– Да как я ее встречу? Она вряд ли вернется.
– Ну, всякое в жизни бывает.
– Да уж, – гардеробщица кривовато усмехнулась, – бывает.
В продовольственном магазине на углу Большой Лубянки и Фуркасовского переулка купил еще бутылочку “Московского”. Уже у кассы, побоявшись, что слишком опьянеет, добавил к коньяку плитку горького шоколада.
Коротко, чтоб случайно не проглотить все, приложился прямо у двери магазина. Огляделся. До метро две минуты неспешным шагом. Полчаса езды до дома. “И что? Что там?.. Там же – он”, – в первый раз в жизни с настоящим, похожим на ненависть раздражением Чащин подумал о
Димыче; испугался этого и тут же себя оправдал: “Ну а как он себя ведет?! С ним невозможно. Два месяца черт знает чего”.
Вспыхнула наивная, детская надежда: а вдруг его нет, в квартире тихо и просторно – квартира опять только его… “Сейчас нет, через час вернется, – безжалостно убил надежду Чащин. – И никуда он не уедет – вчера весь день ныл, что денег уже и на метро нет. Намекал, чтобы дал… Нищеглот”.
Подрагивая от сырого, липкого холода и коньячного возбуждения, достал мобильный. С минуту смотрел на темный мертвый дисплей, перебирая в уме тех, кому можно позвонить, с кем встретиться…
Виктория? Два часа с ней в обмен на четыре тысячи рублей, а потом все равно надо будет решать, что дальше. А дальше все равно туда, где Димыч. Слышать его голос, отвечать на его вопросы, сталкиваться в дверных проемах, ложиться на один, пусть и широченный, диван…
Нет, хорош! Надоело. Ну приехал, ну погостил. И давай – или обратно, или как-то жизнь устраивай. На работу иди… Нет, удобно приспособился!.. Чащин вспомнил где-то услышанное выражение
“лестничная философия”. Зло усмехнулся. Над собой. Да, за последнее время в этой философии поднаторел: сам с собой дискутирует, возмущается, негодует. Действительно, как выброшенный на лестничную площадку доказывает закрытой двери свою правоту… Поехать и все напрямую сказать. И пусть решает. А так это до бесконечности может тянуться!..
Но вместо того чтобы пойти к метро, – втайне от себя стараясь найти какой-нибудь выход или хотя бы отсрочить с Димычем разговор, – Чащин нажал на мобильном кнопку с зеленой трубкой – дисплей ожил, осветился.
Глотнул из бутылочки, шумно выдохнул. Нашел номер мобильника Макса.
Поднес трубку к уху.
Размеренные, спокойные гудки. Тупо-уверенные. И на смену им – жизнерадостный голос:
– Дэн, ты, что ли?
– Да, я. Привет.
– Здор-рово! Ты как там?
– Да так… Дела всякие, проблемы.
– А-а, ну да. Проблем хватает. Эт точно.
– Слушай, Макс, можно к тебе подъехать?
– Х-хо! – с восторгом перебил тот. – Да ты знаешь, где я?!
– Где?
– Да во Франкфурте! Прикинь! Вчера утром прилетел… Офиг-геть! -
Макс замолчал. – Алло?
– Да-да, слышу, – отозвался Чащин, левой рукой скручивая крошечную крышечку, – говори.
– Я тут в шоке вообще! Тут, прикинь, прямо в центре города – целый квартал! Сплошные бордели! В самом центре! Двадцать пять евро за полчаса. И всякие разные. Одна тут из Доминиканской Республики, тыковка вообще!..
– Ладно, Максим, – с усилием произнес Чащин, – рад за тебя. Приедешь
– расскажешь. – Нажал отбой.
Допил коньяк. Передернулся. Зажевал шоколадкой… Известие, что Макс не поблизости от изношенной софы, не за компьютером, а черт знает где, поразило, но не расстроило. Наоборот, стало даже как-то странно-весело. И кто-то внутри скомандовал: “А теперь – домой!”.
– Наконец-то! – встретил Димыч. – Я тебе звонил-звонил – занято. Где шлялся-то?
– Так…
Чащин повесил пальто, не нагибаясь, одну о другую, стянул туфли… В метро он подремал и неприятно, тяжело протрезвел; хотел было купить бутыль пива – для разговора, – но не стал. Лучше так. Любой алкоголь предполагает желание сгладить, замириться, а когда без него – получается серьезнее. Некуда отступать, не за что прятаться.
– В курсе?! – Димыч был страшно оживлен. – Счас только по радио передавали…
– Я – не в курсе, – перебил Чащин, вошел в ванную, замкнул дверь.
Долго умывался холодной водой, почистил зубы. Потянулся к висящему на змеевике полотенцу, но почувствовал брезгливость; вышел, достал из шкафа свежее, махровое…
– Дэнчик, я тут мяса пожарил, – голос из кухни. – С жилами, правда, но какое было.
– Я не хочу есть.
– А че? Я ждал, не ужинал…
– Не хочу! – уже жестче повторил Чащин, прошел в комнату.
Диван разложен, постель с утра не убрана. В кресле Димычева гитара, на полу провода, педаль фуза; компьютер включен… Задремавшая было решимость поставить точку снова окрепла. Пыхнуло возмущение. Чащин чуть не бросился к Димычу, не закричал, что нельзя, нельзя превращать квартиру в сарай, нужно соблюдать хоть какие-то элементарные нормы…
– Так, так, – остановил себя. – Т-та-ак.
– Слушай, – появился Димыч, – я сегодня такую тему забацал! Как в лучшие времена. Заценишь?
Быстро взял гитару, подключил к музыкальному центру, который служил усилителем, провел пальцем по струнам, по-хозяйски кивнул на диван:
– Садись.
Пропущенный через фуз звук гитары, как всегда, завораживал, и Чащин послушно сел, вместо того чтобы начать серьезный разговор, попросил:
– Негромко только… соседи…
Димыч нашел листок с текстом и аккордами, положил на спинку кресла и, глядя в него, заиграл простенькую, но боевую, энергичную мелодию.
– Помнишь, с акээмовцами тогда познакомились? Вот, они вдохновили. -