Саруман вернулся в Изенгард солнечным утром жаркого июньского дня.
Начальнику гарнизона доложил об этом заступивший на дневное дежурство привратный страж, но, только покончив с насущными делами и хлопотами, Бальдор смог выкроить время для визита в Ортханк (он был бы рад и вовсе отложить это посещение на неопределенный срок, но, увы, долг и совесть все же обязывали). Час-другой он посвятил составлению очередного донесения в Минас-Тирит, осмотрел новый, недавно установленный на стене механический подъемник и выговорил конюшему за протекающую кровлю амбара, где хранился гарнизонный овес; наконец, когда оттягивать неприятное дело стало уже более невозможно, зашел в «Улитку и свисток» пропустить для храбрости чарку-другую доброй смородиновой наливки.
Сейчас, в сонное послеполуденное время, маленький паб был почти пуст, лишь лениво кружили под потолком грузные, хмельные от густых испарений сидра изумрудные мухи, да в углу дремал над кружкой уже выдохшегося эля старик Харлав, местный завсегдатай и неисправимый пьянчуга, чей огромный, покрытый мясистыми наростами вислый нос был в некотором роде такой же достопримечательностью, как и причудливое родимое пятно на лысине, напоминающее раздавленного паука. Сама госпожа Норвет — пышная и румяная, как сдобная булочка — сидела за прилавком на трехногом табурете и протирала кружки, безучастно поглядывая на служанку, веником подметавшую пол в зале. Прежде, чем Бальдор успел озвучить хозяйке цель визита, её рука потянулась к спрятанному под прилавком сосуду темного стекла и щедро плеснула в деревянную кружку добрую пинту густой и красной, как кровь, опьяняюще ароматной смородиновой наливки.
— Благодарствую, хозяюшка! — молвил Бальдор, благоговейно приникая к заветному напитку. — Ты никогда не позволишь умереть от жажды служивому человеку. — Он двумя жадными глотками опростал кружку, удовлетворенно крякнул и характерным жестом бывалого выпивохи пригладил усы. — Эх и славная водица!
— На здоровьишко, начальничек. — Госпожа Норвет, вытирая руки о когда-то нарядный и клетчатый, а сейчас — засаленный и грязно-бурый передник, смотрела на него с добродушной усмешкой. — Ну, как делишки, служивый, как житьё-бытьё? Чем порадовать можешь?
— Да чем же мне тебя порадовать, матушка, особо-то оно вроде и нечем… Жив еще, как видишь, пока не помер, тому и радуюсь.
— В башню направляешься, что ли?
— С чего ты взяла?
— Да с того, что ты весь зеленый, аки болотный хмырь. Старикана боишься?
— Не боюсь. Просто хочу жить долго и счастливо. — Бальдор назидательно воздел палец. — А мораль такова — хочешь быть здоровым, целым и невредимым, не приходи к волшебнику с дурными вестями.
Госпожа Норвет как будто удивилась.
— С какими-такими дурными вестями? Нам грозят войной, что ли?
Бальдор замялся.
— Вообще-то я к нему насчет орчоныша…
— А-а. Думаешь, старик не получил твою весточку?
— Леший его знает, получил или не получил… На голубиную почту какая надежда? Половина донесений, которые я отправляю в Гондор, до адресата не поступают…
— Этот старый проныра Гарх уже наверняка обо всем поставил его в известность, не переживай.
— Да дело-то, собственно, даже не в том, знает он или нет.
— В чем же?
Бальдор отвел взгляд.
— Наверно, мне следовало бы приглядывать за этим зверенышем… хотя бы одним глазком. Второго-то, говоря по совести, у меня и нет.
Госпожа Норвет понимающе хмыкнула.
— Ну-ну. Даже если бы ты смотрел за ним в четыре глаза, он, думается мне, все равно бы тут не задержался. Он, наверно, уже давненько мыслил уйти…
— С чего бы? Старик, насколько мне известно, его не обижал.
— Может, оно и так. Да только сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит… Кстати, — госпожа Норвет, навалившись могучей грудью на видавший виды прилавок, жалобно затрещавший под её тяжестью, понизила голос: — Раз уж ты все равно идешь в башню, спроси там у старика… может, он сообразит мне какое-нибудь приличное снадобье от натоптышей, м-м? Меня в последнее время мозоли на пятке стали донимать, просто спасу никакого нет.
— Да ты что, старая, совсем из ума выжила? — Бальдор опешил от такой неожиданной просьбы. — Ну ты и скажешь тоже — хоть стой, хоть падай! Мне еще только не хватало о твоих натоптышах да прыщах на заднице со стариком толковать…
— Эх ты, начальничек! Сам… аки прыщ на заднице! — Госпожа Норвет уязвленно поджала губы. — Доблестный вояка… с бутылкой наперевес! Был бы здесь звереныш, я бы с ним поклон передала, толку было бы больше. А теперь, выходит, о старой больной женщине и позаботиться некому.
Бальдор слегка устыдился.
— Ну ладно, ладно, так уж и быть, не ворчи, мать… уважу твою просьбу, коли момент случится подходящий. Ну, будь здорова, не поминай лихом! — Со вздохом он достал из кармана медную монетку, положил её на прилавок и, с горечью убеждаясь, что храбрости и решимости в нем сейчас осталось еще меньше, нежели раньше, под уютное похрапывание лысого вислоносого Харлава покинул «Улитку».
* * *
Башня, как обычно, встретила Бальдора сумраком и тишиной. Только в хозяйственных помещениях теплилась жизнь и слышался какой-то шум, где-то на кухнях с грохотом передвигали что-то громоздкое, да доносились со двора голоса грузчиков, закатывавших в подвалы пузатые дубовые бочонки, прибывшие поутру из Рохана — лестница, ведущая наверх, в сарумановы покои, была (предсказуемо!) всеми покинута, пуста и безлюдна. Даже старый неторопливый мажордом Теольд не показывался… Достаточно ли подходящее время я выбрал для визита в Ортханк? — с сомнением, потоптавшись на пороге, спросил себя Бальдор, но отступать было поздно, да и постыдно, и, надеясь поскорее покончить с тяготеющим над ним неприятным делом, старый сотник решительно прочистил горло, аккуратно одернул полы не слишком чистого гамбезона и, не мешкая, принялся подниматься по истертым ступеням.
Примерно на середине лестницы он приостановился.
Откуда-то сверху доносилась мелодия — негромкая, легкая и простенькая, но странно пронзительная, хватающая за сердце; кто-то неторопливо пощипывал струны лютни, рождая под мрачными сводами башни незатейливую печальную музыку. Миновав еще несколько ступеней, Бальдор услышал и голос — проникновенный и звучный, исполненный сдержанной силы и одновременно мягкий, изобилующий низкими бархатными тонами и неуловимыми музыкальными переливами, звучащими неизъяснимо приятно для слуха. Сотник, который в общем-то никогда не страдал от излишней сентиментальности, тем не менее остановился, прислушиваясь, стараясь не упустить ни единого слова. Песнь, нежная и мелодичная, мягко струилась, точно шёлк, чаруя и завораживая, и выразительный голос, казалось Бальдору, проникал в самую глубину его существа:
— Волшебная сила меня уносила
в глухие туманы и сумерки сна —
туда, где за темным пространством огромным
лежала забытая всеми страна.
И голосом ясным над рифом опасным
тот колокол моря без устали бил,
и ночью беззвездной над мрачною бездной
на зов этот дальний без думы я плыл…
Бальдор наконец признал балладу — это был «Колокол моря»*, который бродячие менестрели любили распевать как на рыночных площадях перед невзыскательным простонародьем, так и в дворцовых чертогах на церемонных королевских пирах. Но сейчас сотник едва ли вслушивался в знакомые слова… Его зачаровал самый звук голоса — чистый, певучий, пленительный, обладающий неведомой притягательной силой: голос звал, манил, заставлял позабыть обо всем на свете, как чаша крепкого пьянящего вина, увлекал за собой в возвышенные заоблачные дали и затрагивал самые чувствительные, самые потаённые струны грешной человеческой души. Бальдор преисполнился восторгом, покоем и неземной легкостью; он пребывал вне времени и пространства, он воспарил ввысь, над бренной землей, невесомый, как солнечный луч — и столь же свободный от постылых земных нужд и условностей, он через край упивался охватившим его умиротворением и мечтал сейчас только об одном — чтобы этот прекрасный, дарующий счастье и восторг мелодичный голос вовеки не умолкал, и дивное чарующее пение звучало бесконечно…
— Лишь вихря стенания и темные здания,
лишь ливень струился потоками слез;
сошел я с дороги и сел на пороге,
и сбросил все то, что с собою принес.
Лежат на пороге забывший о звоне
тот колокол моря, да горстка песка —
не слышу я снова далекого зова,
и берег я тот позабыл на века…
Наконец смолк последний аккорд, затерялись под высокими сводами последние отголоски гулкого эха — и Бальдор обнаружил себя стоящим на верхней площадке лестницы, перед чуть приоткрытой двустворчатой дверью; лицо его было мокро от слез, а в ушах все еще звучала незамысловатая, но такая сладостная и завораживающая чародейская мелодия… «Проклятая башня! — с чувством сказал он себе, утирая лицо, стыдясь своей неодолимой, такой неожиданной — в первую очередь для него самого — предательской слабости. — И проклятый колдун, забери его Тьма, с чего это ему ни с того ни с сего вздумалось заливаться соловьем? Однако, правду говорят, что голос у старика не простой… Гром и молния! Эк меня проняло, аж до печенок, будто распоследнюю слезливую бабу!»
Дверная створка перед ним бесшумно приотворилась чуть шире, точно приглашая его войти. Собравшись с духом, Бальдор переступил порог.
Саруман сидел напротив входа, возле окна, томный и расслабленный, словно никогда и не покидал этого места; рядом, небрежно прислоненный к спинке кресла, стоял его внушительный эбеновый посох с острозубым навершием. Бальдор неловко потоптался на пороге, прежде чем заговорить: в горле его как-то нехорошо першило, точно унылым утром после бурной пирушки.
— Ну… приветствую, Саруман. — Он неуклюже прокашлялся, приводя к повиновению собственный, непонятно отчего вдруг осипший голос. — Какого это лешего, интересно, ты потешаться надо мною вздумал? — Это было не совсем то, что он намеревался сказать, но, неприятно пораженный воздействием мутного саруманового колдовства, Бальдор не мог сейчас не выразить магу обуревающих его крепких чувств. — Что это за потеха такая дурацкая над старым добрым товарищем, а? Это в Рохане ты сколько угодно можешь чаровать королевских советников и обвораживать глупых наивных девиц, но с чего это тебе взбрело в голову проверять действие твоих чар на мне, разрази тебя Удун?
— Да полноте, Бальдор! О чем это ты? — посмеиваясь, лениво отозвался Саруман; он все еще небрежно пощипывал струны лютни, лежавшей у него на коленях, и — Бальдор был уверен — знал о появлении гостя с той самой минуты, как сотник переступил порог башни. — До чар ли, право, мне сейчас? Сердце мое разбито, разбито… — Лютня под рукой мага издала какой-то особенно душераздирающий, надрывный аккорд. — Она взяла его, мое несчастное трепещущее сердечко, своими маленькими прелестными пальчиками и уронила на край стола, словно дурацкую фарфоровую безделку. И теперь оно, моё бедное, несчастное, ни в чем не повинное сердце саднит, давит и колет у меня в груди, точно обломок битого кирпича…
Бальдор ухмыльнулся. Он мало-помалу приходил в себя и нащупывал привычную почву под ногами — настолько, что даже изыскал в себе силы отвечать Саруману в тон:
— Ну-ну. Ты, я вижу, в Гондоре не скучал, а? Завёл, поди, какую-нибудь интрижку?
— Может, и не скучал, может, и завёл. А вот ты здесь, похоже, скучал, дружище… Хочешь поговорить об этом? — Белый маг едва заметно посмеивался в бороду. — Раз уж тебя это так беспокоит.
— Творец упаси! С какой стати меня должно это беспокоить? — Сотник неуклюже переступил с ноги на ногу. — Если я и пришел говорить с тобой о чьих-то бедах и печалях, Саруман, то, по крайней мере, не о своих.
— Тогда о чьих?
— О твоих.
— У меня нет бед и печалей, Бальдор, — оставив небрежно-шутливый тон, совсем по-иному — холодно и резко — отозвался волшебник. — Тем более таких, которые нуждались бы в постороннем обсуждении.
— Только у глупцов и покойников не бывает никаких бед и печалей, — сухо ответствовал уязвленный Бальдор: что, мрачно спросил он себя, побалагурил по-свойски со старым другом? — Скажи, ты, это… уже видел новый подъёмник?
— Нет, не видел. Это все, что ты хотел со мной обсудить?
— Не все. Что новенького в Гондоре?
Саруман хмыкнул.
— А что там, по-твоему, может быть новенького? Чем Минас-Тирит отличается от грязной конюшни Хорнбурга, или от такой же грязной конюшни Эдораса, при этом мнящего себя богатой роханской столицей? Те же тесные улочки, те же вонючие сточные канавы, те же убогие дома, разве что в большинстве своём каменные и в два этажа, та же вопиющая нищета, местами граничащая с кричащей роскошью. Да и люди, в общем-то, те же самые: глупые, трусливые, лживые, завистливые… Смелые, честные и умные, конечно, тоже встречаются, но, как и повсюду, их в разы меньше. Что еще ты хотел от меня услышать?
— А как, э-э… господин наместник Белектор поживает? Жив-здоров?
— Вполне жив для того, чтобы под влиянием приступов желудочных колик изводить мелочными капризами и вздорными придирками слуг, родственников и подданных. А теперь, друг мой, я надеюсь, ты наконец озвучишь мне <i>непосредственную</i> цель твоего визита?
— Ну… да. — Сотник решительно стиснул зубы. — Ты получил мое послание?
Саруман смотрел на Бальдора пристально и печально, склонив голову к плечу; на лице его не отражалось никаких чувств, кроме разве что безмерной усталости от необходимости вести докучный разговор с очередным махровым болваном.
— А как ты думаешь, почему я сейчас сижу здесь, а не любезничаю с придворными дамами в роскошных покоях господина наместника, да поразит его Творец наконец каким-нибудь неизлечимым недугом! Разумеется, получил.
— А-а. Ну. Э-э… Вот и славно. — Старый воин не сумел сдержать вздоха облегчения: как бы там ни было, сомнительная радость преподнести волшебнику недобрые вести выпала не ему. — Значит, тебе все известно? И… — он на секунду запнулся, не уверенный, стоит ли продолжать. — И что ты об этом думаешь?
Саруман, оставив лютню, поднялся и выглянул куда-то за окно. Бальдор только сейчас заметил Гарха, который черным неряшливым комом прилепился к краю карниза; ворон, вытянув шею, что-то отрывисто прокаркал волшебнику, но так быстро и невнятно, что сотник не успел разобрать ни единого слова. Выстукивая пальцами на подоконнике какой-то незнакомый Бальдору музыкальный такт, Саруман, не оборачиваясь, небрежно обронил через плечо:
— Что я думаю? Я думаю, что рано или поздно это должно было случиться, Бальдор. Единственное, на что я смел уповать — что Гэдж успеет до этого момента хоть немного поумнеть.
— Но он не поумнел?
— По-видимому, нет. Иначе посоветовался бы со мной… Меня, собственно говоря, только одно во всем этом беспокоит по-настоящему: Гэдж — орк. А орки…
— Объявлены вне закона?
— Да.
— Что ж, — нерешительно заметил Бальдор, — насколько я понял, он все-таки ушел не один, а с этим твоим дружком… Гэндальфом. Старик за ним в какой-то мере присмотрит…
Саруман презрительно фыркнул.
— Присмотрит? Кто? Это Гэндальф-то? Да чем больше я за ним наблюдаю, тем все больше убеждаюсь, что за ним самим нужно «присматривать» — в некоторых сугубо практических вопросах он хуже неразумного младенца. Старый дурак! Он вздумал повести Гэджа в Лориэн, к эльфам!
Бальдор глотнул.
— И что? Думаешь, они не примут орка?
— При личной просьбе Гэндальфа, может, и примут… хотя я в этом сомневаюсь. Мировоззрение мальчишки таково, что с эльфами ему не суждено найти общего языка ни ныне, ни присно, ни во веки веков! Если Келеборн и позволит ему зайти в Лориэн дальше ста локтей от границы, то наверняка в качестве пленника, а не гостя… а я не могу позволить Гэджу подвергнуться… такому постыдному унижению, леший возьми!
Ярко вспыхнул вдруг белый камень в навершии посоха; вспыхнул — и тут же погас. Взяв посох в левую руку, Саруман медленно провел по нему правой, словно успокаивая испуганного питомца, бережно коснулся пальцами одного из острых черных зубцов. Гарх, сидевший на карнизе, не то вновь насмешливо каркнул, не то издал мерзкий хриплый смешок.
Бальдор озадаченно поскрёб пятернёй шею.
— Ну и… что? Что теперь с этим делать-то? — в замешательстве пробормотал он. — Ты как-то намерен повлиять на… ну, на всю эту ситуацию, что ли?
Саруман медленно обернулся. Он по-прежнему был спокоен, собранн и невозмутим, как вековая скала, только лицо его, на которое упал луч света, показалось Бальдору слегка осунувшимся и каким-то нездорово-голубоватым, чуть бледнее обычного.
— Мне необходимо быть в Лориэне прежде, чем там окажутся наши блудные голубки. В моем присутствии Келеборн не позволит себе никаких… вольностей по отношению к орку.
Бальдор нервно поправил повязку на лбу, закрывающую пустую глазницу.
— Слушай… В Рохане неспокойно, — сообщил он хрипло. — В Истемнете какая-то смута, в Волде тоже, не то орки откуда-то с предгорий объявились, не то разбойники… Мне Астахар с крепостицы на Каменистой гряде недавно прислал весточку.
— И что?
— Опасно может быть ехать-то… Да и потом, ты совершенно напрасно так переживаешь… из-за этого глупого орчоныша!
— А с чего ты взял, что я переживаю? — помолчав, негромко спросил Саруман.
Бальдор внимательно посмотрел на волшебника. Действительно, с чего бы я это взял, спросил он себя. Не с того ли, что у тебя, друг мой, вид, как у загнанного верблюда, который слишком долго шел по чересчур засушливой и чересчур обширной пустыне?
— Ну, — пробормотал сотник, — что-то мне так показалось…
Саруман оставил посох, устало прислонился плечом к оконному переплету и скрестил руки на груди.
— Чего ты все-таки от меня хочешь, Бальдор?
— Отговорить тебя от дурацкой затеи, — буркнул сотник. — Неужели в этом действительно есть такая уж необходимость? Мчаться куда-то за тридевять земель… Поручи отыскать орчоныша какому-нибудь надежному человеку, да и забудь о нем наконец.
— А у тебя есть такой человек на примете, Бальдор? Вот прямо <i>надежный</i> и умеющий держать язык за зубами? Который согласен ехать через весь Рохан на поиски какого-то вшивого упрямого орка, а потом тащить его опять-таки через весь Рохан обратно?
— Ну… — сотник замялся. — Если я кину клич среди своих парней, добровольцы сыщутся, уж не сомневайся…
— Нет.
— Почему?
— Потому что, во-первых, я и только я ответственен за судьбу Гэджа, и только меня она, в общем-то, хоть немного интересует. Во-вторых, Рохан большой… а мы не знаем, где конкретно искать Гэндальфа сегодня, и куда его леший занесет завтра. А в-третьих, Гэдж кое-что прихватил из Ортханка, а мне бы не хотелось, чтобы эта занятная вещица попала в руки эльфов в целом, и лориэнских Владык в частности.
— А, так вот с этого и надо было начинать! — Бальдор понимающе хмыкнул. — Этот звереныш что-то у тебя стянул?
Волшебник поморщился.
— Не стянул. Скорее — взял то, что ему и принадлежало.
— Ну, ничего неожиданного, Норвет была права… Следовало ждать, что орочья кровь рано или поздно себя проявит! — Сотник возмущенно подергал себя за ус. — Они, орки, твари такие — твердолобые, непредсказуемые, вороватые… Слушай, завернешь ты его в Изенгард восвояси — он через неделю опять удерет. Зачем тебе эта головная боль? Ушел он отсюда — вот и слава Творцу, нашлась тоже великая ценность! Носишься с этим паршивым орком, как ворон с копеечкой… Нужно ли вообще этак… суетиться по пустякам, а, волшебник?
Саруман молчал. Бальдор поднял на него взгляд, посмотрел в глаза… и отчего-то мороз пробежал у него между лопаток. «Какого лешего я лезу не в свое дело? — одернул он себя, жестоко жалея о том, что не сумел вовремя придержать длинный язык; лицо Сарумана, и без того не радующее глаз свежестью красок, сейчас стало совсем серым и каким-то измятым, словно скроенным из старой потрепанной мешковины. — Что́ я, в сущности, вообще знаю о старике и его проклятом звереныше? Нашел себе закадычного дружка… Коли он вздумает осерчать, да навести на меня чары, обо мне больше никто никогда и не припомнит… да и я сам о себе навек позабуду».
К счастью для Бальдора, Саруман, если и был как-то задет его исполненной негодования неуклюжей тирадой, счел за лучшее оставить свои эмоции при себе.
— Нужно ли суетиться? Тебе, вероятно, не нужно, Бальдор. А мне… — Он не договорил. Еще немного помолчал, ломая в пальцах истрепанное гусиное перо, швырнул истерзанное перо в корзину с обрезками пергамента. — Нужно ли это Гэджу, я, наверно, все-таки спрошу у него самого.
— Он всего лишь орк, — пробормотал сотник.
— Да, да… которому не пристало докучать порядочным людям самим своим существованием.
— Да с чего ты взял…
— Я всего лишь продолжил твою мысль, Бальдор.
— Вовсе нет. Я только имел в виду…
Саруман перебил, не дослушав:
— Ты знаешь, зачем он ушел?
— Зачем?
— Чтобы добраться до Серых гор и отыскать там своих любезных сородичей. Он сам мне об этом написал.
— А-а… ну… понятно. — Растерявшись, Бальдор не знал, что и отвечать. Совершенно выбитый из колеи, он нервно облизнул губы. — Я… не знал.
— Так что, — весело добавил Саруман, — возможно, твои чаяния, дружище, отнюдь не напрасны, и Гэдж действительно больше никогда не вернется в Круг Изенгарда. Кто я такой, чтобы противостоять голосу крови и Зову Предков?
— Я вовсе не хотел сказать, что…
— Я знаю, что ты хотел сказать. Но, даже если в обществе занудливого брюзгливого старика он уже никоим образом не нуждается, я все же предпочел бы услышать об этом из его собственных уст.
— Орки никогда не примут его за своего, Саруман. Они не любят чужаков, тем более таких, как Гэдж. Таких… белых ворон.
— Ты думаешь, мне это не известно? Для Гэджа нет никого опаснее его собственных сородичей, но он слишком наивный дурак для того, чтобы это понять… Так что мне в любом случае придется его найти, хочешь ты этого или нет.
— Я вовсе не говорил, что я этого не хочу, — пробормотал Бальдор, окончательно сбитый с толку, чувствуя, что начинает противоречить самому себе. — Ну и… когда?
— Что когда?
— Когда ты решил ехать в этот твой… Лориэн?
Саруман пожал плечами.
— Через пару дней. Надо дать Рыжику возможность отдохнуть.
— Кого возьмёшь в качестве сопровождающего?
— Любого, кто вызовется добровольцем… Ехать придётся далеко и быстро. Кроме того, я не уверен, что эльфы впустят моего спутника в Лориэн.
— Ну, я это учту…
— Хорошо. — Чуть помолчав, маг взглянул на Бальдора, который нерешительно топтался на пороге, порываясь то ли откланяться, то ли вновь задать какой-то невысказанный вопрос. — Что-то еще, друг мой?
— Да нет, я, собственно… — Сотник замялся. Волшебника явно тяготило его присутствие, а просьба, которую ему предстояло озвучить, лежала в настолько иной тематической плоскости, что по здравом размышлении он решил отложить её на потом. — Я, в общем, наверно, пойду…
— Ну, ну, говори, не тушуйся, — Саруман устало улыбнулся. — Что у тебя за беда стряслась?
— Да не у меня…
— У твоего друга, надо полагать?
Сотник бросился головой в омут:
— Слушай, я тут… э-э… давеча потолковал со старухой Норвет, она шлет тебе сердечный поклон. Дело-то, собственно, вот в чем: натоптыши её, вишь ты, в последнее время насмерть замучили, так она наказывала мне спросить у тебя какое-нибудь снадобье…
Саруман вздохнул.
— И это всё? Ладно, Бальдор. — Он вновь сел, взял в руки лютню, нежно, словно ребенка, умостил её на коленях и принялся задумчиво перебирать струны. — Можешь передать госпоже Норвет, что вечерком я зайду в «Улитку». Пусть она оставит для меня пару бутылочек смородиновой наливки, ведь за время моего отсутствия в её волшебном погребке как раз поспела новая партия, я, гм… прямо-таки читаю это на твоем лице. И, кстати, будь осторожен, когда станешь спускаться по лестнице — некоторые утверждают (я слышал это собственными ушами), будто лестница Ортханка бесконечна и ведет прямиком в Удун… Ну, будь здоров, дружище, еще увидимся с тобой вечерком.
Аудиенция, по-видимому, была закончена. Саруман по-прежнему наилюбезнейшим образом улыбался, но дверь за спиной сотника бесшумно распахнулась, ясно давая понять, что в его обществе больше нет ни малейшей нужды. Сдержанно кивнув волшебнику на прощание, Бальдор повернулся на пятках — как-то неловко, всем корпусом — и слегка неуклюже, деревянной поступью удалился.
________________________
* «Колокол моря» — стихотворение Дж. Р.Р. Толкина (написано ок. 1932-33 гг.)