Кто-то пронзительно крикнул:
— Солдаты!
Все спрятались за укреплением. Толпа, наблюдавшая за работой мальчишек, разбежалась в одно мгновение. Прозвучал залп. Над шедшим по улице отрядом развернулось белое полотнище. Раздались звуки горна.
Несколько мальчишек, размахивая платками, пошли навстречу солдатам.
— Зачем вы стреляли? — спросили солдаты.
— Мы воюем за товарища Ленина! — хором ответили пацаны.
— Так и мы идем ему на помощь к Зимнему дворцу, — ответил командующий отрядом подпоручик.
С соседней улицы выскочили несколько вооруженных людей и остановились на тротуаре.
— Пароль? — крикнули они.
— Пролетариат… — ответили солдаты.
В этот момент раздались выстрелы. Отряд в страхе, истекая кровью, рассыпался по мостовой, тела солдат и двоих гимназистов долго трепыхались, словно выброшенные на берег рыбы.
— Боже!.. — простонал Болдырев и уже бежал, весь бледный, дрожащий, ни на что не обращавший внимания. У него было только одно стремление — как можно быстрее скрыться в своей тихой квартире, чтобы ничего не видеть и не слышать. Он ворвался в подъезд дома и направился к лифту.
— Машина не работает, — сказал неприязненным голосом старый портье.
— Очень неприятная новость, — заметил инженер.
— Будет еще хуже… Лифт — это ерунда! Не так уж высоко, можете подняться пешком. Простой народ обходится без лифтов, значит и буржуи могут…
Болдырев с недоумением посмотрел на портье. Он знал его 15 лет, как всегда вежливого, тихого, услужливого человека. Теперь он смотрел на инженера угрюмым взглядом, а лицо его было искажено злобной улыбкой.
— Вы быстро изменились… гражданин… — буркнул Болдырев.
— Жаль только, что случилось это на старые годы! — отметил портье почти дерзко.
Инженер больше ничего не говорил. Он вошел на второй этаж и позвонил в дверь.
Двери открыла горничная и посмотрела на него загадочным взглядом.
— Госпожа дома? — спросил он.
— Дома, — ответила она. — Госпожа не захотела отпустить меня сегодня до обеда, а тем временем…
— Конечно, — перебил ее Болдырев. — Ведь сначала необходимо подать завтрак.
— У меня теперь есть дела поважнее! — вспыльчиво возразила она. — Вся прислуга должна быть на митинге… Можете, господа, сами себе завтрак приготовить и на стол накрыть… Не умрете!..
Болдырев все понял и подумал:
— Рабы чувствуют свободу и поднимают голову. От них мы настрадаемся больше всего…
Он сбросил плащ и вошел в кабинет.
Начал ходить по комнате и растирать замерзшие руки.
Он чувствовал невыносимую тревогу. Плохое предчувствие камнем лежало у него на сердце.
Этот день, его день, оказался отравлен еще до того, как он вернулся домой.
Обычно он чувствовал себя сильным и под влиянием пережитого пребывал в мечтательном настроении. Сегодня от этого настроения не осталось и следа.
Он вошел в комнату жены.
Она сидела возле стола и, услышав его шаги, даже не подняла голову.
— Мари… — сказал он тихо.
Госпожа Болдырева вдруг опустила голову на руки и начала тяжело рыдать.
— Мари… Мари… — повторял он трогательным голосом.
— Теперь я вижу, насколько безразлична тебе… — начала она говорить сквозь слезы. — В такой ужасный момент ты не подумал обо мне, оставил меня одну… Вокруг выстрелы… Прислуга сразу же сделалась жестокой и вызывающей… А ты… ты… предпочитаешь быть с той женщиной!.. Все ей — чувства и забота, а мне — ничего! За что! Еще год назад, оставаясь одна, я целыми ночами плакала, в отчаянии билась головой о стену… У меня была одна надежда… что ты вернешься… что поймешь разницу между той, балериной, и матерью твоих сыновей… Женщиной, которая в беде и радости оставалась рядом с тобой… Я ошиблась! Это уже не безумие, не запоздавшие фантазии, это — любовь! Ты ее любишь… В эту страшную ночь ты заботился о ней, только о ней!
Ее слова прервало рыдание.
Она встала и заплаканными, отчаянными глазами смотрела на растерянного мужа. Он стоял перед ней и думал, что она могла бы казаться молодой женщиной. Стройная, высокая фигура, отличные черные волосы, в которых кое-где поблескивали серебряные нити, открытое тонкое лицо, красивые сапфировые глаза и еще свежие, горячие, почти девичьи губы, — ничего не говорило о старости. Только две глубокие морщины возле губ и мученические, болезненные глаза свидетельствовали о глубоких страданиях и грусти этой женщины.
— Мари… — сказал Болдырев. — Я знаю, что виноват и не заслуживаю прощения… Несчастный порыв… какое-то почти болезненное влечение к той женщине… C'est plus fort que moi… Я беспокоился о тебе и уехал очень рано… Я долго не мог перебраться на эту сторону, потому что все мосты были разведены, а потом, представь себе, у меня реквизировали авто, я шел пешком… укрывался от пуль… был свидетелем страшных… потрясающих… происшествий.
Как маленький, испуганный ребенок, он взял жену за руку и срывающимся голосом рассказал о своих испытаниях.
— Нас ждет великая беда!.. — повторял он все время.
Она молчала, не в силах остановить идущие из сердца рыдания и забыть тяжелую, болезненную, моментами переходящую в ненависть обиду.
В прихожей раздался нетерпеливый, настойчивый звонок.
Через мгновение влетел высокий смуглый парень.
— Я рад, что вижу вас вместе! — воскликнул он. — Мама, а Георгия еще нет?
— Нет! — ответила, вытирая слезы, госпожа Болдырева. — Он должен был прийти?
— Ты плачешь? — спросил парень и, насмешливо глядя на отца, добавил: — Очередная романтическая эскапада? Ай! Ай! В твоем возрасте, отец, это уже смешно! Я только удивляюсь, что за три года мама не смогла привыкнуть к этим гастролям своего пламенного господина и властелина!
— Петр! — укорила сына госпожа Болдырева и с беспокойством посмотрела на мужа.