взяли с собой водки по четвертной на рыло да пива по две дюжины добавочно. В вагон засели, пробки вытряхнули и принялись всяк за свой запас. Из горлышков в горла забулькало звонче транвайного колокольчика!
Охотничий вагон к кажному кабаку приворачивал -- так уж приучен, у каждого трахтира остановку делал.
Мы с медведем катили прямиком и до места много раньше доехали. Транвай до нашей деревни не до краю доходит. Остановка верстов за шесть.
Выгрузились из вагона. Я птиц кучей склад, медведя сторожем оставил. Сам пошел за подводой.
Пока это я ходил, Карьку запрягал да к месту воротился, а тут ново происшествие.
Приехали охотники. Языками лыка не вяжут, ногами мыслете пишут, руками буди мельничныма размахами машут. Ружья наставили и палят во все стороны. Кабы небо было пониже -- все бы продырявили.
Устали охотники, на землю кто сел, кто пал. Подняться не могут. У охотников ноги от рук отбились!
Увидал медведь, что народ не обидной, а только себя перегрузили -- стал охотников в охапку, в обнимку брать, как малых робят, и в вагон укладывать. Уложит, руки, ноги поправит, ружье рядом приладит и кажному в руки гуся либо утку положит. А которой охотник потолще, того по пузу погладит, как бы говорит: -- Ишь ты, не медведь, а тоже!
У меня птиц еще полсотни осталось -- мне хватит. Медведя до лесу подвез, ему лапу потряс за хорошу канпанью.
Охотники обратно ехали-тряслись, в память пришли. И стали рассказывать, как их медведь обиходил да приголубливал, да как по птице на брата дал. Попы не стерпели, сердито запели: -- Это все сила нечиста наделала, -- Гусей и уток не ешьте, а нам отдайте!
-- Мы покадим, тогда сами съедим! Охотникам поповски страхи лишни .были: -- Мы той нечистой силы бережемся, котора криком пугат да птицу отымат!
МОРОЖЕНЫ ВОЛКИ
На что волки вредны животны, а коли к разу при дутся, то и волки в пользу живут. Дело вышло из-за медведя. По осени я медведя заприметил.
Я по лесу бродил, а зверь спать собирался. Я при таился за деревом, притаился со всей неприметностью и- посматривал.
Медведь на задни лапы выстал, запотягивался, вовсе как наш брат мужик, когда на печку али на полати ладится. Мишка и спину, и бока чешет и зеват во всю пасточку: ох-ох-охо! Залез в берлогу, ход хворостиной заклал.
Кто не знат, ни в жизнь не сдогадается. Я свои приметины поставил и оставил медведя про запас.
Зимой я пошел проведать, тут ли мой запас медвежий?
Иду себе, барыши незаработанны считаю. Вдруг волки! И много волков.
Волки окружили. Я до того не замечал холоду, и было-то всего градусов сорок с малым, а тут сразу озяб.
Волки зубами пощелкивают. Мороз крепчать стал, до ста градусов скочил. На морозе все себя легче чувствуют, на морозе да при волках я себя очень легко чуял. Подскочил аршин на двадцать пять, за ветку ухватился. Дерево потрескиват на холоду, а мороз еще крепчат. По носу слышу -- градусов на двести!
Волки кругом дерева сидят да зубами пощелкивают, подвывают, меня поджидают, когда свалюсь.
Сутки провисел на дереве. И вот зло меня взяло на волков, в горячность меня бросило.
Я разгорячился! Да так разгорячился, что бок ожгло! Хватил рукой, а в кармане у меня бутылка с водой была, так вода от моей горячности вскипела.
Я бутылку вытащил, горячего выпил, ну, тут-то я житель, с горячей водой полдела висеть.
На вторы сутки волки замерзли, сидят с разинутыми пастями. Я горячу воду допил и любешенько на землю спустился.
Двух волков шапкой надел, десяток на себя навесил заместо шубы, остатных волков хвостами связал, к дому приволок. Склал костром под окошком.
И только намерился в избу идти -- слышу колокольчик тренькат да шаркунки брякают. Исправник едет!
Увидал исправник волков и заорал дико (с нашим братом мужиком исправник по-человечески не разговаривал) :
-- Что это,-- кричит,-- за поленница? Я объяснил исправнику:
-- Так и так, как есть это волки морожены,-- и добавил:-Теперь я на волков не с ружьем, а с морозом охочусь.
Исправник моих слов и в рассуждение не берет, волков за хвосты хватат, в сани кидат и счет ведет по-своему:
В счет подати. В счет налогу. В счет подушных. В счет подворных. В счет дымовых. В счет кормовых. В счет того, сколько с кого.
Это для начальства. Это для пеня. Это для того-другого. Это для пятого-десятого. А это про запас!
И только за последнего волка три копейки выкинул. Волков-то полсотни было. Куда пойдешь -- кому скажешь? Исправников-волков и мороз не брал. В городу исправник пошел лисий хвост подвешивать. И к губернатору, к полицмейстеру, к архиерею и к другим, кто поважней его -- исправника.
Исправник поклоны отвешиват, ножки сгибат и говорит с ужимкой и самым сахарным голосом:
-- Пожалте мороженого волка под ноги заместо чучела.
Ну, губернатор, полицмейстер, архиерей и други прочи сидят, важничают -- ноги на волков поставили. А волки в теплом месте отогрелись, отошли и ожили. Да начальство за ноги! Вот начальство взвилось. Видимость важну потеряло и пустилось вскачь и наубег! Мы без губернатора, без полицмейстера да без архиерея с полгода жили -- отдышались малость.
СВОИМ ЖАРОМ БАНЮ ГРЕЮ
Исправник уехал, волков увез. А через него я пуще разгорячился.
В избу вошел, а от меня жар валит. Жона и говорит:
-- Лезь-ко, старик, в печку, давно не топлена. Я в печку забрался и живо нагрел. Жона хлебы испекла, шанег напекла, обед сварила, чай заварила и все одним махом.
Меня в холодну горницу толкнула. Горница с осени не топлена была. От моего жару горница разом теплой стала. Старуха из-за моей горячности ко мне подступиться не может, плеснула на меня водой, чтобы остынул, а от меня пар пошел, а жару не убыло.
Поволокла меня баба в баню. На полок сунула и давай водой поддавать. От меня жар! От меня пар!
Жона хвощется-парится, моется-обливается. Я дождался, когда голову намылит, глаза мылом улепит, из бани выскочил, домой бежать, а меня уж дожидались, моего согласия не спросили, в другую баню потащили. И так по всей Уйме я своим жаром бани вагрея. Нет, думаю, пока народ парится, я дома спрячусь поостыну
МОЕЙ ГОРЯЧНОСТЬЮ СТАРУШОНКИ НАГРЕЛИСЬ
На улице мужики меня одолели, на ходу об меня прикуривали, всю спину цигарками притыкали. Домой притащился -- думал отдохнуть -- да где тут! Про горячность мою вся Уйма узнала, через бани слава пошла.
И со всей-то Уймы старушонки пришлепались. У которой поясницу ломит, у которой спина ноет али ноги болят, обстали меня старухи и вопят: -- Малинушка, ягодиночка! Погрей нас! Ну, я вспомнил молоду ухватку, да не то вышло. Как каку старуху за какой бок али место хвачу, то место и обожгу.
Уселись круг меня старушонки сморщенны, скрю-ченны, кряхтят, а тоже --' басятся.
И будто мы в молодость играм: старухи взамуж даются, а я сижу жонихом разборчивым. Кошка села супротив меня, зажмурилась, мурлыкат от тепла.