— Эй, вы, там, брюхоногие! — проревел Каграт. — Шаг не замедлять! Держаться кучнее! С гати не сходить! Не оглядываться, смотреть прямо перед собой! Шаг в сторону будет расцениваться как попытка самоубийства! Помните — гуулы не дремлют… Помните об этом! Глядеть в оба, парни!
Они с Гэджем шагали в самом конце колонны, растянувшейся по гати больше чем на полмили, и Каграт по-прежнему крепко держал спутника за плечо, не отпуская его от себя ни на шаг. Остальные орки разошлись по обеим сторонам дороги, держа наготове луки и длинные, вырезанные в лесу заостренные палки, внимательно вглядываясь в колышащуюся муть, обступающую тракт со всех сторон. Из-за бредущих впереди обозных мулов, нагруженных мешками и тюками, Гэдж не видел, что происходит в центре колонны, но слышал доносящиеся оттуда покрикивания погонщиков и щелканье кнутов и спрашивал себя: что за «брюхоногих» его сородичи гонят в Дол Гулдур равнодушно, буднично и деловито, словно стадо коров?
Сама гать тоже внушала немало опасений. Местами настил был нов и прочен — видимо, недавно подправлен, — но кое-где сырые, скользкие, покрытые пятнами гнили бревна неприятно ворочались и колыхались под ногами, точно черные спины дремлющих в болоте чудовищ. В таких местах следовало очень внимательно смотреть, куда наступаешь: на столь ненадежном покрытии ничего не стоило поскользнуться и угодить ногой в щель между бревнами, или, паче того — нырнуть за край дороги, в мерзкую и хваткую пузырящуюся хлябь. «Что с гати упало — то пропало», — бормотал Каграт себе в нос, и в его устах эта коротенькая невинная пословица звучала по меньшей мере зловеще…
Цепкие когти вожака впивались Гэджу в плечо даже сквозь плотную ткань дорожной куртки.
— Ну, говори, — голос его звучал небрежно.
— Что говорить? — пробормотал Гэдж. Где-то впереди яростно заорали, зарычали орки, громко защелкал кнут — раз, и другой, и кто-то отчаянно заверещал: «Не надо! Не надо!..»
Гэдж вздрогнул. Каграт недовольно поморщился.
— Говори, — буркнул он, — откуда у тебя этот оберег.
Худшие опасения Гэджа подтвердились, «брюхоногими» Каграт, видимо, называл пленных… Кто они были? Откуда? Может быть, война, на которую туманно намекал Гэндальф, уже объявлена?
И что, собственно, мешает Гэджу в самое ближайшее время пополнить унылые ряды этих «брюхоногих»? Подозрительный интерес вожака к амулету?
— Я не знаю, — негромко сказал он в ответ на вопрос орка. — Когда меня нашли, он уже был при мне.
— Нашли? Где?
— В горах…
— В каких горах?
— В Туманных.
Каграт хмыкнул.
— Экий ты немногословный… А что сталось с другими?
— С какими другими?
— С твоими родичами. Ты же не с Луны туда свалился, в Туманные горы-то.
Гэдж пожал плечами.
— Я ничего об этом не знаю… Я вообще сам ничего не помню, я совсем малой был.
— Ясно. Их убили?
— Ну… наверное.
Каграт задумчиво потирал подбородок.
— А почему не убили тебя?
— За меня вступился один… человек.
— Человек? Да ну? — Каграт глухо рыкнул. — Это с какой стати вступился, интересно? Он что, безумец?
— Он — волшебник, — сухо пояснил Гэдж.
— Ах, вот оно что. Волшебник, — Каграт насмешливо, понимающе хмыкнул. — Этот сумасшедший старикан в буром балахоне, который бродит тут по лесу, свиристит по-птичьи и вытаскивает зверье из расставленных ловушек? Ну, знаю я его, тот ещё старый телепень… Так ты, выходит, у него жил?
— Ну… да, — пробормотал Гэдж, решив, что говорить Каграту о Сарумане нет никакой нужды — по крайней мере, сейчас. — А с какой стати вы… ты вообще всем этим интересуешься?
— Да вот с такой. — Каграт сунул лапу за пазуху, извлек из-под гамбезона нечто, висевшее на шее на кожаном шнурке, и предъявил спутнику.
Гэдж облизнул губы.
Это был обломок амулета — древний и неказистый, с полустершейся от времени чеканкой: на потускневшей поверхности едва виднелся завиток изящной эльфийской руны «сит». Дрожащими пальцами Гэдж стянул с шеи «эстель», сложил обе половинки амулета — и они сошлись, как родные… словно братья встретились после долгой разлуки: поистрепавшиеся в боях, тертые жизнью, прошедшие сквозь огонь и воду, но неизменно помнящие друг о друге… Перед глазами Гэджа все поплыло; не в силах выдавить ни единого вразумительного слова, он поднял на Каграта растерянный взгляд.
Вожак, ухмыляясь уголком рта, громко, удовлетворенно заурчал, невероятно довольный.
— Ну, чего гляделки вылупил, удивлен? — посмеиваясь, спросил он. — Меня-то тоже судорогой скрутило, когда я увидал у тебя эту штуковину. Так вот… челюсть подбери и слушай сюда. Одна половинка этого оберега была у меня, а вторая — у твоей мамки, и, наверно, она тебе её отдала, когда… ну, не знаю когда, но отдала — ежели, конечно, ты телегу не гонишь, что тебя нашли вместе с этой ерундовиной.
— А, — Гэдж запнулся. — Н-ну… того… ага… ясно. Понятно. А… где?
— Что где?
— Н-ну… она. Моя… мамка.
— Понятия не имею. Я её уж, почитай, лет пятнадцать не видывал, с того времени, как… В общем, не знаю я, что с ней стало — может, визгуны её прикончили, а может, и кто другой, хрен теперь разберешь. Но вряд ли она жива, это уж как пить дать.
Гэдж молчал. Пытался уложить все услышанное в голове. Новости свалились на него совершенно неожиданно, словно снежный ком с крыши, попросту сбили с ног и распластали в канаве, пораженного, ошеломленного и раздавленного вусмерть. Мир перед ним внезапно перевернулся, пустил трещины, рассыпался на кирпичики, и теперь сложить из них что-либо крепкое и основательное было делом не из лёгких.
— Так это… выходит, — он глотнул, — выходит, ты… и я… то есть мы… ну, того… в общем…
— Эй, там, поровнее! — рявкнул Каграт на кого-то с краю колонны, поверх голов идущих впереди. — Ухтанг, заснул? В объятиях гуулов проснешься… — Он выдернул из руки Гэджа свою половинку амулета и спрятал обратно за пазуху. — Насмотрелся? Давай вертай назад, получишь её после Посвящения, как я её от своего папаши получил… Раз ты, значится, теперь у меня старший, она тебе должна достаться. — Он задумчиво постучал пальцем по нижней губе. — До тебя, правда, ещё двое было, но один помер от какой-то хвори, а другой мальцом сгинул в той давней заварухе. А тех, что уж после тебя, в Крепости народились, я и не считал.
— У меня… есть братья? — пробормотал Гэдж.
— А как же. И пара сестёр вроде. Я же говорю — не считал.
Каграт говорил обо всем так буднично и равнодушно, точно всё это разумелось в порядке вещей — но в голове Гэджа царил полный кавардак. «Может, это все — бред? — уныло спрашивал он себя, тащась вслед за Кагратом по неведомой ненадежной дороге, спотыкаясь тут и там — ноги у него стали какими-то чужими. — Таких совпадений не бывает… Наверно, я заболел… объелся вчера жареных грибов… и теперь мне мерещится всякая чушь… Ну не может же этот разбойник Каграт быть моим родным отцом! А моя мать… что с ней стало? Она погибла… была убита или бесславно сгинула где-то в горах… А братья… У меня, значит, были — и есть — братья? И даже сестры…»
Каграт яростно встряхнул его за плечо.
— Ну, рассказывай! Чего молчишь-то, язык проглотил?
— Что… что рассказывать? — спросил Гэдж едва слышно.
— Как тебе жилось у твоего старикана, например. Бестолковый ты какой-то, как из чулана давеча вылезший… В клетке он тебя держал, что ли? Взаперти?
— Нет, просто… Я… я, собственно, не ожидал, что все так случится, — пробормотал Гэдж. Его охватило смятение. Что мне теперь делать? — спрашивал он себя. Возрадоваться столь не чаянному возвращению к предкам, заключить новообретенного отца в объятия, горячо облобызать его в обе щеки? Расспросить о матери и братьях? Рассказать ему про свою жизнь в Изенгарде, про Сарумана, про занятия медициной… ведь именно это я должен сейчас сделать, да? Именно этого он от меня ждёт? Именно этого я хотел, об этом мечтал долгие годы, желая встретиться с сородичами, обрести родителей и найти семью… увы! Отчего-то язык у Гэджа не поворачивался завести такой разговор: неясным чутьем он угадывал, что Каграт бесконечно далек от того мира, в котором Гэджу до сих пор приходилось пребывать, и попросту не поймет… не способен понять вещей, которые для Гэджа являлись центром и смыслом существования.
Он смотрел в землю.
— Я, ну… я вообще прежде никогда не видел орков… таких, как я. Я так удивился…
— Ну, еще бы! То-то нос сморщил — рылами, видать, мы не удались? — Каграт усмехнулся, впрочем, довольно благодушно. — На картинках-то в книжках всё, поди, почище смотрелось, э? А в натуральную величину мы тебе что-то не особенно показались.
— Да нет, почему? Вполне… недурственно, — пробормотал Гэдж. Он по-прежнему не мог разобраться в себе и понять, как ему стоит относиться к происходящему: мысли его и чувства свились в какой-то тугой невнятный клубок, точно грязные чулки, и Гэджу требовалось время, чтобы распутать их и разложить по местам. — А кто такие гуулы? — поспешно спросил он, желая перевести разговор на другую тему: он мучительно хотел отвлечься, думать сейчас о чем угодно, только не о том, что́ так настойчиво лезло в его пухнущую голову.
— Гуулы? Да тварюги, которые живут тут, на болотах, — лениво пояснил Каграт. — Смахивают на пауков, только большие, размером с крупную псину… Говорят, их Сам вывел — типа для охраны. Цепкие они, паскуды, как бычья колючка, и прыгают, ровно лягухи, только успевай уворачиваться. В лапы им не попадайся — узлом завяжут, руки-ноги пообломают, и всё: продукт готов к употреблению… Высосут кровушку до дна, пикнуть не успеешь.
— На меня пытался один напасть, — сказал Гэдж. — Я его отбил… палкой.
Он рассеянно вглядывался в колышащийся вокруг мутный туман. Над гатью плотно густела тишина, в которой слышался лишь мягкий перестук копыт, поскрипывание повозок, да шарканье по мокрому настилу многих пар ног. Болото молчало, будто затаило дыхание, изучая вторгшихся в его владения незваных пришельцев. Лишь по временам откуда-то из завесы болотной мглы доносилось странное чваканье и приглушенное шипение: оно слышалось то дальше, то ближе, то словно стелилось над топью, звуча со всех сторон разом. Где-то в колонне среди пленных возник негромкий испуганный ропот, мулы начали беспокойно всхрапывать.
— Спокойно! — рявкнул Каграт. — Глядеть в оба!
— Справа! — крикнули впереди.
Кто-то из орков поднял лук и выстрелил в колышащуюся муть. Над топью пронеслось короткое резкое шипение (будто выпустили воздух из кожаного бурдюка) и тут же оборвалось (но наиболее нервные, в том числе и Гэдж, вздрогнули), и Гэджу показалось, будто смутная серая тень мелькнула в белесых слоях испарений — но, возможно, это было просто плодом его жаждущего деятельности воображения. Впрочем, приглядевшись, Гэдж установил, что «тень» была отнюдь не одна: в тумане по обеим сторонам гати то и дело что-то двигалось, перемещалось с места на место, какие-то неясные темные формы. Тоскливое, жадное шипение слышалось теперь беспрерывно и отовсюду, и, судя по его силе и звучности, «гуулов» вокруг гати собралось видимо-невидимо. Приближаться к тракту они пока не решались, но, то ли стрелы и колья орков их останавливали, то ли какая-то иная причина, Гэдж сказать затруднялся.
— Вот заразы! — морщась, как от изжоги, бормотал Каграт. — Крысюков чуют, гады, любят сладкую кровушку пососать. Друг друга жрут, коли ничего другого найти не удастся, а эта дорога для них и вовсе как кормушка, вечно они тут толкутся, ждут, не перепадет ли чего… А иногда наглеют и набрасываются — если, конечно, защита хромает… В одиночку тут никак не пройти, только вчетвером-впятером, и то ухо востро надо держать…
— А отпугнуть их, этих гуулов… что, никак нельзя? — спросил Гэдж.
Каграт дёрнул плечом.
— Да, говорят, можно — коли не врут. Надо-де набрать на болотах ихнего, гууловского дерьма, состряпать из него какое-то снадобье и обмазываться им время от времени — тогда эти твари будут тебя стороной обходить. Только охотников лазать по этим болотам да дрянь собирать немного… тут надобно девять запасных жизней в кармане иметь.
Гэдж пригляделся. Что-то белело в тумане за краем гати: полузатянутые трясиной кости, скелеты и черепа — человеческие, орочьи, лошадиные — которыми было усеяно болото вдоль дороги. Некоторые останки уже потемнели от разъедающей их болотной кислоты и были облеплены буро-зелеными шматьями тины; другие, более свежие, светлели бледными пятнами в мутно-серой воде; на третьих копошились клубки черных блестящих червей, подбирая остатки плоти. Гэдж судорожно стиснул пальцами берестяной ремешок торбы с немейником, которую, оказывается, до сих пор тащил в руках: значит, тот череп, попавшийся ему на краю болот, был всего лишь предостерегающим зна́ком, жалкой частицей простирающегося по обеим сторонам дороги обширного кладбища… «Гуулы» меж тем изрядно осмелели и широкой полосой приблизились к гати, тоскливо шипели там и тут, мелькали в тумане серыми щетинистыми тушками. Орки стреляли все чаще и чаще; тех тварей, которые прорывались сквозь завесу стрел, отбрасывали длинными, наспех обтесанными заостренными кольями.
— Не бойся, они не нападут, — мрачно сказал Каграт. — Хитрые скоты, знают, что нас много и мы хорошо вооружены. Те, что побашковитее, давно уже убрались искать другую добычу, тут остались либо самые упертые, либо самые голодные, у которых что голова, что пузо — оба пустые… этих бояться нечего. На-ка получи! — Он ловко огрел кнутом выскочившего из мглы гуула — и Гэдж, невольно отпрянув, успел заметить лишь вздутое брюхо твари да пучок неряшливо торчащих гибких щупалец. Оглушенный ударом, гуул шлепнулся в тину, съежился, словно паук, попавший в пламя свечи, — и разом будто всосался в вонючую топь. Каграт презрительно сплюнул ему вслед, в мутную, пузыристо-ноздреватую зеленую грязь.
А все-таки, с невольной завистью подумал Гэдж, я бы, пожалуй, так не сумел… ловко он справился с этим гуулом, ничего не скажешь. Папаша-то у меня — калач явно тертый, дело свое знающий и… и… сноровистый, что ли. Почти такой же сноровистый, как воин Анориэль… а то и поболе: что-то сомнительно, что Анориэль умеет так бойко обращаться с кнутом и этак шикарно, с потрясающим размахом плевать. Гэдж тоже украдкой сплюнул, пытаясь подражать бате, но получилось как-то не очень: вместо того, чтобы отлететь далеко и красиво, по роскошной кагратовой дуге, плевок Гэджа жалко и вяло капнул едва ли в паре футов от гати. Н-да, уныло сказал он себе, до уровня завидного кагратова мастерства мне еще упражняться и упражняться.
Мало-помалу туман посветлел, и гуулы как будто поотстали, их редкие выпады почти прекратились, лишь порой то тут, то там мелькали в мареве расплывчатые контуры серых тел. Воспользовавшись передышкой, к Каграту подошёл один из орков-охранников: у него были странные гладкие и светлые волосы, собранные на затылке в «конский хвост», в мочке левого уха покачивалась серьга — оправленный в серебро волчий клык. Гэдж без труда припомнил его имя — Радбуг.
— Ну? — отрывисто спросил Каграт; видимо, он тоже понимал, что кореш подкатил к нему неспроста. — Что скажешь?
— Я тут поспрашивал парней, — небрежно отозвался Радбуг, искоса поглядывая на Гэджа, — насчет этого мальчишки, так вот: никто его прежде в Замке не видел. Никто его не знает.
— А твое какое дело?
— Мое — никакое… это дело общественное. Он явно не из наших.
— И что?
— А то. Откуда нам знать, что он, к примеру, не подосланный соглядатай и не шпион?
— Шпион? Кто? Этот цыпленок? Не смеши… Поджилки у него так трясутся, что в Рохане слышно. — Каграт коротко хохотнул и, чуть помолчав, как-то украдкой оглянулся через плечо. — Есть тут, видишь ли, одна закавыка…
— Какая закавыка?
— Помнишь Шанару? Ну, эта… — он как будто замялся на секунду, — сеструха вроде твоя была…
В серых глазах Радбуга мелькнуло что-то трудноопределимое.
— Ещё бы не помнить…
— Так вот. — Каграт говорил как-то неохотно, словно бы через силу, как будто выдергивал занозу у себя из-под когтя. — Она девка была со странностями, с чудинкой, вот как ты… любила по горам по долам в одиночку шататься, веночки из одуванчиков плести, все мечтала о какой-то лабуде, леший её разберет. Пару лет никого в мужья не брала, выеживалась, сама не знала, чего ей надо… А в тот Кохарран… ну, за год перед тем, как эти, чёрные, в Долину заявились… меня выбрала!
— Так ты вроде и не сопротивлялся.
— Ну, она деваха ладная была и не вредная… а что с заскоками, так то не удивительно — вы, полукровки, все с вывертом… Ну да не о том речь. Она в Замок-то с Визгунами не пожелала идти… Визгуны старыми да малыми брезговали, посему велели мелюзгу и всех младенцев на месте оставить, а Шанара не захотела своего бросать, первый он у неё был… ну, сбежала с ним вместе и спряталась. Что уж потом с нею стряслось и со всеми, кто остался, я не ведаю, но, похоже, этот мальчишка — единственный, кому посчастливилось выжить. Он… ну, словом… — Каграт огляделся и, убедившись, что в их сторону никто не смотрит, что-то прошептал своему дружку на ухо. На темной высоколобой физиономии Радбуга выразилось сильнейшее изумление; его взгляд, украдкой изучающий Гэджа, стал еще более цепким и внимательным.
— Ты уверен? — вполголоса спросил он.
— Похоже на то, — хрипло ответил Каграт. — Есть… кое-какая приметка.
— Твой оберег?
— Ещё родимое пятно у него на шее в виде молодого месяца, мне Шанара показывала…
Радбуг хмыкнул.
— Ну, по крайней мере, теперь понятно, почему на парне нет Знаков рода.
— Ну да. Он в то время еще совсем сосунком был…
— И что теперь?
— Что теперь?
— Наживешь ты с этим сопливцем чирьев на свою задницу… Допустим, все, о чем ты тут толковал — правда… теперь-то ты куда этого мальчишку думаешь определить? К «щенкам», в младшую дружину? Его нет в списках.
— И что?
— Нет галочки — нет пайка. Тебе придется предъявить его Визгуну, чтобы сделать в Общинной Книге соответствующую запись.
— Визгуну? Ну и предъявлю. Одним орком больше, одним меньше… а что? — Каграт как будто забеспокоился. — Ты думаешь, возникнут затыки?
Радбуг пожал плечами.
— Кто знает. Но там, наверху, твои доводы в пользу парня могут счесть недостаточно… обоснованными.
— Он из нашего племени! У меня есть доказательства…
— Ты когда-нибудь пытался что-нибудь доказывать Визгуну?
— Не пытался, — буркнул Каграт. — И не собираюсь! Какого лешего?.. Пятки я ему лизать должен, что ли, разрешение выспрашивать? Кто он мне, тот Визгун — дядька, мамка, старейшина рода, что я должен в ножки ему кланяться и милостей вымаливать? Да пошел он… Начхать мне на него, ясно?
— Чего же не ясного… только Визгун-то тебя не убоится, Каграт, даже не вздрогнет, а вот мурло твоё наглое и неумытое на всякий случай запомнит. А парня отправит в Башню, выяснять, кто он да откуда… У Визгуна таких, как этот приблудыш, дюжина на грошик, так что потеря при любом раскладе будет невелика.
Каграт помрачнел.
— А твое-то, собственно, какое дело? Чего ты из меня жилы тянешь, зануда? Присосался, как клещ.
— Да просто хотел предупредить тебя чисто по-дружески. И, если уж тебя интересует мое мнение…
— Ну?
Радбуг спокойно смотрел на Каграта серьезными серыми глазами.
— Если ты действительно этому парню добра желаешь… отпусти его, Каграт. Пусть проваливает своей дорогой. Он же не наш, это за десять лиг видно.
— «Не наш, не наш…» Не шурши! Я его для начала сам маленько уму-разуму поучу, посмотрю, на что он способен. А там, глядишь, и в списочек занесем, и в Книге пропишем, и на довольствие поставим по всей форме. Доволен, крючкотвор?
— Да не в списочке дело…
— Все равно одному через болота ему не пройти, просекай.
Да, Гэдж внезапно — с ужасом! — понял, что обратная дорога ему заказана: через топи, кишащие гуулами, ему действительно не пройти, а значит, и назад вернуться уже не получится. Не дождется его сегодня Радагаст с немейником… Росгобел — а с ним, кажется, и все прошлая гэджевская жизнь — остался далеко позади, за болотами и туманом, а впереди его ждал зловещий Дол Гулдур — Черный Замок, о котором даже Гэндальф говорил вполголоса и с оглядкой. Гэджу стало не по себе; какое-то неприятное, липкое чувство, похожее на откровенный страх, зашевелилось у него в животе, мерзкое и скользкое, будто клубок червей. Он опустил руку, сжал в ладони рукоять кинжала, давнего саруманова подарка — и вдруг почувствовал, что она, рукоять, странно теплеет под его пальцами, становится почти горячей, точно нагретая солнцем… которого уже давненько не было видно за густыми слоями болотных испарений. «Кинжал заговорен на защиту от черного чародейства…» — кажется, так говорил Гэндальф тогда, сто лет назад, сидя возле костра на тихой, погруженной в сумерки, пахнущей сосновой смолой поляне в глубине Фангорна… И вот сейчас неожиданно дали знать о себе наложенные на кинжал чары?
Я хочу обратно, в Изенгард, — вдруг отчаянно подумал Гэдж. — Я хочу домой! Он поймал себя на мысли, что и в самом деле думает об Изенгарде, как о доме — доме, в который действительно хочется вернуться. Но разве теперь его дом — не здесь, среди сородичей, рядом с братьями и отцом, о встрече с которым он мечтал с далёкого детства? Отчего же так странно, так неприятно холодеет в груди, отчего Гэдж ощущает сейчас не радость, а чувство, похожее на испуг и тошнотворную панику? Или это всего лишь страх неизвестности, смятение, боязнь сжечь за собой все мосты и навек позабыть о прошлом, к которому теперь нет возврата? Или… что?
Туман медленно расползался.
Болота отступали. Местность почти незаметно, но неуклонно повышалась, кое-где из мглы начали показываться искривленные сосенки, составляющие подобие застенчивого леса. Воздух посвежел, и с обочин гати уже не несло гнилью и мертвечиной; буро-зеленая тинистая хлябь сменилась болотистой, но не в пример более твердой почвой, и вскоре древесный настил сошёл на лесную дорогу, вдоль которой тянулись запруженные ряской дренажные канавы. Орки заметно расслабились, вздохнули свободнее, попрятали луки и побросали колья — видимо, теперь нападения болотной нечисти можно было не опасаться.
— Ну, ещё немного, — пробормотал Каграт, — и можно будет наконец завалиться лапами кверху и задрыхнуть…
Мало-помалу большак расширялся, в стороны расползались дорожки поуже, теряющиеся где-то в чаще леса. По-временам из необозримых лесных недр доносился далекий, но хорошо слышимый в тишине стук топоров. Откуда-то потянуло дымом и острым запахом дёгтя. Чуть дальше кагратово шествие миновало целую артель землекопов, расчищающих придорожный ров; затем пришлось приостановиться и пропустить вперед длинный обоз из дюжины телег, нагруженных бревнами. Вскоре такой же обоз, только с порожними телегами, прокатил навстречу; орки, сопровождавшие его, узнали кагратовых парней и перебрасывались с ними приветствиями и сальными шуточками, понятными, видимо, только оркам. На телегах сидели хмурые бородатые люди в серых мешковидных рубахах, взирали на кагратовых пленников безрадостно и безучастно, безо всякого выражения…
Миновали сторожевой пост: невысокую каменную крепостицу возле крепкого частокола. Ворота — тяжёлые, окованные железом — были распахнуты, туда-сюда в них сновали люди (невысокие, желтокожие, откуда-то с восточных земель), дюжие уруки и орки помельче, невзрачной низкорослой породы. Каграт перебросился несколькими словами с начальником караула, поставил закорючку в какой-то бумажке, приложил к ней палец, обмакнутый в чернила — и отряд вошёл в ворота, на земли, подвластные Дол Гулдуру.
Все это Гэдж отмечал как бы мимоходом, краем сознания, не вдаваясь в детали, нашпигованный странными впечатлениями до дурноты. Он по-прежнему чувствовал себя неважно и неуютно… Они с Кагратом прошли в ворота замыкающими, позади обоза, и Гэдж разглядел неподалеку, в тени стены, нечто большое и бесформенное, что принял было поначалу за причудливую каменную глыбу. Лишь присмотревшись, он понял, что это — живое существо, пещерный тролль, скорчившийся на пороге домика-конуры: нескладное, уродливое создание с крупным торсом, огромными руками-ногами и маленькой, несуразной головой, нелепо торчащей над могучими плечами. Одетый лишь в заскорузлый, одеревеневший от грязи кожаный фартук, тролль безучастно сидел на земле, тупо глядя прямо перед собой; Гэдж заметил, что он был прикован к каменной стене крепостицы прочными и длинными стальными цепями.
— Кто это? — прошептал Гэдж. — Зачем он здесь? — Подобных созданий ему до сих пор видеть не доводилось. Каграт оглянулся на тролля с брезгливым неудовольствием.
— Этот, что ли? Привратник, кто же еще. Надо же кому-то ворота открывать-закрывать, они все-таки не два фунта весят… А этому дундуку — как игрушка.
— А зачем он… прикован к стене?
— Да чтоб гулять не пошел, надо полагать. И потом на них, на троллей, знаешь, находит иногда… случаются всякие буйные припадки, они тогда готовы всех, кто под руку подвернется, в клочья порвать. Да он и всегда тут сидит, сколько я помню.
— Всегда?
— Ну да. Вроде бы его еще мальцом несмышленым изловили, сюда приволокли и приковали… Вот он с тех пор и сидит — а чего ему еще делать-то?
Каграт откровенно недоумевал, какого лешего мальчишка пристает к нему с такими дурацкими расспросами, сам-то он никогда об этом не задумывался: ну сидит тролль — и пусть себе сидит, такая уж его троллья доля… Но Гэдж ужаснулся до глубины души: силы небесные, с содроганием сказал он себе, до чего же это отвратительная и страшная участь — всю жизнь сидеть возле каких-то грязных ворот, и больше нигде не бывать, ничего не знать, не видеть и не слышать, кроме хмурых орочьих морд и вялой ругани караульщиков. Чего ж тут удивляться «буйным припадкам» этого бедолаги, любой бы остервенел от такого скотского существования.
— А кто же его кормит? — продолжал он выспрашивать у Каграта, которого, судя по его мрачному виду, уже порядком допекло это назойливое и неуместное любопытство. С раздражением орк отозвался:
— Да эти… козявки. Снаги. Кормят его и дерьмо за ним убирают.
— Какие снаги?
— Да вот эти. — Каграт кивком указал на двоих невысоких малохольных орков, которые как раз тащили мимо носилки с какой-то тяжелой, завернутой в рогожу кладью. — А ну шире шаг, с-сволочи, шушера вонючая, ползёте, как улитки, кнутом вас как следует угостить на закуску? — злобно, по-хозяйски рявкнул он на несчастных «козявок», и те, как по команде, одновременно вздрогнули, разом втянули головы в плечи и, поджав хвосты (по крайней мере, у Гэджа мелькнула именно такая мысль, хотя никаких хвостов, конечно же, у них не имелось), засеменили прочь еще поспешнее, спотыкаясь и пошатываясь, трудно дыша от усталости и натуги.
— Зачем ты так! — с негодованием сказал Гэдж Каграту, глядя вслед хромающим оркам: у одного, шедшего позади, беспрерывно спадал с ног расхлябанный сапог, отчего походка его была особенно вихляющей и жалкой. — Ты же видишь — им и без того тяжело.
— Вижу, — Каграт злорадно ухмыльнулся. — Было бы им легко — они у меня щас вообще галопом поскакали бы, никакой породистый рысак бы не догнал. Ясно?
За разговором они немного отстали от обоза, который тем временем уже сошел с большака, направляясь к длинным и низким, похожим на лошадиные стойла постройкам с крохотными оконцами под крышей — множество таких однообразных строений тянулись чуть поодаль от дороги унылыми, бесконечными и безобразными улицами. Каграт подозвал Радбуга: «Отведи крысюков в бараки, я пока пойду доложусь… устрой там все, как положено, ну, ты знаешь». «Хорошо, — Радбуг о чем-то коротко поразмыслил. — А чего с Шарки?» «Ах да, Шарки… — Каграт тоже на какое-то время задумался. — Ладно, пусть пока со всеми, я с ним потом разберусь». Радбуг ушел — а Каграт повел Гэджа дальше по главной дороге, которая восходила на холм, к воздвигавшемуся там монументальному тёмному строению, состоявшему из множества переходов и башен и тяжело попирающему землю мощными контрфорсами глухих каменных стен.
Замок нависал над прилегающими землями угрюмо и угрожающе, точно бдительный неусыпный надсмотрщик.
Он возвышался на взгорье чуть в отдалении — исполинский, массивный и мрачный, словно могучий дракон, распластавший на земле гигантские крылья и презрительно наблюдающий за суетой копошащихся вокруг него ничтожных созданий. Тракт втягивался в ворота Крепости ровным серым полотном; по сторонам дороги пролегали глубокие дренажные канавы, наполненные водой. Над канавами были переброшены деревянные мостки; кое-где в этих овражках копошились люди и «козявки», расчищая дренаж и укрепляя стены, дабы не позволить извергаемым болотистой почвой излишкам воды затопить возделанные клочочки земли — поля и огороды. Откуда-то издалека, из низких каменных строений, находящихся в стороне от дороги, доносился грохот молотов и гулкий звон истязаемого на наковальнях железа — там располагались кузни. С другой стороны тянуло жаром печей и кисловатым запахом квашеной капусты: несколько «козявок» разгружали стоящую возле дверей овощного склада телегу с картофелем. По большаку туда-сюда шныряли, что-то тащили, куда-то бежали озабоченные и хлопотливые, как муравьи, снаги; мимо молодецки протопал отряд уруков, потом Гэдж увидел еще одного тролля — этот равнодушно волочил на повозке что-то исключительно громоздкое и тяжелое, понукаемый воплями и бранью суетящихся вокруг орков. «Козявки» — малорослые, щуплые, нескладные, шарахающиеся от солнечного света орки с длинными, чуть ли не до колен руками и кривоватыми ногами — вообще мелькали и там и тут. Они были визгливы, неугомонны, сварливы, многочисленны и исполняли в Дол Гулдуре самую грязную и черную работу, служили, что называется, каждой бочке затычкой («каждой заднице подтиркой», как говаривал Каграт), и являлись самой дешёвой и легко заменимой рабочей силой. Их даже не допускали в Замок — они ютились в бараках и землянках, кишащих паразитами, пропитанных сыростью и порой затапливаемых при подъёме воды; они всех боялись, всех ненавидели и всегда были биты, хромы и больны. Главными «боевыми силами» Дол Гулдура считались уруки, которых с малолетства обучали воинскому умению и искусству обращаться с оружием; они квартировали в казармах и помещениях Крепости, пользовались привилегиями начальственного состава и сами себя считали «сливками» и элитой, что и не упускали при малейшем удобном случае напомнить всем остальным. Частенько встречались и люди: желтокожие вастаки, темноволосые северяне, «соломенноголовые» роханцы в серых холщовых рубахах; нельзя сказать, чтобы у них был очень уж грязный, голодный и неухоженный вид, да и впечатления замученных непосильным трудом рабов они не производили, — и все же почти у всех был какой-то нездоровый, землистый цвет лица, ввалившиеся глаза и нездоровый румянец на щеках, многих сотрясал частый надрывный кашель — верный признак чахотки или какой-то иной легочной хвори, отнюдь не удивительной в этом царстве сырости и болезнетворных испарений. Эльфов заметно не было, но однажды Гэджу представилось, что вдалеке, на пороге кузни мелькнула коренастая фигура гнома, хотя он не мог бы утверждать этого с полнейшей уверенностью…
Черный Замок был окружён глубоким рвом, на дне которого поблескивала тёмная, затянутая зеленоватой плёнкой вода.
Миновав опущенный надо рвом подъёмный мост, Каграт и Гэдж прошли в ворота — в длинный и гулкий каменный тоннель, пробуравленный под надвратной башней. В стенах тоннеля под самым потолком виделись крохотные отверстия-бойницы, и Гэджу казалось, будто чьи-то пристальные взгляды, устремленные из этих оконцев, простреливают всех входящих-выходящих насквозь… несомненно, в случае нужды из этих бойниц беспощадно разили бы незваных пришельцев не только внимательные взгляды. Проход был перегорожен несколькими железными решетками, сейчас поднятыми; лишь последняя перегородка, на выходе из тоннеля, оказалась опущенной, в ней имелась небольшая, запертая на засов решетчатая дверца.
Каграт погремел по решётке кулаком. Откуда-то выскочил взъерошенный, встрепанный, неряшливо одетый урук и, глухо ворча, отомкнул запор на калитке.
— А, Каграт, сволочуга! Притопали наконец? Как погодка в Рохане? А это что у тебя за довесок? — он недружелюбно уставился на Гэджа жёлтым, как у кота, мутноватым глазом; в уголке его клыкастого рта скопилась коричневая короста, лоб был испачкан сажей, к кожаному нагруднику прилипли брызги не то яичницы, не то какой-то иной, более неаппетитной закуски.
— Фасад вымой, Угрых, — буркнул Каграт, — тогда и поговорим.
Он торопливо протащил окончательно растерянного Гэджа в калитку. Открылся просторный, вымощенный камнем внутренний двор Крепости (вернее, один из дворов — Северный). Со всех сторон воздвигались глухие, кое-где испятнанные зелёными проплешинами мха серые стены, хитро, будто с недобрым умыслом щурились на свет узкими проёмами немногочисленных окон. Откуда-то из подвалов тянуло запахами кухни — нагретым металлом, ароматом подгоревшего теста, запахами луковой похлебки и пшенной каши. Напротив виделась ещё одна зарешетченная арка, ведущая в соседний двор и дальше — к Главной Башне; в стенах справа и слева имелось множество деревянных дверей, закрытых, приотворенных, либо распахнутых настежь. Во дворе шумно толкались орки, свободные от дежурства, ходили группками и поодиночке, сидели на бревнах в тени стены, играли в кости и в «черную вдову», что-то жевали, что-то потягивали из кожаных фляжек, рассказывали друг другу какие-то скабрезные истории, гоготали и перебранивались; откуда-то из дальнего угла доносилось позванивание мечей, хохот и азартные выкрики — там упражнялись в боевых искусствах. От гама, шума и непонятной грубой суеты голова у Гэджа шла кру́гом; к счастью, Каграт ни с кем не разговаривал и нигде не задерживался. Сдержанно отвечая на приветствия дружков («Глянь, етить твою, Каграт подвалил!»), он спешно проволок Гэджа через двор и впихнул в какой-то неприметный проход. Они поднялись по узкой, крутой и сырой каменной лестнице с плохо вымытыми, загаженными плевками ступенями и оказались в длинном сводчатом коридоре со множеством низких деревянных дверей по обеим сторонам. Здесь было сумрачно и дымно, пахло плесенью и неизбывным кухонным чадом, кисловатыми винными парами и вонью горелого масла из масляных коптилок, и здесь, как и повсюду, праздно толпились уруки (некоторые поглядывали на Гэджа с подозрением и недоумением, но доставать Каграта расспросами, видимо, не решались). Каграт остановился возле одной из дверей, пошарил в загашнике, нашёл ключ, не без брани и возни отомкнул заржавевший замок и втолкнул Гэджа в небольшую, пахнущую прелью тёмную комнатушку — сюда просачивался лишь лучик света в щель между неплотно прикрытыми ставнями.
— Сиди здесь. Я скоро вернусь. — Дверь за орком со скрежетом захлопнулась, и в замке лязгнул ключ.
И Гэдж — наконец-то! — остался один.
От обилия дум, чувств, впечатлений, впитанных за этот долгий сумбурный день, он чувствовал себя совершенно больным. Всё так странно и причудливо изменилось в одночасье, что происходящее никак не желало укладываться у него в голове, представлялось скорее бредом и болезненным вымыслом, нежели грубой действительностью. Подумать только: ещё несколько часов назад он беспечно разговаривал с Радагастом и мирно лечил несчастного барсука, потом привычно бродил по лесу и по болотам — и вдруг, точно по власти какого-то недоброго волшебника, все так необычайно исказилось, он внезапно словно перенёсся в какой-то другой, незнаемый, непонятный мир — странный, чуждый, вывернутый и временами пугающий… мир, в котором живут его сородичи и соплеменники, его отец… Гэдж с трудом мог заставить себя собрать раздробленные мысли хоть в какую-то неуклюжую крепь и вновь обрести душевное равновесие.
Он огляделся. Каморка, в которую втолкнул его Каграт и которая, по-видимому, служила орку постоянным местом обитания, была невелика. Здесь имелся низкий лежак с кучей тряпья и чьих-то неопознанных шкур, лавка, колченогий столик, хозяйственно подпертый поленом, и пара табуреток, имевших такой вид, словно помимо непосредственного назначения им ещё приходилось играть роль наиболее весомого довода при всевозможных спорах. В углу уныло скучал покрытый пылью очаг, тут же рядом, в небольшой каменной нише, закрытой занавеской, находился ларь с углем. На настенной полке была грудой свалена жестяная посуда, огарки свечей, оселки, засохшие хлебные корки и прочий мусор. В единственное узкое окошко, закрытое ставнями, робко просачивались серенькие вечерние тени.
Гэдж подошёл к окну, сбросил металлические крючки, осторожно приотворил одну ставню. Внизу открылся двор, на котором по-прежнему кипела бурная невнятная деятельность, гоношились орки и бродил по куче отбросов ободранный рыжий кот. Где-то на стенах однотонно перекликались часовые. По брусчатке прогрохотала телега, остановилась возле дверей подвала, к ней подбежали «козявки», принялись разгружать мешки и бочонки. Уруки, обрадовавшиеся новому развлечению, вяло покрикивали на них и норовили дать замешкавшимся пинка, но снаги, не прекращая работу, визгливо огрызались и уворачивались с завидной ловкостью; всё для всех было обыденно, рутинно, привычно, в порядке вещей. Один из «козявок» неуклюже оступился, выронил мешок — и кто-то из уруков под улюлюканье дружков наподдал ему кнутом по ногам…
Смеркалось. Каграт не возвращался. Гэдж ждал его, сидя на лавке возле окна, положив голову на руки, и мозги его пухли от мрачных дум, точно перепревшая каша. Что теперь со мной будет, спрашивал он себя. Куда я попал? Какая судьба мне отныне уготована — мне, чужаку, совершенно домашнему и ручному кутенку, оказавшемуся в стае настоящих волчар — диких, свирепых, беспощадных, живущих по своим, волчьим, законам?.. Он вздохнул; Каграт все не появлялся, и, когда стало совсем уж темно, Гэдж порыскал на полке в поисках свечи или масляной лампадки. Нащупал свечной огарок, поставил его в жестяную миску и запалил найденным тут же огнивом. По стенам каморки расползлись уродливые рваные тени — будто жалкие клочья его былых наивных мечтаний и представлений о мире…
Внезапно он вспомнил — Гэндальф! Ведь волшебник сейчас тоже находится где-то здесь, в Дол-Гулдуре, может быть, не так уж и далеко от Гэджа… Пусть он никогда ничего не узнает о своём непутевом спутнике, пусть не подойдёт к Гэджу, не пожмет ободряюще его плечо, не скажет, посмеиваясь в бороду, несколько добродушно-лукавых слов, — но от одной мысли о том, что Гэндальф находится где-то тут, рядом, в этих же стенах, орку стало теплее и спокойнее на душе…
Громко скрежетнул ключ в замке. Отец?
Гэдж вздрогнул и оглянулся — он, оказывается, задремал, скорчившись на лавке возле окна и уронив голову на скрещенные на подоконнике руки.
Дверь как-то нехотя, с судорогой распахнулась, и в каморку ввалился Каграт — и сразу, казалось, заполнил собой крохотное помещение до краёв. Орк шумно отдувался, топал сапожищами, задевал за все углы и выступы, качался и пошатывался, от него за милю разило едкой винной кислятиной, и Гэдж с неприятным холодком в груди понял, что папаня пьян в дрова… Сочно рыгнув, Каграт по дуге пересёк комнату и рухнул на табуретку возле стола. Гэдж замер, обхватив плечи руками. До сих пор, сидя в темноте и одиночестве, он жаждал, чтобы отец наконец вернулся и развеял все больше овладевавшие им тоску и уныние — а сейчас отчего-то не менее горячо возжелал не попадаться бате на глаза… и хорошо бы Каграт вообще никогда не вспомнил о его, Гэджа, существовании! Увы. Некоторое время орк сидел возле стола, тупо глядя прямо перед собой, почесывая свалявшуюся колтунами шевелюру и что-то невнятно бормоча под нос, потом поднял голову — и увидел Гэджа.
— А-а… т-ты здесь… леший! — прохрипел он словно бы с удивлением, точно, изрядно прополоскав горло сивухой, уже начал считать Гэджа чем-то вроде досадного бесплотного видения, которое примерещилось ему в тумане болотных испарений. — Ну-ка, п-поди сюда.
Гэдж, с трудом переставляя вялые негнущиеся ноги, подошёл.
— Значит, гришь, ты у волшебника до сих пор жил, м-м? — грозно вопросил Каграт. — И он тебя учил… вс-сяким штукам?
— Ну, учил, — осторожно ответил Гэдж.
— Чему учил? — Каграт насмешливо всхрапнул. — На пальцах с-считать, что ли?
Гэдж пришёл в замешательство:
— Ну, математике… Грамоте. Ещё медицине.
— Дрессировал, как медведя, ха! — Каграт добыл из-за пояса и хлопнул на стол засаленную бумажку, в которую, судя по запаху, недавно был завернут кусок копчёной рыбы. — Ну-с, давай, читай! Пс-смотрим, какой ты грамотный.
Текст, к счастью, оказался написан тенгваром. С трудом разбирая на промасленной бумаге едва видные буквы, Гэдж начал читать — что-то про доспехи и про то, как следует с ними обращаться, — но, не успел он одолеть и пары предложений, как Каграт, коротко взрыкнув, вырвал бумажку у него из рук и швырнул её в холодный очаг.
— Ладно, в-вижу, читать ты и вправду умеешь, — хмуро проворчал он. — Нах-хрена, хотел бы я знать…
— Что нахрена? — не понял Гэдж.
— Нахрена тебе читать, в-вот что. — Каграт фыркнул. Успехи Гэджа его явно не впечатлили, хотя сам он с трудом мог изобразить на бумаге даже собственное имя. — Грамотей! П-понабили тебе в мозги всякой дряни…
— Почему это — дряни? — голос Гэджа дрогнул от негодования. — Разве разуметь грамоте — это плохо?
— Плохо, не плохо… Кхакого лешего тебе эта грамота, объясни? Доносы с-строчить? Радбуг вон тоже грамотный — и ш-што, ему от этого легче? Заруби себе на носу — здесь тебе ф-фы… фуфыриться не придётся. Ты — урук, а не какой-то там п-пршивый писака, понял? Так что не высовывайся — целее будешь. Усёк? — Каграт сердито сплюнул. Достал из-за пазухи кожаную флягу, зубами вытянул пробку, глотнул, поморщился, потом вдруг ещё о чем-то покумекал — и бросил на Гэджа пронырливый взгляд. — С-смотри!
Он вытащил из-за пояса короткий нож, подбросил его в руке, секунду примерился — и стремительно, почти без замаха метнул нож в дверь. Нож зазвенел, на добрых полдюйма вонзившись в крепкое тёмное дерево.
— Сумеешь так? — Каграт, хитро посверкивая глазами, весело ухмылялся.
— Нет, — мрачно сказал Гэдж.
— Где уж тебе, с-сопливцу. — Лоснясь от самодовольства, орк взмахнул кнутом — и кожаный кончик шлеи, со свистом распоров воздух, ловко сшиб с полки жестяную кружку — она подскочила, крутанулась, и, сделав замысловатый кульбит в воздухе, с дребезгом нырнула точнехонько в пустое ведро. — А так?
— Не смогу, — процедил Гэдж сквозь зубы.
— Глоб! Ладно, не с-скули. Научишься. Я тебя научу, гуул раздери! — Каграт громко рыгнул в приливе воодушевления. — Я из тебя сделаю… настоящего орка, а не п-пршивую книжную крысу! Ш-шоб было что Визгуну предъявить… без вопросов. Завтр-ра же… и сделаю! П-понял? Дубина… — Он тяжело поднялся, сделал вперёд два нетвердых шага и тяжело повалился на свой лежак. — Спать давай, слышь! — рявкнул он на Гэджа. — С-спать! Я сегодня устал, как распоследний «крысюк»… — Он вдруг что-то сообразил, смахнул с полатей ворох тряпья и швырнул его Гэджу. — Вот тебе постель… ложись х-хде-нибудь там… на лавку. Параша возле двери, коли приспичит, с-смотри не промахнись! — Он заржал. Потом безвольно упал на лежанку и почти тотчас же захрапел, приоткрыв рот, разбросав по полатям могучие руки-ноги, распространяя вокруг себя целый букет сложносочиненных ароматов…
Гэдж, растерзанный впечатлениями, потерянно стоял посреди комнаты, глядя на спящего. Сколько же всего на него свалилось сегодня — болота, его сородичи, Каграт, гуулы, тролли, Чёрный Замок и эта мрачная, сырая, тёмная конура, где ему, по-видимому, отныне предстоит жить… И что же ему теперь делать? Что? Оставаться здесь с… отцом? И позволить Каграту «сделать» из него «настоящего орка»? Или все-таки попытаться улизнуть, вернуться в тот, оставшийся где-то за кольцом болот мир, где ему все так привычно и знакомо, где он провел пятнадцать лет своей жизни и где, в общем-то (он только сейчас с отчетливой прямотой начал это осознавать), он был так безмятежен и счастлив? О, Гэндальф, Гэндальф, в смятении думал Гэдж, где же ты, помоги мне, Гэндальф, как мне сейчас нужен твой совет, твоя поддержка, просто твоя твёрдая и надёжная рука… Скажи, как мне отсюда бежать? Как вырваться из этой мрачной дыры? Как просочиться сквозь стены, миновать запертые ворота, пройти мили и мили вражеских земель и проклятые топи, кишащие гуулами, и как при этом не дать батяне меня изловить?..
Тут Каграт как будто услыхал его мысли; храп внезапно прекратился, и в наступившей тишине орк произнёс — глухо, но свирепо, совершенно твёрдым и ясным голосом:
— Вздумаешь удрать — пеняй на себя! Поймаю и ноги отломаю, понял!
Гэдж понял. Молча взял брошенное ему тряпье, расстелил на широкой лавке, улегся, зарывшись лицом в вонючее шмотье. «Силы небесные, — промелькнула у него в голове неожиданная мысль, — да ведь он даже не спросил, как меня зовут!» Впрочем, он был слишком подавлен и обессилен, чтобы думать ещё и об этом; плотно зажмурил глаза и закрыл голову рукой, чтобы не видеть ничего вокруг и не слышать молодецкого папашиного храпа…
Эта ночь тянулась для него бесконечно.