Глава 1
Фэллон
Дрогнув от стеклянной дверцы холодильника, в котором размещалось множество напитков с кофеином, я поймала себя на том, что смотрю на свое призрачное отражение. Мои белые волосы и бледно-голубые глаза казались переливчатыми, как будто мой двойник застрял между стеклом охлажденной двери. Чем больше я смотрела на себя, тем больше задавалась вопросом, кто на самом деле на кого смотрит.
— Извини, — сказал мужчина, открывая стеклянную дверь и бросая на меня отрешенный взгляд. В расстегнутой красной клетчатой рубашке и заляпанных грязью джинсах, его грязные руки с черной слизью под ногтями, схватили кофе со льдом весом в двенадцать унций. Он повернулся ко мне лицом.
— Ты выбрала, что будешь брать?
Тяжелый вопрос. Очевидно, что выбрала. В противном случае я бы не стояла на захудалой стоянке пикапов «Клад» в половине первого ночи, где буква «Л» была сломана и болталась. Там просто было написано «Ад», моя последняя остановка перед тем, как добраться до маленького городка, о котором я слышала только в историях, рассказанных под звездным небом посреди беспокойных ночей. Город, в который я никогда не представляла, что вернусь.
Грязный-Водитель-Пикапа задержался, ожидая ответа. Мой пристальный взгляд оставался прикованным к тому месту, где несколько мгновений назад жило мое отражение, мой большой палец снова и снова накручивал кольцо настроения на безымянном пальце. Стеклянная дверь освободилась от его хватки и встала на место, прежде чем мужчина ушел, бормоча себе под нос:
— Окееей. Че за фрик.
Фрик.
Я открыла дверцу холодильника, и морозная температура, поднимающаяся внутри, вызвала мурашки на моем предплечье, поднимая каждый белый волос на моей плоти. Мне хотелось забраться внутрь, закрыть дверь и заснуть под ледяным потоком. Тем не менее, я схватила последний кофе со льдом из фундука и направилась к кассе, не поднимая головы, но внимательно следя за окружающим. Ад, после полуночи, был маяком для педофилов и серийных убийц, и я была идеальной добычей.
Одинокая. Молодая. Странная. На любителя. Ненормальная.
Девушка, которую никто не стал бы искать.
По другую сторону кассы, за шкафом, заполненным лотерейными билетами, парень оторвал локти от стойки и выключил телефон, прежде чем сунуть его в карман. Прямые черные волосы упали на один глаз, прежде чем он отбросил их в сторону. — Что-нибудь еще? — спросил он с принужденным вздохом, перетаскивая охлажденную банку через прилавок и сканируя.
— Да… — неохота сочилась из моего голоса после того, как я заметила, что здесь, в Аду, кассир хотел быть в последнюю очередь. Я вытащила свой айфон в мраморном корпусе, чтобы открыть приложение GPS, отчасти для того, чтобы избежать любого неудобного зрительного контакта.
— Я немного потерялась. Вы знаете дорогу в Воющую Лощину?
Грязный-Водитель-Пикапа из-за холодильников ковылял за мной, когда кассир поднял глаза от своей кассы с пустым взглядом. Затем взгляд кассира переместился мимо меня на водителя.
— Можно попасть оттуда сюда, но не отсюда туда. Его акцент штата Мэн был сильным, когда он наполовину усмехнулся, качая головой.
Грязный-Водитель-Пикапа что-то пробормотал. Я опустила руку, держащую телефон, и поерзала в своих черно-белых оксфордских туфлях. Было уже за полночь. Я устала и заблудилась. У меня не было времени на загадки.
— И как это понимать?
Кассир постучал по крышке банки с вымученной улыбкой.
— С тебя три доллара пятнадцать центов.
— И на том спасибо, — проворчала я, бросая купюру на стойку и подхватывая свой напиток. Маленький серебряный колокольчик над выходом зазвенел, когда я вышла, и мягкий морской бриз ударил мне в глаза, когда я направилась обратно к своей машине.
Я была в дороге около тридцати пяти часов, останавливаясь только для заправки и еды в нескольких кафешках быстрого питания. С каждой милей мои веки тяжелели, и мне приходилось трясти головой, чтобы не заснуть. Я всегда была такой упрямой. Всегда бросала себе вызов, вплоть до того, чтобы нести каждую сумку с продуктами из машины в наш дом в Техасе, складывая руки, используя зубы, все, что угодно, чтобы не ходить два раза.
Я останавливалась один раз, заезжая на стоянку отеля, но только для того, чтобы дать отдых глазам. Я не осознавала, что заснула, пока бездомный не постучал костяшками пальцев по моему окну, вероятно, чтобы убедиться, что я не мертва.
Зарядившись кофеином, я выехала обратно на ЮЭС-1, несколько машин были разбросаны вдоль шоссе, когда я ехала вдоль береговой линии вверх по штату Мэн, вспоминая указания, которые Дедушка записал в своем письме. GPS не нашёл маленький уединенный городок Воющая Лощина, и чем дальше я ехала, тем более запутанным все становилось, пока я не нашла съезд с Арчер-авеню.
Еле заметный знак был едва виден с узкой пустой дороги. Тусклые фары моего серебристого мини-купера превратились в единственный свет, когда я медленно проехала мимо выцветшего знака. Дождь превратил в ржавчину острые металлические края, на которых было написано название города, а под ним — НАСЕЛЕНИЕ 665 человек.
Когда я проезжала мимо, последнее число трансформировалось, расплываясь в 666.
Я потерла глаза. Я устала, мне все мерещится. Верно?
Я продолжала ехать вперед, крадучись по жуткой темной дороге, проложенной между нависающими деревьями. Голодные стервятники усеивали тропинку, как дорожные работы, сражаясь за мертвую тушу и окрашивая улицу кровью и черными крыльями. Безжалостные от голода птицы почти не убирались с дороги и не казались напуганными машиной, пересекающей их путь. Я поехала дальше, и в течение следующих трех миль деревья с обеих сторон уменьшались, превращаясь в надгробия слева от меня и захудалый детский парк справа.
Полупрозрачная луна висела высоко над головой, освещая ржавую железную вывеску, выгибающуюся дугой над единственным входом… и единственным выходом.
Воющая Лощина.
Мой мини-Купер зашипел от долгого и изнурительного путешествия через многочисленные границы штатов, и я остановилась у знака остановки перед кольцевой развязкой, чтобы осмотреть маленький городок, о котором я слышала только в рассказах. Он не выглядел так, как будто принадлежал прекрасному штату Мэн. Выглядел, как будто Дьявол вручную создал «Жребий Салема» пером с чёрными чернилами на изодранном холсте, а затем вслепую бросил свое творение, забавляясь, чтобы посмотреть, что из этого может получиться — как люди приспособятся. И они сделали это.
Двигатель заглох, но я была слишком сосредоточена на том, что лежало передо мной, чтобы беспокоиться. Старинные фонарные столбы светились со всех сторон тротуаров. И под полуночным небом — где акварельно-серые облака размазывались перед галактикой звезд, как прозрачная вуаль, — горожане прогуливались по сердцу Воющей Лощины, небрежно вверх и вниз по мрачным улицам, как будто это было совершенно нормально в этот час. Почти в три часа ночи. В начале августа.
Холодок пробежал по моим венам. После двадцати четырех долгих лет я наконец вернулась в то место, где родилась, и в то самое место, где моя мама сделала свой последний вздох.
Я повернула ключ от машины, молясь о том, чтобы услышать самый восхитительный звук мотора, возвращаемый к жизни. Двигатель заикнулся за несколько секунд до того, как он наконец заработал, и я хлопнула по рулю, прежде чем объехать беседку.
— Вот так, детка. Мы почти на месте. Еще несколько миль.
Дедушка жил вдоль береговой линии, морские скалы и открытые воды служили фоном для его исторического сине-зеленого прибрежного дома. Я уже видела этот дом раньше в старой пыльной коробке, которую нашла на нашем чердаке в Техасе. Мариетта, моя няня, застала меня сидящей на старом деревянном полу на чердаке и просматривающей старые фотографии. Однажды я спросила ее, вернемся ли мы когда-нибудь в город на фотографиях — город из рассказов.
— Ты не можешь вернуться, пока он не позовёт тебя, лунное дитя — сказала она, присаживаясь передо мной на корточки и забирая фотографии из моих рук.
Мариетта была сумасшедшей старой ведьмой с бархатистой кожей, черными глазами-бусинками и сильным кенийским акцентом. Она обычно проводила вечера на крыльце, раскачиваясь в кресле и потягивая из своей кованой кружки «Московский мул» с мрачным предзнаменованием в глазах.
Мы с Мариеттой были пугающими для большинства, ходили слухи, что мы заколдовывали мальчиков, которые осмеливались приближаться ко мне. В старших классах лучше было быть на моей хорошей стороне, чем на плохой, опасаясь, что моя няня-ведьма уколет своих кукол из ткани ручной работы, если кто-нибудь причинит мне вред. Я никогда не была против слухов, особенно после того, что они со мной сделали. И кроме того, часть меня верила, что они были правдой.
Как и написал дедушка в своем письме, в почтовом ящике для меня был оставлен единственный ключ. Я припарковала машину на обочине улицы, оставив свой багаж на утро. Звук волн, разбивающихся о морские скалы, наполнил жуткую тишину, когда я поднималась по ступенькам крыльца. Мои ноги замерли, когда на меня упал взгляд, от которого волосы встали дыбом. Я почувствовала это первым, потом неохотно повернул голову.
Высокая женщина, худая и хрупкая, стояла на крыльце соседнего дома в поношенной белой ночной рубашке. Ее жесткие седые волосы рассыпались по плечам, а длинные костлявые пальцы вцепились в перила. Темные глаза впились в мои, и мои мышцы вздрогнули под кожей. Я заставила себя поднять руку и слегка помахала ей, но старуха не отвела своего устрашающего взгляда. Ее хватка на перилах только усилилась, голубые вены проступили под ее эфирной кожей, не давая ее хрупкому телу развеяться от малейшего ветерка.
Я резко наклонила голову вперед и на ощупь пробралась в дом. Ветер, проникавший в замочную скважину, леденил мои пальцы, и ключ идеально застрял в замке, когда подул еще один холодный ветер, взъерошив мои белые волосы со всех сторон. Оказавшись внутри, тяжелая входная дверь закрылась за мной, и я прислонилась к ней спиной, закрыв глаза и втянув достаточно воздуха, чтобы наполнить легкие. Старый затхлый запах просочился в мой нос, окутывая мой мозг.
Но я сделала это. Я наконец добралась до Дедушки, и мне показалось, что я оказалась в Дьюма-Ки — какое-то вымышленное место, о котором можно прочитать только в книге.
В доме тоже было холодно. Мои узловатые колени дрожали, нуждаясь в большем, чем тонкий слой черных чулок под моими плиссированными шортами, чтобы согреться. Но, несмотря на реакцию моего тела, холод был домашним. Я подняла руку, чтобы вслепую нащупать замок, и закрыла дверь.
Звон! Внезапный удар колокола пронзил тишину, заставив меня вздрогнуть. Мои глаза распахнулись, и мой взгляд упал на дедушкины часы из вишневого дерева, отбрасывающие чудовищную тень на фойе. Под оглушительную песню, звенящую в моих ушах, я снова прислонила голову к двери и заправила спутанные волосы за ухо, слегка посмеиваясь над собой.
Колокола затихли, и старый дом ожил.
Сделав несколько неуверенных шагов по фойе, старые доски заскрипели под моими ботинками и поднялись по внутренней стороне стен, пока резкое, затрудненное дыхание не проскользнуло через приоткрытую дверь спальни сразу за фойе. Я на цыпочках прошла по деревянным доскам, чтобы заглянуть в спальню, прежде чем толкнуть дверь.
Там, спящий с широко открытым ртом, был человек, которого я знала только по письмам, передаваемым туда и обратно в течение последних двенадцати месяцев. Еще год назад я понятия не имела, что у меня есть живой дедушка. Когда я получила первый конверт с почтовым штемпелем из Воющей Лощины, я чуть не выбросила его. Но любопытство было моим криптонитом, и как только мои глаза остановились на первом слове «Лунное дитя», все изменилось.
Лунный свет лился из окна, отбрасывая лучик света на старика и его спальню. Дедушка лежал на спине, слегка приподнявшись над изголовьем кровати. Его кожа, как изношенные резинки, свисала с костей. Постаревший и морщинистый, он светился в полутемной комнате, окруженной антикварной мебелью и темно-зелеными дамасскими обоями. Фетровые шляпы украшали стену напротив его кровати. Зубные протезы плавали в стеклянной чашке над тумбочкой рядом с парой бифокальных очков в черепаховой оправе, и я прислонилась к дверному проему, чтобы рассмотреть его.
Его густые брови были чуть темнее, чем седые пряди, беспорядочно торчащие из его головы. Дедушка издал громкий храп, такой, от которого булькает в горле. После полного кашля он вернулся к хриплому дыханию, его липкий рот был широко открыт. На самом деле я не так уж хорошо его знала, но с каждым его тяжелым вздохом — как будто это было самое трудное, что ему приходилось делать, — моя челюсть сжималась, а сердце сдавливало.
Только когда болезнь приняла худший оборот, он признался в своем состоянии в своем последнем письме, которое привело меня сюда. Ему не нужно было этого говорить, но последнее письмо показалось как крик о помощи.
Дедушка был болен, и он не хотел оставаться в одиночестве.
Чего дедушка не знал, так это того, что я тоже была одинока.
— Я здесь, дедуля, — прошептала я в темноту. — Я наконец-то дома.