— М-да, — мрачно произнес Гэндальф. — Похоже, старик Фангорн слегка ошибся… Вывел нас миль на двадцать южнее, чем я его просил.
— Ничего себе «слегка»! — пробормотал Гэдж.
— О, поверь, дружище, для Фангорна, обладающего собственными понятиями о времени и пространстве, это действительно «слегка». Ну да ладно, это не страшно… Лишний день пути, не более того.
Они сидели на опушке леса, под огромным дубом, растущим на пригорке чуть поодаль от основного лесного массива. Это было великолепное дерево: высокое, мощное, широко раскинувшее над головами путников густую шелестящую крону. Выросший на приволье, гигант разительно отличался от своих собратьев, жмущихся друг к дружке в лесной чаще и казавшихся рядом с этим могучим исполином худосочными заморышами; одинокий, гордый, величественный, не боящийся ни ветров, ни гроз, ни бурь, дуб глубоко пустил корни в жесткую степную почву и был монументален, крепок и непоколебимо уверен в себе. «Совсем, как Саруман», — невольно думалось орку.
— Н-да, ничего не скажешь, красивое дерево, — промолвил Гэндальф, неторопливо обходя дуб кругом, поводя рукой по его морщинистой, покрытой зеленоватым налётом мха бурой коре. Глухо присвистнул откуда-то с другой стороны ствола. — Посмотри-ка сюда.
Гэдж, слегка заинтригованный, подошел к волшебнику. И обнаружил на противоположной стороне дерева огромную трещину, рассекающую ствол сверху донизу, точно огромный незаживший шрам — видимо, то был давний след удара молнии. Жизнерадостной листвы на пораженной стороне дуба не имелось, и раненное дерево по-стариковски бессильно простирало к небу сухие и серые, лишенные зелени омертвелые сучья. На внутренней, черной, словно опаленной огнем поверхности дупла деловито трудились жуки-древоточцы, внизу натекла темная, пахнущая гнилью лужа — скорбный след последнего проливного дождя; у подножия ствола громоздился каскад твердых, как камень, разбухших от сытости грибов-паразитов.
— М-да. В том-то, видимо, и заключается обратная сторона независимости, свободы и гордого одиночества, — помолчав, заметил маг. — Приходится время от времени испытывать на себе самую сокрушительную мощь ветров, гроз и прочих жизненных бурь.
— Ты это к чему? — не понял Гэдж. — К тому, что не стоит выделяться из толпы, чтобы не навлекать на себя громов и молний, так, что ли?
— Ну, это я к тому, что в группу деревьев, стоящих тесно, кучно, сплоченно и дружно, молния никогда не ударит.
— Так то оно так… Но с чего ты взял, что именно дружно? — Гэдж невольно оглянулся в сторону леса. — Тесно и кучно — это без сомнения… в духоте и темноте… душа́ и давя друг друга за каждый лишний клочок почвы, каплю воды и лучик солнца.
Гэндальф сосредоточенно выбирал с подола плаща колючие шарики цепкого полевого репья.
— Ну почему же сразу «душа́ и давя»? Какое-то у тебя орочье мышление, друг мой…
— А каким оно должно быть, эльфийским? Сам же видишь — у них там, в сплоченной дружественной общине, житуха что-то не очень… Прозябаешь всю жизнь в унылой серой толпе, гнобишь изо всех сил соседа, завидуешь тому, кто повыше и посильнее, и думаешь, что так оно всё и полагается. А стоит тебе лишь чуть-чуть отдалиться от других, вырваться из общего гурта и широко раскинуться на приволье, как тут же явится всеблагой Эру и огреет тебя молнией по затылку… чтоб ты особо-то из своей дремучей чащобы и не высовывался.
— Экий ты философ… Что ж, за свободу и независимость всегда приходится дорого платить. И порой навлекать на себя громы небесные. А даже самый сильный и уверенный в себе человек не всегда безупречен и неуязвим, и после, гм, удара молнии может ненароком… загнить изнутри.
— Пусть так. Но это дерево не мертво, Гэндальф. Оно не упало и не превратилось в трухлявый пень! Пусть ему довелось подпасть под удар стихии — но этот дуб выстоял, он не сдался, он по-прежнему могуч и зелен, пусть и покрыт ранами и старыми шрамами…
Волшебник ласково похлопал исполина по крепкой бурой коре.
— Ну что ж, пожелаем ему удачи в его нелегкой борьбе с ранами, старыми шрамами и, гм… внутренней гнильцой. Вижу, ты достойный ученик своего учителя, Гэдж.
— Почему?
— Ты пересказываешь его образ мыслей, друг мой.
— И что в этом плохого? — помолчав, спросил орк.
Гэндальф сделал вид, будто не расслышал.
* * *
Когда дневная жара немного спа́ла, они пустились в дальнейший путь.
Перед ними расстилалась безбрежная пустынная равнина, поросшая высокой, по пояс, высушенной солнцем колючей травой. Зеленые роханские поля внезапно оказались не очень-то и зелеными… Благословенная сень леса осталась далеко позади — и степь медленно плавилась под беспощадными лучами солнца, подобно оставленному в раскаленной печи сыру. Гэндальф, приминая траву, бодро шагал впереди, помахивая посохом, и в его заплечном мешке мягко побрякивали деревянные игрушки, которых за время пути через Фангорн набралось поболе дюжины. Гэдж, взмокший с головы до пят, тащился следом за магом, несчастный и изнывающий от жары — он вскоре скинул куртку, оставшись в одной холщовой рубахе, но это не спасало от убийственного зноя — солнце, хоть и клонившееся к краю земли, по-прежнему палило нещадно, словно намеревалось в оставшиеся до захода часы выжечь весь мир до последней былинки. Гэдж никогда не любил солнца, а сейчас оно и вовсе казалось ему смертоносным и ненавистным творением какого-то злобного черного колдуна… Даже иногда налетавший с дальних холмов ветерок не являл собой спасения от зноя и удушающей духоты — он был сухой и горячий и неизменно нес с собой песок, пыль и прихваченную где-то соломенную труху. И конца краю этому блужданию по унылому бездорожью, кочковатой равнине и колючей, хватающей за ноги цепкой траве в ближайшие часы не было и не предвиделось.
— Ничего, вскоре выйдем на дорогу, там будет полегче, — сказал Гэндальф, видимо, заметив измученный вид спутника. — Там должны быть колодцы…
Колодцы! Гэдж только сейчас вдруг (с ужасом!) понял, что фляга с водой, которую он предусмотрительно наполнил из родника на опушке Фангорна, действительно пуста уже больше чем наполовину.
Ну и куда я здесь могу сбежать? — тоскливо подумал он. Здесь — в этой безграничной, выжженной солнцем степи, где мне не известно расположение ни дорог, ни деревень, ни колодцев, ни водоемов… Да и есть ли они тут вообще, эти несчастные водоемы? В этих поганых иссохших полях можно заплутать хуже, чем в лесу… и блуждать днями и ночами, продираясь сквозь заросли бурьяна, собирая на себя гроссы колючек, отмахиваясь от назойливой мошкары и сбивая ноги о припрятанные в траве камни, и наконец бесславно помереть где-нибудь в овраге от изнеможения и жажды — и никто никогда даже не найдет мой высохший труп, кроме разве что пронырливых степных волков…
— О как! — сказал Гэндальф.
Они поднялись на длинный пологий косогор. Равнина по-прежнему безжалостно тянулась за край земли, к невысоким холмам, видневшимся на востоке — но над этим далеким взгорьем висела темная и мутная сизая дымка. В лицо дохнуло свежим ветерком — и Гэдж жадно глотнул благословенный прохладный воздух не только легкими, но прямо-таки всем телом, раскалившимся к этому моменту до температуры плавления.
Волшебник, приложив ладонь ко лбу, смотрел на висевшую в небе дымку с некоторой тревогой.
— Вон те дальние холмы — это Волд. С северо-запада он ограничен Каменистой грядой. Но, леший возьми, к вечеру, кажется, соберется нешуточный дождь…
— Тогда понятно, почему сейчас так жарит, — пробормотал Гэдж.
— Хорошо бы до ночи найти крышу над головой… да и провизия у нас уже подходит к концу, надо бы где-нибудь прикупить свежей.
— Нам придется зайти в какую-нибудь деревеньку?
— Да. Места здесь, конечно, не такие густонаселенные, как в южном Рохане, но все же кое-какой народ встречается… Видишь вон ту купу деревьев чуть в отдалении?
— До неё миль пять…
— Все десять — расстояния в степи обманчивы. Там селение, рощица и небольшой прудик. Надо спуститься с холма, внизу должен быть большак…
Большак тянулся с юга на север — из Альдбурга к устью реки Лимлайт. Над дорогой, покрытой слоем песка и потрескавшейся грязи, в которой навек окаменели отпечатки лошадиных копыт, висела кисея медленно оседающей пыли, да ветерок гонял туда-сюда огромные неряшливые шары перекати-поля. По обочинам густо рос мелкий степной подорожник, вызывающе свежий и зеленый в этом свирепом засилье желтой жухлой травы. Идти по большаку оказалось не в пример легче, нежели по зарослям полыни и ковыля, к тому же вскоре путники набрели на колодец, возле которого наконец смогли освежиться, умыть пропитанные по́том и пылью лицо и руки и наполнить водой опустевшие фляги. Воздух по-прежнему был неподвижен и раскален, точно в огромной, дышащей жаром печи, но дымка, копившаяся на восточными холмами, стала заметно чернее и ближе. Кое-где небо пропарывали белые беззвучные всполохи далеких зарниц.
— Надо поторопиться, — пробормотал Гэндальф, утирая рукавом пот со лба.
До селения, спрятанного под сенью небольшой рощицы, оставалось, наверное, около двух миль. По обочинам начали встречаться следы кое-какой разумной деятельности: вытоптанные скотиной и лошадьми проплешины на лугах, участки выкошенной травы, возвышавшиеся там и сям невысокие стога, подсыхающие в пыли коровьи лепешки. Буйное луговое разнотравье по сторонам дороги сменилось неширокими полосами возделанной земли, где росли кукуруза, овес, ячмень и люцерна. Наделы были огорожены от посягательств скотины простенькими изгородями из неошкуренных жердей.
— Накинь капюшон, — вдруг быстро сказал Гэндальф Гэджу. Это была не просьба — приказ…
Орк, и без того смертно изнемогающий от жары, поспешно натянул куртку, накинул на голову глубокий капюшон, спрятался под ним, как черепаха под панцирем. Оглянулся: с межи на дорогу выкатилась колымага, груженая сеном и запряженная парой ленивых флегматичных волов. Возница добродушно окликнул путников:
— Хэй, люди перехожие, вы куда, не в Утиную Гузку направляетесь? Садитесь, подвезу.
— Благодарю, добрый человек, — смиренно откликнулся Гэндальф. Он не заставил себя упрашивать — положил посох в телегу и живо взобрался на козлы рядом с возчиком. Гэдж вспрыгнул на задок, повернувшись к спутникам спиной, поудобнее устроился на свежем сене, возвышавшемся в телеге золотистой душистой горкой, свесил с бортика усталые ноги. Они тотчас заныли и загудели, будто тяжелые болванки, налитые свинцом.
Возница крякнул, хлестнул волов кнутом, и колымага, дребезжа, неторопливо покатилась дальше. Дорога потянулась назад длинным и серым нескончаемым полотном.
— Вы откуда, люди перехожие? — Скучающему вознице, видимо, хотелось поговорить, узнать из первых уст самые распоследние любопытные новости. — Из Эдораса али из Альдбурга?
— Из Альдбурга, — помолчав, неохотно отозвался Гэндальф: в отличие от словоохотливого возчика, маг к разговорам был явно не расположен. — На Каменистую гряду топаем.
Возчик вздохнул.
— Не дойдете сегодня, дождем накроет… Ну, как дела там у вас в Альдбурге, что новенького из столицы слышно? На севере-то, говорят, неспокойно…
— Неспокойно? — переспросил Гэндальф.
— Да. Орки, бают, откуда-то объявились, чтоб их! Аккурат вдоль реки Лимлайт…
Колесо наскочило на кочку, телега подпрыгнула, и Гэдж вместе с ней подпрыгнул тоже… Орки! Где-то здесь, совсем рядом!
— Странно… — Гэндальф сидел, обхватив плечи руками, задумчиво глядя на дорогу. — Орки? Откуда бы им тут взяться? А что за орки-то? Может, гоблины пещерные с Туманных гор?
Возчик хмыкнул.
— Да какие гоблины, уруки самые настоящие — высокие, здоровенные! Говорят, две деревни уже пожгли… Я сам-то не видел, то от беженцев, которые в форт на Каменистой гряде явились, слушок ползет. Астахар, тамошний воевода, взгоношился, разослал окрест гонцов с наказом: населению бдительность неукоснительно проявлять, после захода солнца в степь не выходить да по дорогам в одиночку не передвигаться. За каждого пойманного шпиона или прочую подозрительную личность в крепостице обещались две золотых монеты платить. Вон оно как! Прямо разбогатеть можно! — Он хрипло хохотнул. — Только где ж их взять-то, подозрительных личностей да шпионов, на них же не обозначено, что они — шпионы.
— Да уж, — пробормотал Гэндальф. — Не обозначено…
— Астахар еще обещался в каждую деревню охрану поставить, по полдюжины дружинников, да что-то пока ни охраны не видать, ни орков, ни шпионов, разрази их всех коромысло… Ну, — возница натянул поводья, — мне туточки сворачивать пора, а вам до Утиной Гузки — прямо. Трактир там есть, «Хвост вепря» зовётся, трактирщик — плут и сквалыга, но за небольшую мзду переночевать пустит… Ну, добре!
* * *
Потемнело.
Туча из-за восточных холмов надвигалась страшно и неумолимо, точно вражеское войско, угрожающе погромыхивала и посверкивала всполохами молний. Небо вдали приобрело тусклый белёсо-гнойный оттенок и сливалось с землей в серую и невнятную, размазанную по пределу видимости тень. К счастью, селение было уже недалеко… Вокруг небольшого пруда бессистемно лепились полсотни простых саманных домиков, крытых соломой и обнесенных изгородями из неошкуренных жердей. Между домами бродили куры, гуси и облезлые неприкаянные псы, играли в пыли чумазые, голопузые дети. Какой-то малыш лет полутора-двух горестно ревел возле ворот ближайшего дома, его успокаивала «нянька», которая была едва ли годков на пять старше:
— Ну, хватит реветь! Все еще болит? Вот, приложи, — она послюнявила сорванный тут же лист подорожника и ловко прилепила его малышу на ссадину на коленке.
Мальчишка заревел еще громче и горше, жалобно раззявив дрожащий ротик и размазывая кулаками слезы по несчастному замурзанному личику. Гэндальф, проходя мимо, на секунду остановился.
— В чем дело, малыш? Боевая рана? — серьезно спросил он. — Не реви, раны имеют свойство заживать. А боль уйдёт… — Он положил руку мальчишке на вихрастый затылок и провел ладонью по его светлым взъерошенным волосам — раз, и другой. Потом вздохнул, порылся в своей котомке, достал одну из игрушек — птичку-свистульку — и вложил её в грязную ладошку малыша. — Вот, возьми, надеюсь, тебя это утешит.
Мальчишка всхлипнул. Кажется, он был слишком удивлён, чтобы продолжать плакать; сосредоточенно рассмотрел игрушку, лежащую на его ладони, шмыгнул носом, потом всунул птичку в рот и деловито попробовал на зуб. «Нянька» смотрела на Гэндальфа подозрительно и озадаченно, почесывая пальцем облупленный, обгоревший на солнце конопатый нос.
— Деда, а вы кто? Дед-полевик?
— Просто… прохожий, — волшебник многозначительно ей подмигнул. — Который терпеть не может, когда дети плачут… от боли. Идем, — быстро сказал он Гэджу.…
И в самом деле, следовало торопиться — гроза приближалась, и духота, стоящая над притихшей землей, приобрела какую-то особенно ватную и липкую тяжесть. Посреди улицы, вывалив язык, сидел огромный лохматый пёс, где-то протяжно и уныло взревывал годовалый бычок, и, предчувствуя непогоду, тонко ржали в загонах испуганные лошади.
— Возчик говорил, что где-то здесь должен найтись этот самый… «Хвост вепря», — с некоторым сомнением, оглядываясь, произнес Гэдж. — Интересно, где?
— Сейчас узнаем, — задумчиво отозвался Гэндальф. Он небрежно окликнул мужика, который сидел на плоском камне под ближайшим плетнем и ковырял в зубах заостренной щепкой:
— Не подскажете, почтенный, где тут можно найти трактир?
Мужичок смерил волшебника брезгливым взглядом и кивком указал куда-то в конец улицы, после чего вернулся к раскопкам в дупле коренного зуба, явно надеясь отыскать там богатые залежи чего-нибудь исключительно ценного — возможно, даже мифрила.
Поднялся ветер. Яростным порывом промчался между домами, гоня перед собой плотный клуб пыли, сорвал сохнущую на веревке рубаху и умчал её куда-то в кругосветное путешествие, захлопал незапертыми калитками и заскрипел флюгерами. Улица опустела. В воздухе заметно похолодало, запахло дождем — крепкой и едкой пронзительной сыростью. Вывеска над входом в трактир «Хвост вепря» дрожала и раскачивалась от заигрываний забияки-ветра, на все лады издавая жуткие хрипы, повизгивания и стоны.
— Когда войдем внутрь, не вздумай снять капюшон, — прежде, чем открыть тяжелую дубовую дверь, сказал волшебник орку. — Сядь куда-нибудь в уголок и жди меня, я пока потолкую с хозяевами о еде и ночлеге.
Гэдж не спорил.
Они едва успели войти в тесную и мрачную, плохо освещенную залу трактира, как хляби небесные, долго копившие силушку, наконец разверзлись, и капли дождя гулко застучали по крыше, сначала — редко и дробно, потом — все сильнее, быстрее, чаще; гром свободно раскатывался над селением туда и сюда, точно груда камней в железной бочке. Но в трактире было тепло, сухо и душно; в воздухе висел густой кухонный чад, под низким потолком слоились ароматы кислой капусты, кислого вина, кислой отрыжки и еще чего-то неопознанного, но не менее омерзительно-кислого. От этого плотного ядреного духа, безжалостно наполнявшего помещение, першило в горле и щипало в глазах. Орк, как ему и было велено, нырнул в укромный уголок за крайнюю лавку; несколько парней, сидевших над кружками сидра в дальнем углу помещения, обернулись и смерили его и Гэндальфа равнодушными взглядами.
На какое-то мгновение Гэджу стало знобко и неуютно, он почувствовал себя не в своей тарелке — все здесь было каким-то чужим, незнакомым, неприветливым, равнодушным. Грязные столы, низкие закопченные своды, подвешенное под потолком вместо светильника деревянное колесо, безучастные физиономии незнакомых людей с загорелой кожей и волосами цвета спелой пшеницы… Заводилой в веселой компании был жилистый парень со шрамом на щеке: бранясь и горячась, он азартно доказывал всем и каждому, что сумеет за́раз выпить бутыль сидра, не прикасаясь к ней руками. И правда: под одобрительно-подбадривающие возгласы приятелей он зажал горлышко бутыли зубами и, быстрым умелым движением опрокинув её над головой, сноровисто выхлебал до дна долгими мерными глотками. После чего, осыпаемый поздравлениями и сальными шутками, ещё успел сгрести в карман несколько выигранных грошей — но тут же ноги его заплелись в узел, глаза разъехались в стороны, и под дружный хохот собутыльников он совершеннейшим мешком повалился под стол, где и удовлетворенно, раскатисто, с присвистом захрапел.
Гэндальф, к счастью, вскоре вернулся, поставил на стол две больших кружки с пивом. Бросил на лавку свой плащ и заплечную котомку, снял шляпу и устало плюхнулся на скамью.
— Комнаты для постояльцев хозяева не сдают, но в виде исключения отыщут для нас какой-нибудь тихий уголок. Ну, устроимся как-нибудь… хорошо, что не придется спать во дворе под открытым небом. Впрочем, есть новости и получше — тут подают дивные тыквенные пироги всего по пол-грошика за фунт… Неплохо, а?
Гэдж, мучимый жаждой, жадно глотал принесенное магом горькое пойло, которое оказалось вовсе не пивом, а травяным элем, отчетливо попахивающим полынью. Орку казалось, что пироги с тыквой — не та вещь, которой следует очень уж радоваться, но он счел за лучшее промолчать. О местных ценах на провизию в целом и на тыквенные пироги в частности орк имел довольно смутное представление.
— У меня есть деньги, — он поспешно сунул руку в сумку, нащупывая там мягкий кожаный бок кошеля с несколькими медными монетами, которые Гэджу удалось заработать еще в Изенгарде, таская воду для госпожи Норвет.
— Не нужно. — Волшебник бросил в рот дольку высушенного яблока. — Сегодня угощение за мной, лады?
— Но… я не хочу быть для тебя… в тягость. И вообще…
Гэндальф поморщился.
— Не переживай, найдем мы применение твоим грошам. Нам же еще надо купить провизию… Впрочем, завтра, я надеюсь, представится возможность малость подзаработать.
«Каким образом?» — хотел спросить Гэдж, но тут явился трактирщик с подносом, на котором стояли две плошки с постной луковой похлебкой и тарелка с ломтями тыквенного пирога.
— Благодарствую, хозяин. — Гэндальф широко улыбался — не то трактирщику, не то пирогу.
— На здоровье, люди добрые! — Трактирщик был лыс, как коленка, но зато усы у него оказались примечательные — густые, длинные и вислые, точно у моржа. — Далече направляетесь?
— В крепостицу на Каменистой гряде, — сдержанно отозвался волшебник.
— Правда? — Трактирщик подозрительно пошевелил моржовьими усами. — А вас там ждут?
— Воевода Астахар — мой давний товарищ, — небрежно заметил Гэндальф. — Друг детства, знаете ли.
— Вон оно как… — Трактирщик заметно поскучнел. Упоминание о «друге детства» воеводе Астахаре явно удержало его от дальнейших расспросов. Посмотрел в залитое дождем окно. — Погодка-то нынче какая, а?
— Не располагает к прогулкам, н-да. Так мы с парнишкой переночуем где-нибудь в укромном уголке, господин Мерт?
— Конечно, конечно. — Трактирщик внимательно посмотрел на Гэджа, который, допивая пиво, запрокинул голову; капюшон упал с головы орка и, прежде, чем Гэдж успел накинуть его снова, пронырливый Мерт, надо полагать, успел великолепно разглядеть его темную кожу, черные волосы и своеобразные черты лица. — Примечательный, однако, у вас парнишка, почтенный.
Гэдж обомлел. Закашлялся — проклятый эль встал ему поперек горла.
Гэндальф непринужденно закинул ногу на ногу. Лениво опустил руку в карман.
— Да, он… мой слуга. И я, знаете ли, его ценю, — сказал он спокойно. — Так что, любезный Мерт, мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь ненароком узнал о том, что он такой… особенный. Я надеюсь, вы понимаете? — И Гэдж, к стыду своему, заметил, как волшебник быстро всунул в ладонь трактирщика серебряную монету.
— Ну разумеется, господин. — С загадочной ухмылкой на устах Мерт поклонился. — Можете быть спокойны, никто ничего не проведает… от меня, по крайней мере. Но все же я советовал бы вам впредь быть поосторожнее, с вашим-то… слугой. Или вы не слышали, какие вести нынче приходят с севера? Всякое, знаете ли, может случиться… — Он обеспокоенно покачал головой и, бросив на Гэджа еще один быстрый, какой-то до неприятности липкий взгляд, наконец ретировался.
Гэдж с облегчением перевел дух.
— Т-ты… дал ему денег, ч-чтобы он молчал обо мне! — сказал он волшебнику, слегка запинаясь: эль, дрянной и вонючий, оказался на удивление крепким и ударил ему в голову. — Это так п-противно…
— Да и леший бы с ним! — пробормотал Гэндальф. Он проводил трактирщика мрачным задумчивым взглядом. — Не нравится мне его ухмылка… Ну да ладно, делать нечего, не пойдешь же теперь ночевать на улице под дождем. Будем надеяться, что в действительности этот хлыщ куда более честный и порядочный человек, чем заставляет о себе думать… Ладно, давай поужинаем — и на боковую.
* * *
Для ночлега им отвели каморку под самой крышей, крохотную, как чулан, наполненную терпким запахом сухих трав, пучками висевших под потолочными балками. Шуршала где-то под ворохом грязного тряпья мышь, пиликал сверчок в трещине печной трубы, гром еще временами погромыхивал над селением, но уже как-то лениво и вяло, без прежнего азарта. Крохотное оконце было залито струями воды. Дождь гулко и сильно стучался по деревянному карнизу — будто кто-то беспрерывно бросал в окошко горсти пшена — и, засыпая на брошенном на пол соломенном тюфяке, Гэдж слышал этот бесконечный умиротворяющий стук…
Утром его разбудил Гэндальф.
— Мне нужно уйти, — сказал он орку. — Ненадолго. Когда я выйду, запри дверь на засов и никому не открывай, понял? В разговоры тоже не вступай. Я постараюсь обернуться как можно быстрее.
Гэдж кивнул.
Волшебник ушел. Орк запер за ним дверь, потом еще некоторое время лежал в полудреме на соломенном тюфяке, затем поднялся, умылся над деревянной лоханью, позавтракал куском овсяной лепешки, которую Гэндальф принес утром из трактира. Выглянул в окно…
Гроза давно закончилась, оставив напоминание о себе в виде луж на дворе, и сейчас в крохотное чердачное окошко лились золотистые солнечные лучи. Снизу, из трактирной залы, смутно доносились чьи-то шаги, голоса, скрип половиц; во дворе топотали лошади и скрипели несмазанные колеса; прямо под окном кто-то хрипло ругался. На карниз взобрался тощий помойный кот, уставился на орка желтыми пронзительными глазами. Где-то мычала корова, квохтали куры, гоготали гуси, кругом царила мирная деревенская благодать, время тянулось медленно и уныло, и Гэдж уже начал подумывать, не попытаться ли через чердачное окно выбраться на крышу и окинуть взглядом окрестности…
Кто-то громко, резко постучал в дверь.
Гэдж вздрогнул.
— Эй, парень!
Орк сжался. Это был не Гэндальф. Голос оказался молодой, бойкий, напористый. Незнакомый.
— Эй, парень! Открой! Я знаю, ты здесь. Тебе весточка от твоего старика.
Гэдж молчал, верный обещанию «не вступать ни в какие разговоры». Но сердце его испуганно сжалось, затрепетало, подпрыгнуло к горлу. Весточка? От Гэндальфа? С ним что-то случилось? Или… что? Что вообще происходит?
— Ты слышишь? — настойчиво спросил голос. — Открой засов. Твой старик тебе записку прислал, просил меня передать.
Записку? Гэдж замер. Он растерялся, совершенно не представляя, что сейчас делать. Открывать дверь? Не открывать? Существует ли она в реальности, эта загадочная записка — или стоит послушаться Гэндальфа и сидеть тихо? Но волшебника и впрямь нет уже пару часов… Где он мог так надолго запропаститься? Что, если и с ним и в самом деле что-то произошло?
— Просуньте записку под дверь, — сказал Гэдж. И сам не услышал собственных слов.
— Просунул бы, да порог мешает, — с досадой отозвался голос. — Открывай, не бойся… Старик бы твой сам пришел, да не может. Ногу повредил.
— Что? Какую ногу?
— А тебе не все равно, какую? Левую. Телегой его придавило.
Телегой? Гэндальфа? Волшебник не казался орку человеком, которого может вот так запросто придавить телегой, хотя… чем леший не шутит? Орк глотнул. Что, если это — правда?
— Ладно, — сердито сказал голос за дверью. — Не хочешь открывать — ну и пёс с тобой! Пусть твой старик сам как-нибудь до трактира ковыляет, раз помощников ему не видать. Так ему и скажу…
Послышались удаляющиеся шаги.
— Стойте! — хрипло сказал Гэдж. Что, если Гэндальф действительно попал в беду и ни на кого, кроме спутника, ему теперь рассчитывать не приходится? Но тогда…
Воин Анориэль не стал бы колебаться, леший возьми!
Орк решительно подскочил к порогу, снял засов и распахнул дверь.
— Стойте! Я…
На мгновение он увидел перед собой физиономию парня со шрамом — того удалого молодца, который прошлым вечером потешал публику завидным умением управляться с бутылкой. За его спиной маячили еще какие-то смутные силуэты — двое или трое…
Гэдж не успел разглядеть.
В следующую секунду его грубо втолкнули обратно в комнату, а на голову с размаху опустили нечто увесистое и угловатое — и в сознании орка, отрезая его от внешнего мира, наглухо захлопнулась черная и тяжелая железная дверь.
* * *
Он очнулся и несколько секунд не мог понять, где он и что произошло — все случившееся просто не укладывалось у него в голове — потом вспомнил… и разом покрылся холодным потом. Страх пришел немедленно — липкий, дикий, какой-то звериный, поднялся из глубин его души, как со дна прозрачного водоема поднимается густая, взбаламученная камнем серая муть…
Он был с головой завернут в серую, душную, пыльную мешковину, пахнущую теплой прелой землей. Рот его раздирала деревянная распорка-кляп, руки и ноги были крепко и безжалостно связаны. Он лежал на чем-то твердом и плоском — на дне телеги? — засыпанный ворохом пустых мешков, умело связанный, упакованный, как курица, предназначенная для продажи, и телега эта куда-то ехала: орк слышал пофыркивание лошади, стук копыт, грохот колес, телега то и дело сотрясалась на дорожных ухабах и тяжело переваливалась через неровности почвы. Куда его везут? Зачем? С какой целью? Гэдж застонал от ужаса, от неизвестности, от бессилия и унижения… Болван, тупица, стоеросовый дурень! Надо же было так глупо, совершенно по-детски попасться на удочку…
— Смотри, заскулил, — сказал над головой Гэджа знакомый голос — голос детины со шрамом. Что-то очень больно — заостренная палка? — ткнулось орку в бок. — Прочухался, видать.
Ему ответил другой голос — сиплый, то и дело срывающийся на хрип, точно простуженный:
— Сколько еще осталось?
— До Каменистой гряды? Миль пять…
— Что-то Кабана не видно.
— У крепости встретимся.
— Не хотелось бы упустить старика…
— Да леший с ним. Главное — мальчишка. Поганый орк…
Гэдж лежал ни жив ни мертв. Куда его везут? Что собираются с ним делать? О каком «старике» они говорят — неужто о Гэндальфе, и почему его «не хотелось бы упустить»? Орк задыхался под пыльной грудой мешков, его левый бок онемел от долгой мучительной неподвижности, руки и ноги нестерпимо болели, но ни пошевельнуться, ни изменить положение тела, ни даже закричать он не мог. Солнце, поднявшееся над горизонтом уже довольно высоко, неторопливо запекало его под слоем плотной грязной мешковины. Мерно поскрипывала, покачиваясь, расхлябанная телега, время от времени протяжно вздыхала лошадь. Шрам и Хрипатый вяло перебрасывались словами, бранили за скупость какого-то неведомого Гэджу Будхара, однообразно ругали и жаркий, тяжелый день, и где-то без вести запропавшего громилу Кабана — и Гэджу ничего не оставалось, как только с тоской, со все возрастающим чувством отчаяния и ужаса прислушиваться к их ленивой бессодержательной болтовне. Вот тебе и влип в Приключение! — с горечью, чувствуя на лице какую-то влагу (не то пот, не то слезы, струившиеся по щекам), говорил он себе. Разве, бегая вверх-вниз по ортханским лестницам и рубя деревянным мечом головы воображаемых врагов, как капустные кочаны, ты не об этом мечтал? Не о том, чтобы испытать себя, проявить храбрость и силу, оказаться в опасности, непременно в смертельной? Да, но ведь не в качестве тупоумной жертвы… Он-то привык считать себя победителем и героем, бесстрашным воином Анориэлем… Дурак!.. Изо всех сил напрягая мускулы, он попытался как-то растянуть, ослабить путы, но куда там — тот, кто его связывал, явно был докой в своем деле, и самому себе Гэдж представлялся уже не воином и не героем… Он был жалким трофеем, беспомощным, не принадлежащим себе бараном, бессловесным куском мяса, которого неспешно и равнодушно влекут на убой. Неожиданно — орк вздрогнул — острая палка вновь вонзилась ему в бок.
— Тихо, парень! — сквозь зубы сказал Шрам. — Лежи и не рыпайся, не то шкурку-то тебе попорчу. Вот будет досада…
Хрипатый перебил:
— Глянь, Шрам. Кто-то скачет. Там, позади.
— А! Наверно, Кабан?
— Отсюда не разглядеть…
На некоторое время воцарилась тишина — должно быть, разбойники всматривались в приближающегося всадника; вскоре Гэдж расслышал топот копыт — лошадь мчалась галопом. Неожиданно Шрам длинно, как-то очень сочно и заковыристо выругался.
— А, леший! — просипел Хрипатый. — Ты гляди, а!
— Проклятие! Только этого не хватало! Ладно, пусть подъедет поближе.
Что-то навалилось на Гэджа сверху, придавило его ко дну телеги — видно, Шрам плюхнулся на орка, точно тот и впрямь был мешком с соломой. Хуже того: Гэдж почувствовал, как что-то острое — и на этот раз определенно не палка — кольнуло его под ребра.
— Лежи тихо! — злобно прошипел Шрам, и в голосе его, тихом и яростном, был лязг захлопнувшегося капкана. — Вздумаешь дернуться или голос подать — прирежу, как кролика.
Приближающийся стук копыт бешено нарастал.
— Стойте! — раздался окрик.
Гэдж едва не зарыдал от счастья — это был голос Гэндальфа!
— Ну-ка остановитесь! — потребовал волшебник. Судя по топоту копыт, он объехал разбойничий экипаж спереди и взял испуганно всхрапнувшую лошадь под уздцы. Телега остановилась.
— Чего тебе надо, дед? — недружелюбно спросил Хрипатый. — По какому праву останавливаешь на дороге добрых благонравных крестьян, тихо-мирно едущих на дальние выселки? Староват ты для того, чтобы на тракте разбойничать, тебе уж поди могильные черви с погоста приветы шлют.
— Это куда же держат путь добрые благонравные крестьяне, на какие-такие дальние выселки? — небрежно и невозмутимо поинтересовался Гэндальф. — Уж не в крепость ли на Каменистой гряде, к господину Астахару, за обещанным вознаграждением в пару золотых монет? Как мило! Возьмете меня в долю, а? Вместо вашего толстомордого дружка, который, сдается мне, уже выбыл из игры.
Возникла пауза. Гэдж представил себе, как Шрам и Хрипатый настороженно переглядываются, пытаясь согласовать дальнейшие действия. Орк изо всех сил ломал голову над тем, как дать волшебнику о себе знать, но не смел даже пошевельнуться — острый нож Шрама по-прежнему упирался прямиком в его печень.
— Где мальчишка? — отрывисто спросил Гэндальф, и резкий вопрос прозвучал хлёстко, словно удар бича. — Ну-ка слезай с телеги. — Это, по-видимому, было адресовано Шраму.
— Шёл бы ты… своей дорогой, дедуля, — сквозь зубы посоветовал тот. — Ты нас не знаешь, и мы тебя не видели… равно как и твоего мальчишку, понял? Мы едем по своим делам, никого не трогаем, с орками не якшаемся… в отличие от некоторых. Вот и разойдемся по-хорошему, ладненько?
— Непременно. Только без своего мальчишки я отсюда не уйду. — И Гэдж мог бы поклясться, что услышал легкий серебристый звон клинка, покидающего ножны.
— Но-но, — предостерегающе произнес Шрам. — Убери-ка железку, старый… Не ты один горазд по пьяни мечом махать.
— Слезай с телеги! — велел Гэндальф. — Живо!
И тут что-то произошло. Кто-то — Хрипатый? — издал горлом злобный, какой-то по-звериному хищный рык. Раздался короткий, стремительный лязг скрестившегося оружия. Телега качнулась. Острие ножа, царапавшее орку бок, исчезло, равно как и тяжесть, придавливавшая его к доскам настила — Шрам вскочил. Испуганно, пронзительно заржала лошадь и шарахнулась в сторону. Что-то шумно грянулось рядом с телегой. Кто-то очень громко, отчетливо произнёс: «Ой!».
— А-а-а! — завопил вдруг Хрипатый; Гэдж никогда и представить не мог, что у него может оказаться такой визгливый, пронзительный и отвратительный голос. — Убивают! Люди добрые! Что же это творится! Грабеж и разбой! Среди бела дня! Убивают!
Вновь зазвенело оружие. Кто-то тоненько испуганно завыл, захрипел, затопал, затрещали какие-то кусты…
И стало светло.
Гэндальф сорвал с орка закрывавшую его с головой груду мешковины, перерезал верёвки, поддев их острием меча, и Гэдж наконец-то сумел вздохнуть, шевельнуться, выплюнуть изо рта опостылевший кляп. Волшебник сидел верхом на неоседланной кобыле, держа в одной руке посох, а в другой — длинный, поблескивающий на солнце меч; ни Шрама, ни Хрипатого поблизости видно не было.
— Ты жив? Цел? В порядке? — Гэндальф окинул орка с головы до ног быстрым испытующим взглядом. — Садись на лошадь за моей спиной, и поехали!
— П-погоди. — Внезапно вырванный из душной пыльной темноты на солнечный свет, Гэдж с трудом осознавал, что происходит вокруг; его мутило, руки и ноги, затекшие до окаменелости, дрожали и не слушались, голова шла кру́гом. — Моя сумка…
— Она у меня. Едем, едем! Живее!
С трудом принуждая к повиновению онемевшее тело, Гэдж кое-как поднялся на ноги. Гэндальф помог ему перебраться через бортик телеги и умоститься на голой, скользкой, неудобной лошадиной спине. Орку совершенно не приходилось раньше ездить верхом, тем более без седла — и он, собственно, еще раз убедился в том, что не многое потерял: вцепившись в пояс волшебника, он болтался за спиной Гэндальфа, как куль с отрубями, сосредоточив все свои усилия на том, чтобы не упасть — волшебник гнал несчастную кобылу галопом. Ноги Гэджа безвольно болтались, не находя опоры, лошадиная спина ходила ходуном, пыльная дорога стремительно уносилась назад; наконец, когда, казалось орку, он вот-вот, обессилев, соскользнет с потного крупа прямо под копыта обезумевшей кобылы, они остановились — достигнув небольшой рощицы на склоне невысокого холма. Волшебник легко спрыгнул на землю, и Гэдж, весь покрытый потом и пылью, свалился с лошади следом за ним; все его внутренности, казалось орку, перемешались в животе подобно хорошо взбитому гоголь-моголю, и он едва мог ходить — боль в ногах и спине при каждом шаге так и гнула его в бараний рог.
— Всё, — сказал Гэндальф, — дальше не поедем. Думаю, погони за нами не будет…
— Погони? — Гэдж с трудом переводил дух. — За нами?
— Полагаю, наши бойкие друзья намеревались и меня заодно сдать в руки Астахара как «подозрительную личность». Подослали ко мне какого-то мордоворота…
Гэдж сидел на земле, обхватив голову руками, отчаянно пытаясь прийти в себя.
— Что… что произошло? — Впрочем, он даже не особенно нуждался в ответе. — Это… трактирщик Мерт… разболтал им о том, что я — орк?
— Он самый. — Гэндальф ласково поглаживал по шее взмыленную кобылу. — Впрочем, он… очень искренне признал свою ошибку, когда я полчаса назад явился к нему за разъяснениями.
— Могу себе представить, — пробормотал Гэдж. В душе его было гадко, как в грязной плевательнице. — Наверно, он был не очень-то рад тебя видеть.
— Ну, что ты, мы с ним очень мило и содержательно потолковали. После чего он даже любезно предложил мне коня, дабы я мог пуститься вослед нашим славным новообретенным знакомцам. Не сомневаюсь, что наша беседа заставила его несколько по-иному взглянуть на некоторые вещи.
Гэдж мрачно молчал. Где-то высоко вверху, в кронах деревьев, прошелестел ветер, смахнул на землю несколько скрученных, сожженных зноем бурых листочков. Кобыла, все еще тяжело поводя боками, отошла в глубину рощи, с ужасом кося глазом даже не на орка — на мага. Видимо, в её представлении волшебник рисовался настоящим извергом, мучителем всего живого: она была обычной рабочей лошадью, простой и честной, но уж никак не породистым рысаком-меарасом и не быстроногим скакуном благородных кровей. Гэдж спросил, едва шевеля губами:
— Значит, это правда? Что за орков… за таких, как я… обещано вознаграждение, будто за закоренелых разбойников?
— Да, Гэдж. — Маг секунду помолчал. — Ты же сам слышал: что-то тут неладно в окрестностях. И нарушители спокойствия — орки…
— Угу. И что́ бы там, в крепости, со мной сделали?
— Не знаю. Думаю, ничего хорошего.
— Поступили бы как… с головорезом с большой дороги?
— Вполне вероятно.
— Ясно. — Гэдж смотрел в сторону, стараясь, чтобы волшебник не увидел его лица. — Третий, — сказал он мрачно.
— Что — третий?
— Третий раз ты меня спасаешь…
— Да уж, — пробурчал Гэндальф. — Третий раз наступаю на одни и те же грабли.
— Что?
— Да нет, ничего. По совести говоря, это я… виноват в случившемся, Гэдж. Мне не следовало оставлять тебя одного в этом трактире. Но я не думал, что мне придется так долго и упорно торговаться с местным лавочником… да еще имел глупость понадеяться на понимание и порядочность прощелыги Мерта!
— Нет, — Гэдж отстраненно смотрел в небо. — Это я виноват. Если бы я был, как все, ничего бы вообще не случилось. У тебя от меня одни неприятности.
— Не бери в голову, — помолчав, произнес Гэндальф. Он еще некоторое время смотрел на орка, кусая губы, точно порываясь что-то сказать — что-нибудь бессмысленно-ободряющее — но так и не сказал: знал, что это бесполезно. Подошел к кобыле и снял с её потной спины две котомки, связанные между собой и перекинутые через лошадиный хребет: свою и Гэджа. Мешка с игрушками у волшебника больше не имелось — он таинственным образом преобразился в суму с лепешками, сушеными вишнями и вяленым окороком. — Вот, бери свой скарб — да пойдем. Кобылу оставим здесь, она умная девочка, сама найдет дорогу домой… А нам с тобой впредь следует быть осмотрительнее, дружище, — отряхнув котомку от пыли и налипших травинок, маг привычным движением взбросил ее на плечо, поправил меч, висевший на поясе, взял в руки неизменный посох. — Не стоит, знаешь ли, лишний раз искушать судьбу — даже по пустякам.