, он после увольнения исчезает из бытия.
А вещи, лишенные бытия, также жалки как душистый персик, лишенный
своего бытия и превратившийся в ароматную кучку фекалий»
Тибиро Ихтиато
Ночь на винной горе вещь особенная. А винная гора на юге Франции это вещь абсолютно особенная. Представьте себе, что на маковке горы французы расположили респектабельный вуз, где обучают будущих психологов для социальной работы с детьми-инвалидами, а сразу под обрывом — мадерная площадка крупного предприятия по созданию прекрасных вин. Я стал работать в этом вузе с начала осени. Мотаюсь из предместья Парижа, сюда в Лангедок каждую неделю. Оплата столь высока, что на все остальное можно закрыть глаза. Впрочем: ночь, винная гора, море.
Поздним вечером (или же ранней ночью, право, не знаю как точней описать), перед последней лекцией (18–30 — 20–00), солнце уже уходило за горный хребет, но тьма пока владычествовала лишь в узких ущельях и медленно ползла к винной горе. В этот момент произошло два события. Во-первых, начальник по телефону объявил, что скоро будет конкурс и всех лентяев он выгонит на улицу. Во-вторых, по всему югу отключили электричество — террористы взорвали несколько линий передачи электроэнергии и у нас начал твориться форменный английский бедлам. Готовиться к конкурсу стало бессмысленно, а ждать лекцию (вдруг свет включат и занятия продолжатся) — необходимо. В аудиториях уже ночь. А на улице сумерки. Я подошел к лавочке перед входом и увидел забытый кем-то блокнотик. Там было написано:
Клошар с улицы мудрологов. Рассказ.
Тусклый, дымчатый, подбагренный бордовым лунным светом «кровавой Селены» шар обрушился под утро первого дня, первого осеннего месяца, первого года свободы на голову Доцента. Шар был липок, тяжел и очень нестабилен. Ударившись об осеннее утро, он растекся распоряжениями Заведующего, жирными шлепками втемяшился в мятущиеся мечты о первой в этой осени премии, пеплом обгорелых крыльев бабочки присыпал надежды на творчество. Мистическим образом он отразился гневным пламенем в прекрасных глазах жены. Окончил шар свой путь — чистой звездой грусти в скорбном лике дочери».
Листки были смяты, и от них несло прокисшим вином. Первое не удивительно, учитывая, сколь много ягодниц по ним терлось, а второе очевидно, гора то винная. Под скамейкой лежало еще несколько листков, но уже довольно гладеньких и без аромата вина. Я подумал, что временами находиться под чем-то гораздо чище и благородней, чем над чем-то. Ведь то, что под скамейкой, намного дальше от ягодниц, чем то, что над скамейкой. Впрочем, почерк был один и тот же, да и смысл поменялся не сильно. На форму текста, как нонче водится, я не обратил никакого внимания. Вот, что там было написано:
«… было начало Нового Года… Еще не было конца Начала, однако в воздухе витал противный душок начала Конца. Над первым сентября витал дух Конкурса, который обосновывал и тяжесть, и липкость, и багровость конца. И лишь кровавую луну он не обосновывал никак, она была вне его власти и, вероятно, поэтому, блистала во всю свою силу.
Конкурс в Заведении был большой новостью, а, значит, был всем хорошо знаком. Ибо новость всегда настолько стремительно просеивается разумом, что от появления, до полного ею овладевания остается мизерный, даже для мига промежуток.
Конкурс на должность Доцента еще не был объявлен, о нем еще даже не начали говорить, но он уже поселился в светлых уголках и темных залах Заведения. Он обрел реальность некого потустороннего Смотрящего за всИм и всЯ. Его никто не мог увидеть, но все Лекторы и Заведующие соразмеряли не то, что шаги и росчерки пера, но даже свои мысли с грозным рыком Смотрящего. Звуки его гласа вибрацией раздавались в умах, но вибрировала не Бумага с Печатью, а, значит, эта самая вибрация Гласа, не могла быть подшита к жалобе на произвол Смотрящего, которого, кстати, не смотря на весь издаваемый им шум — не было. Именно поэтому вибрация гласа Смотрящего оказывала более качественное давление, чем листик с печаточкой. Не было листика и все тут. А значит, нет повода к демаршам, а, следовательно, давление день ото дня становилось все крепче и всесильней… Sapienti sat».
Меня позвал друг и, сказав, что лекции отменены, пригласил пойти к обрыву и выпить вина.
Мы стояли над ущельем. Из горлышка бутылки по очереди хлебали Бордо и смотрели с высоты винной горы, как приморский город, дом за домом, квартал за кварталом, озарялся электрическим светом. Когда вино было допито, а весь город блистал огнями, вновь выключили свет, сразу и везде одновременно. Найденные листки мы разделили с другом по-братски. После некоторого спора отрывок «…Sapienti sat» достался мне. Потом мы использовали разорванные листки по назначению. Благо ночная тьма, блэкаут и дешевенькое винцо этому сильно способствовали.