Телевизор был включен, показывали все тот же концерт. Огромная сцена, пестрое разноцветье, в котором преобладали белый, синий и красный. И как раз самый любимый и настоящий из рок-музыкантов
Константин Кинчев пел своим демоническим голосом, при каждой фразе вскидывая вверх жилистые, в татуировках, руки:
День встает, смотри, как тянется ночь!
Коммунистические звезды – прочь!
Это был гимн их – Дениса и Димыча – поколения, и сотни раз, то в полный голос за батлом водки, то шепотом в казарме после отбоя, они пели его, спасались им. Но раньше слова “коммунистические” в нем не было – было просто “звезды”. “Коммунистические” появилось сейчас, специально для этого “Голосуй или проиграешь”. Вписывалось, подходило под ритм. Но гимн стал чужим…
– Димыч, – затормошил Денис, – вставай. Слышишь?
Димыч стонал, словно от ударов, пытался прикрывать руками лицо.
Размякший, растекшийся…
Денис выключил телевизор, присел к столу. Собрал из бутылок остатки водки – с полрюмки накапало, – выпил. Огляделся. Стены, как и в его комнате, сверху донизу в фотографиях, постерах. Сразу выделялся огромный плакат с лицом Кинчева крупным планом. Кинчев смотрит пристально, в упор, честно… Тогда его называли Доктор Кинчев, даже на “мелодиевской” пластинке восемьдесят восьмого года написали -
“Доктор Кинчев со товарищи”; потом стали называть Константин, а с недавних пор – в духе времени – Костя. “Выступает Костя Кинчев и группа “Алиса”!”
Этот плакат Димыч купил в декабре восемьдесят девятого в киоске у
Московского вокзала; в их карманах уже лежали повестки в военкомат, и хотелось что-то оставить на память из питерской жизни. Денис выбрал плакат с группой “Зоопарк”, а Димыч – вот этот. Каждый стоил четыре рубля. Немало… В общажной комнате они аккуратно разрезали плакаты на прямоугольники и отправили в конвертах родителям. Через два года склеили и повесили на стены своих комнат. Издалека разрезов не было видно.
– Дим! Димыч! – снова стал толкать его Денис. – Ну вставай! Вставай.
Не добудился. Хотел вернуться домой, тоже упасть на кровать и отрубиться. Надолго. Забыть… Но – действительно, вдруг – понял, что нужно делать. Как поступить.
Зашел на работу – работал день через два в магазине “Аудио – видео”
– и сказал хозяину, что срочно увольняется. По семейным обстоятельствам. Повезло, и ему тут же заплатили за отработанные дни три с лишним миллиона. Карман джинсов приятно вспучился от пачки стотысячных розовых купюр.
– Если передумаешь, приходи, – сказал хозяин, – приму.
Повезло и в том, что родители еще не вернулись с работы. Никто не мешал собираться… Денис достал из темнушки рюкзак, сложил в него кое-какую одежду, теплые ботинки и куртку, два комплекта струн, тетрадку со своими песнями, ссыпал в кармашек медиаторы. Написал записку, что уезжает, о причине соврал: “В Новосибирске фестиваль, за призовые места обещают деньги”… Он был уверен – родители не станут очень уж переживать: лет с четырнадцати он путешествовал автостопом по Сибири, в шестнадцать первый раз добрался до Питера. К тому же в армии побывал, после нее опять много катался с Димычем и ребятами из группы. Лишь последние года полтора постоянно был дома.
Работал продавцом кассет…
Билетов на московский поезд не было, и, чтобы не передумать, Денис взял на межобластной. Главным сейчас было выбраться отсюда, куда-нибудь двинуться. Хоть куда-то сбежать из ставшей ненавистной комнаты с плакатами и телевизором, сбежать оттуда, где он узнал, что тот рок погиб…
Да, в нем был тогда мощный заряд. Заряд злости и желания действовать. Доказать, что есть другие люди с другими песнями; что он, рок-музыкант Дэн Чащин, другой – не из “Голосуй или проиграешь”.
Настоящий.
Два года он жил этим зарядом.
И вот теперь на скамейке в одном из сотен тысяч московских дворов он осознал, что потерпел поражение. Что там было, за эти два года?
Несколько малоудачных выходов на сцену, иногда – жалкие гонорарчики, полтора месяца участия в одной полупопсовой группе вместо сломавшего руку ритм-гитариста за право жить в студии, спать на полу, торчание на Арбате, у стены Цоя, в надежде познакомиться с кем-нибудь – вдруг отведут к себе или дадут координаты надежной вписки… Что еще?
Пьянки на флэтах, долгие и нудные разговоры ни о чем, просьбы
“сбацать”. И он доставал из чехла гитару и начинал петь свои вещи, но его быстро перебивали: “А “Гражданку” знаешь? Про границы ключ?..
“Электричку” цоевскую? Электричка везет меня туда, куда я не хочу-у!.. Сбацай – гениальная тема!”.
Он бацал, глотал через силу тошнотворный портвейн, спал по два часа в сутки, писал новые песни, упрашивал администраторов клубов дать возможность спеть их публике.
И вот запал кончился. Пустота. Он сидел на скамейке, понимая, что больше не сможет искать место, где ночевать, не может доказывать, что настоящий рок все-таки жив.
Что ж, в рюкзаке были спрятаны семьсот рублей – энзэ – на билет в плацкартный вагон и еду в дорогу. Придется возвращаться. Май девяносто восьмого – это не июль девяносто шестого – другое время.
Все изменилось. Рок больше никого не заводил, кроме немногих подростков и горстки тридцатилетних, которые побоялись стать взрослыми. Остальные стригли свой хайр или заращивали виски, надевали костюмы, устраивались работать. Стало модно работать и зарабатывать, а не аскать мелочь на бухло, горланить песни протеста в подземных переходах, мешая людям спокойно идти по делам.
Появились новые группы, но играли они другую музыку, под которую приятно было гнать в автомобиле, сидеть в кафе, танцевать с любимой, расслабляться… Скребущий душу рок стал не нужен…
Уже с билетом на вечерний поезд Денис приехал на Арбат, попрощаться.
Купил возле метро ватрушку и чай, уселся на бордюре… Мимо бодро шагали люди. Начался обычный для них день. Обычный рабочий день…
Было много девушек. Высоких, симпатичных, ухоженных. Да, здесь рядом, на Новом Арбате, в похожих на пчелиные соты небоскребиках, сотни фирм, и в них должны сидеть такие вот девушки.
Впервые он с удивлением подумал о том, что за эти два года у него не появилось подруги, даже мысли не возникало влюбить в себя девушку.
И, может, у нее поселиться… Конечно, девушки бывали, но случайные, на ночь, а то и на полчаса – страшноватые, безбашенные, пьяные панкушки. И имен их не спрашивал… В голове было только главное – играть, сделать так, чтоб услышали.
Иногда он мечтал – мечтал найти надежную точку для репетиций и проживания, вызвать Димыча, собрать группу. Ведь как-то группы здесь существуют, и большинство ребят, как и он, приехали издалека, безвестными; как-то же завоевывают сцену, становятся богатыми, гитары покупают за пять тысяч баксов. А если вслушаться, что играют
– почти всё фуфло. И вон уже – концерт в “Олимпийском”, запись нового альбома – в английской студии…
Денис поймал на себе брезгливый взгляд одного, другого прохожего, презрительную ухмылку фигуристой девушки. Будто мерзкое что-то увидели… А что, действительно ведь, достоин. Просто привык к себе такому, уже и не мог представить другим и потому не стеснялся, не замечал, что попросту смешит окружающих. А сейчас увидел. Почти мужик, но в прикиде подростка. Серьга со знаком анархии, булавки, рваные джинсы, и сквозь дыры видны бледные волосатые ноги… Вот он
– упорный, многолетний борец с благопристойностью, превратившийся в клоуна.
Захотелось спрятаться, оказаться там, где никого нет, никто не станет колоть этими взглядами и ухмылками… Денис нагнул голову, торопливо доедал ватрушку… Недалеко скверик есть, во дворе дома, где Гоголь умер, там можно пересидеть…
– Дэнвер, здорово! – шлепнули по плечу. – Ты опять на пост? Опять обездомел?
Это был Игорь. Неожиданно в костюме, выбритый, причесанный. Стоял, бодро перекатываясь с носков на каблуки туфель. Так перекатывались деловые люди… Денис вскочил, заулыбался – обрадовался не встрече именно с Игорем, а тому, что рядом появился тот, кто не кольнет, не ухмыльнется. Кому можно пожаловаться.
– Вот, Игги, уезжаю. Все.
– Куда?
– Да домой. Навоевался.
Игорь сочувствующе качнул головой; казалось, сейчас пожелает счастливого пути и пойдет дальше. Но он предложил: