Чащин хмыкнул:
– Ты ведь тоже хотел.
– Что хотел?
– Кабинет, бумажки…
– Я?!
– Только не ори. Спокойно. Говорил, что хочешь стать каким-то его заместителем.
– Ну да – по молодежной культуре. Хотел собирать творческих ребят, газету, может, выпускать, концерты устраивать. Все такое. Планов куча была. А тут… Шествие провели, и снова – тишь. Какие-то переговоры вечные в узком кругу, мониторинги… Гниль, говорю же.
– Слушай, Дим, а если бы тебя взяли в этот узкий круг, зарплату дали
– тыщу баксов, кабинет, компьютер, ты б возмущался? Только честно.
– Я бы…
– Честно давай, честно.
– Да, возмущался бы, если бы видел такое… Я и сейчас говорю.
– Вот и не берут поэтому.
Димыч фыркнул:
– Ну и хрен на них! Других найду – АКМ есть, НБП… Хоть как-то, но действуют. Наговорились уже, надо ломать. Достало!.. Кстати! – Он вскочил. – Я тут нашел в интернете. Пойдем в комнату.
– Не могу… А что?
– Новая песня Шевчука! Черновая запись, но кто-то выложил…
Актуальная тема!.. Можно, я колонку тогда сюда протяну?
– Только аккуратно…
Димыч возился несколько минут. Чащин сидел, закрыв глаза, в своем закутке.
– Вот, слушай. – Димыч упал на табуретку, опять закурил.
Зазвучала акустическая гитара, наигрывая невнятную, сырую мелодию, а потом послышался такой же невнятный, словно хмельной, голос Юрия
Шевчука:
Контрреволюция, наехав на нас,
Довела до больницы, вырос живот.
Рок-н-роллы стерты, я учусь играть джаз,
Но меня рвет – полный рот нот.
Старости нет, есть только усталость,
От баррикад ничего не осталось…
– Вот, вот, это! – вскрикнул Димыч. – Сейчас!
Есть в демократии что-то такое,
До чего неприятно касаться рукою.
Хрипит перестройка в переполненной кухне,
Ждет, когда эта стабильность рухнет.
– А? Охренительно? В самый точняк! – Продолжение песни Димыча явно не интересовало. – Как?
– Да никак. Обычная его конъюнктурщина. Когда надо, про мальчиков-мажоров запел, потом про церкви, теперь – это. Чувствует настроения, поэтому и держится на плаву… Никогда Шевчука не любил…
– Да какая, блин, конъюнктурщина?! Я к тебе как к человеку…
Приятная Чащину вялая пикировка превращалась в яростный спор. И он сорвался:
– Что ты от меня-то хочешь? Объясни, что? Все эти недели… Только коротко и ясно.
– Хочу?.. Счас. – Димыч сбегал, выключил звук. – Во-первых, я поставил тебе одну из немногих нормальных сейчас рок-песен. Хотел порадовать… А во-вторых, я ненавижу то, что происходит. Я хочу другого и буду этого добиваться.
– Ты уже говорил.
– Да, говорил. И буду еще и еще говорить… И в этих вот четырех строках – картина моего состояния. Я полностью подписываюсь. Да, демократия – это желе такое… вязкость… Согласись.
– Я слушаю.
– И она нас всех отравила. При демократии ничего невозможно делать – только лежать в этом желе и не шевелиться. А то совсем… И мы, мы – дети перестройки, мы хрипим, и задыхаемся, и ждем, когда что-то случится. Настоящее. Когда рухнет эта стабильность. Не так? Неужели не ждешь? Тебе не противно так жить?
– Все, Дим. – Чащину стало невыносимо. – Пожалуйста, иди погуляй.
Сходи куда-нибудь. Я тебе серьезно говорю – мне отдохнуть надо.
От-дох-нуть.
– Денис… Денис Валерьевич! – непривычно строгий оклик секретарши заставил вздрогнуть.
Чащин остановился, заглянул в приемную: