Ладно, наденет завтра водолазку под пиджак.
“Вот-вот, сначала водолазку, потом футболку, потом можно вообще на работу не пойти”. И вдруг явственно представилось, что у него случился запой. Сегодня вечером напивается так, что завтра в восемь утра не может встать. Жестоко болеет, похмеляется, но перебарщивает и напивается снова. И так день, два, три. Сначала пытается врать
Игорю по телефону, что болеет, а потом уже просто пьет. Снимает деньги со счета, покупает водку, пиво, кой-какую закуску… В итоге приходит на работу и узнает, что его уволили. Пьет уже от безысходности. Денежные запасы быстро кончаются, за квартиру платить нечем. И – что? Месяца через три он вполне может оказаться на улице.
Без денег, без крыши над головой, без друзей. Игорь, конечно, не примет обратно, не поможет. Макс пустит переночевать пару раз, а потом пошлет; Димыч запросто уедет домой, а он не поедет, не вернется – взрослый все-таки человек. Стыдно. Когда-то сбежал от родителей, давал понять, что все у него отлично, всем доволен, и вот взять, заявиться: принимайте, старики, кормите…
Вошел Димыч, присел напротив, вздохнул, словно подслушал мысли:
– Да, Дэнчик, хреновые дела-а… Прикинь, на Сахалине для жильцов вводят платный проезд в лифтах. Это ж…
– Все! – защищаясь, Чащин вскинул руки. – Сегодня ни о чем!.. Я устал, я хочу отдохнуть.
Димыч понимающе покивал, достал из пачки свою “Приму” с фильтром, щелкнул китайской зажигалкой. Выдержал в молчании минуты две, потом признался с оттенком гордости:
– Я вчера с Юлькой трахнулся.
– Да?.. Поздравляю.
– Да не с чем.
Чащин усмехнулся. Он всячески внушал себе, что ему плевать, но любопытство росло, и наконец не выдержал, спросил:
– А когда вы успели-то?
– Ну-у… Да в клубе. Гуляли, потом зашли… В туалете. Мерзко, на самом деле. Я всегда мечтал в клубном туалете, думал, кайфово будет, как в фильмах, а оказывается… Да и Юлька, конечно… – Димыч поморщился.
– Что? Она же тебе нравилась.
– Так-то внешне ниче. А так… За собой вообще не следит… в смысле, как женщина. Под мышками волосы, ноги колючие. Запах какой-то… Б-бе… – Он затушил сигарету, глотнул что-то из чашки.
– Я даже спросил, почему она так. Ведь симпатичная. У нее сразу истерика, блин. Стала орать, что она не телка по вызову, что решила мне сделать приятное за то, что флаги тогда помог тащить, а оказался обычным. Дура, в общем, какая-то.
– Я-асно. – Чащину захотелось его подразнить: – А я ей как? Тоже ведь флаги таскал.
– Не знаю… Это у нее надо спрашивать… – Димыч, прищурившись, пытался определить, шутит Чащин или нет. – Знаешь, я все время про
Олесю вспоминаю. Вот девчонка! Всю бы жизнь, кажется, с ней прожил, и не надоело бы. Жалко, что проститутка… И эти максовские тоже…
Может, к Максу сгоняем?
– Я никуда не поеду. Я тебе уже сказал – мне надо отдохнуть.
– Ну и не поедем, – легко согласился Димыч. – Счас я посуду помою, приготовлю чего-нибудь. Похаваем, выспимся… Можно, я магнитофон включу?
– Включай. Только спокойное что-нибудь.
– Спокойное… – Димыч противно заскрипел подкассетниками. – “Кино” пойдет? У меня тут есть раритетные записи, где Цой на басу играет.
По-моему, лучшее, что он сделал. Послушаем?
– Ну давай.
Димыч вставил кассету в свой маленький “Philips”, вдавил клавишу
“Play”. Зазвучала мелодия песни “Последний герой”. Действительно, утяжеленная по сравнению с известной по пластинке фирмы “Мелодия”…
– Следующая тема вообще классная будет, – пообещал Димыч; помолчал и все-таки заговорил о том, что не давало покоя: – Скорей всего, ниче у нас с этими Андреями не получится. Для группы настоящие единомышленники нужны, а здесь… Это им не подходит, это надо подправить, это слово нежелательно… Как думаешь, окончательно с ними ругаться или еще попробовать?
Чащин в ответ прикрыл глаза, привалился затылком к стене, пожал плечами. Димыч вздохнул:
– Плохо, что ты равнодушный такой. Ты ведь не был таким, Дениска…
– Все, хорош. Давай послушаем.
Из маломощного и наверняка порванного динамика послышались щелчки поставленного на бешеную скорость метронома (но, скорей всего, щелкала драм-машина), затем вступил ударник, ритм-гитара, появились аккорды-крючочки соло-гитары, забубнил четко прописанный бас. И откуда-то из глубины инструментала всплыл почти неразборчивый, но надрывный голос:
Ты смотришь назад, но что ты можешь вернуть назад?
Друзья один за одним превратились в машины.
И ты уже знаешь, что это судьба поколений,
И если ты можешь бежать, то это твой плюс!
– Разбираешь слова? – тихо, потянувшись к Чащину, спросил Димыч.
– Я эту песню наизусть знал когда-то. Даже на гитаре разучивал…
Ты мог быть героем, но не было повода быть,
Ты мог бы предать, но некого было предать.
Подросток, прочитавший вагон романтических книг,
Ты мог умереть, если б знал, за что умирать…
– Слышишь, да? – глаза Димыча блестели. – Это ж про нас! Про тех, кто вот… повзрослел. Я ее сколько раз тогда слышал, лет в двадцать, и не цепляла, а сейчас – прямо взвыть хочется. Такое…
– Да, сильная тема, – согласился Чащин; но качество записи было ужасное, и он убавил громкость. – Голова болит.
С минуту Димыч посидел молча, а потом не выдержал:
– Все, я решил – уходим мы из Союза. Достала эта волокита вся.
– Кто – мы?