Именно сейчас Гэндальфу пришлось пожалеть о том, что у него нет ни посоха, ни меча…
Орков оказалось не двое и не трое, а полдюжины, но двоих волшебнику удалось отшвырнуть к стене, а одного полоснуть ножом по горлу прежде, чем тот понял, что происходит… и все же перевес сил был не на стороне мага, потому что на вопли Шмыра из закоулков коридора набежали другие орки, а потом еще другие, а потом еще… Гэндальф отбросил их воздушным сгустком, расшвырял, как кегли, но потом из мрака, метя в затылок, прилетел камень и сбил волшебника с ног, и почти тотчас, не успел Гэндальф прийти в себя, появился он… Темный субъект в бархатном камзоле и плаще с капюшоном, под которым не видно было лица, вышел из-за угла и остановился посреди коридора, спокойно, с терпеливой презрительностью разглядывая свару — и веяло от незнакомца холодом и недружелюбием, и на пальце его поблескивало кольцо — оправленный в золото аметист — и исходила от этого кольца явственная угроза, тяжёлая, холодная сила, готовая убивать. Но хуже всего был не глухой капюшон незнакомца, не его брезгливая отстраненность и неумолимое бесстрастие, а то, что Шмыр, который до сих пор, закрывая голову руками, жалко ныл и корчился возле стены, вдруг бросился к этой темной фигуре и, поскуливая, судорожно прильнул к её ноге, будто верный пес, провинившийся и знающий об этом, но еще надеющийся вымолить прощение. И вот именно тогда Гэндальф понял, что сопротивление, в сущности, бесполезно…
А потом все вокруг провалилось в пустоту.
* * *
Он очнулся и некоторое время лежал неподвижно, позволяя царящему вокруг холоду завладеть каждой клеточкой его существа. Все его тело ломило, словно попавшее под телегу. Голова была распухшей, чужой, точно купленной по дешевке в лавке старьевщика, в виске пульсировала боль, к горлу подкатывала дурнота, во рту ощущался мерзкий привкус какого-то, видимо, отнюдь не лекарственного зелья… Волшебник чувствовал себя размокшим куском глины, мягким и бесформенным, яростно размазанным по полу чьей-то тяжелой лапой — тоненьким таким, местами исчезающим слоем.
Он медленно повернул голову и осмотрелся.
Он лежал на дерюжке, расстеленной на каменном выступе в совершенно пустой, без окон, крохотной келье с потеками сырости на голых каменных стенах. С одной стороны темница была забрана частой железной решеткой, глядящей в такой же пустой, угрюмый коридор, освещаемый несколькими факелами — один торчал в шандале как раз напротив. Воздух был плотный, как рогожа, напитанный влагой; пахло прелью, плесенью, гнилью, тинистыми испарениями болота, мертвое ледяное дыхание подземельных камней обволакивало холодом, как погребальное облачение. Ни одежды своей, ни вещей Гэндальф поблизости не обнаружил и ничего не мог сказать об их дальнейшей судьбе; на нем осталась лишь нательная рубаха да льняные портки, из штанин которых жалко торчали белые от холода босые ноги (кому-то из орков приглянулись его сапоги?). Пленника не связали, и руки у него оставались свободными, но ступни замёрзли так, что он их практически не чувствовал, точно они были закованы в незримые ледяные колодки. Где-то в глубине подземелий с удручающей монотонностью капала вода, потрескивал факел, шуршали и поскрипывали крысы…
Ну-ну. И что теперь, спросил себя Гэндальф.
Тьма давила — почти физически.
Сопротивляться ей волшебник не мог. Сил не было никаких — он ощущал себя рыхлым, вялым и сморщившимся, точно выпитый до дна кожаный бурдюк. Совершенно пустым…
Он съежился на своем неудобном ложе, подтянув колени к животу, свернулся калачиком, обхватив плечи руками — укрыться ему было совершенно нечем, кроме собственной бороды. Короткая схватка в коридорчике напоминала о себе болью в затылке и отбитых ребрах, все дальнейшее тонуло в тумане; урывками помнились чьи-то искаженные лица и морды, хриплые сдавленные вопли, вонь чадящих факелов, чьи-то мелькавшие перед глазами ноги в расхлябанных опорках, какие-то ступени, заляпанные чем-то липким — а потом в виске мага остро и болезненно вспыхнуло… или это случилось еще до того, как его волокли по залитой кровью лестнице? Впрочем, неважно, ясно одно: его все-таки оглушили, а потом, уже в полубесчувственного, влили какую-то дрянь, начисто отшибающую сознание… А Шмыр? Где он теперь? Что связывает его с той явившейся из тьмы мрачной фигурой в низко надвинутом капюшоне? Неужели он действительно вел Гэндальфа в Замок, лишь исполняя возложенную на него роль, стремясь увлечь спутника как можно дальше в недра Дол Гулдура, чтобы уж наверняка отрезать ему все пути к отступлению и с торжеством сдать в длинные вражьи лапы? Или просто «подпал под влияние чар Замка», растерялся и испугался в неподходящий момент? Или — что? Дурашка Гэдж оказался прав? Не понимаю, как ты можешь ему доверять…
Гэндальф закрыл глаза.
Ему не хотелось об этом размышлять. Да и не моглось. Слишком все было паршиво, муторно и мерзко. Слишком неприятно было осознавать, что на этот раз маг ошибся, и доверие было оказано не в нужное время, не в нужном месте и не нужному человеку.
Раскурить бы трубочку, тоскливо подумал он…
Где-то в конце коридора загремела решетка, затопали торопливые приближающиеся шаги. В застенок заглянул плюгавенький лысый орк.
— Очухался, дед? Ну, щас.
Орк бегом удалился, но через пару минут вернулся в сопровождении двоих рослых уруков и желтолицего, с раскосыми глазами вастака — видимо, надсмотрщика.
— Вставай, — равнодушно буркнул вастак, не глядя на пленника. — Тебя ждут.
«На званый ужин? Без меня не начинают?» — вяло подумал Гэндальф. С трудом преодолевая сопротивление непослушного тела, он попытался подняться. Дурнота тут же навалилась на него с неслыханной силой, влажные стены темницы поплыли, закачались перед глазами, точно волшебник очутился на палубе корабля в сильную болтанку. Уруки не стали дожидаться, пока он придет в себя, живо подхватили его под белы рученьки, выволокли из каменного мешка и потащили куда-то во чрево подземелий — по коридору, за поворот, по короткой лестнице, втолкнули в большое, но угрюмое, с низким потолком темное помещение, тем не менее показавшееся Гэндальфу почти уютным — здесь, по крайней мере, было тепло…
Комната освещалась очагом, в котором жарко горел костер из угля и кусков торфа. На сырых каменных стенах дрожали зыбкие тени, отблески неверного света; видимо, зальчик располагался над поверхностью земли, потому что в узкое, забранное частой решеткой оконце, находящееся под самым потолком, виден был клочочек ночного неба. Орки подтащили Гэндальфа к грубому деревянному столу, находящемуся в передней части помещения, и небрежно уронили на лавку. Сидевший по другую сторону стола человек — тот самый недавний знакомец в плаще с капюшоном — даже не поднял на пленника глаз от длинного, мелко исписанного пергаментного свитка.
— Хорошо. Ступайте, — сказал он оркам приглушенным, немного свистящим полушепотом — как будто с голосовыми связками у него было не все в порядке.
Стражи безмолвно ретировались. Человек, сидевший напротив — человек ли? голова его настолько глубоко утопала в необъятном капюшоне, что Гэндальф совершенно не видел его лица (на какой-то момент у мага возникло мерзкое ощущение, что там, под капюшоном, и вовсе пусто); тем не менее этот странный субъект на секунду поднял глаза от бумаг. Взгляд у него был холодный и ощупывающий, колющий, как копье; затем фигура в плаще неторопливо всколыхнулась, извлекла из-под стола глиняный кувшин с крышкой, плеснула из него в деревянный кубок ярко-алую, точно подкрашенную кармином жидкость и, не глядя, придвинула кубок волшебнику.
— Выпейте, — равнодушно сказал дознаватель. — Полегчает. — Он опять вернулся к чтению, точно разом потеряв к пленнику всякий интерес.
Гэндальф не без опаски понюхал содержимое кубка — оно благоухало ароматным, хорошо выдержанным виноградным вином и как будто не содержало в себе ничего нездорового. Ну ладно, сказал себе маг, если бы надзирателям требовалось влить в меня изрядную долю дурманящего зелья, они бы сделали это, не утруждая себя получением согласия с моей стороны. Он осторожно сделал глоток…
Это действительно было вино — теплое, очень насыщенного, чуть вяжущего вкуса — такие вина привозили на Запад из Дорвиниона. Оно согревало и придавало сил; бодрящее тепло пробежало по жилам волшебника, оживило застывшее тело и мозг, и пальцы босых ног, до сих пор казавшиеся магу фарфоровыми — того и гляди отколятся и раскатятся по полу — немного оттаяли. Плотный, как на болотах, туман, клубившийся в голове, некоторым замечательным образом поредел, и, немного придя в себя, Гэндальф осмотрелся более внимательно.
Помещение было низким, сырым, полуподвальным; здесь, в отличие от остальных подземелий, витали запахи не болота — скорее трудноопределимые, источаемые каждым дюймом стен застоявшиеся миазмы страдания и страха, боли, отчаяния, засохшей крови и смертного пота. Посреди подвала воздвигалась деревянная колода, покрытая едва заметными бурыми пятнами; дальше, в глубине помещения, виднелась крепкая станина дыбы, оснащенная ремнями, валиками и странными приспособлениями с винтами и зажимами. На полке в стенной нише располагались неприятного вида инструменты: плети, клещи, шипастые цилиндры, многохвостые кошки, блоки для подвешивания и растягивания, небольшие пилы, длинные острые спицы, цепи, колодки, стальные шлемы и воротники, железные решетки и пруты различнейшей формы. Дальний угол зала был завешен плотной черной тканью, но волшебник отлично представлял, что она за собой скрывает: жаровни, «кресло правды», железную деву, деревянные треножники с заостренной верхушкой и прочие приспособления, рассчитанные на утонченные истязания и призванные служить для устрашения, наказания и добывания полезных сведений.
Кроме дознавателя, занятого свитком, в помещении находились еще две темные, закутанные фигуры, сидевшие возле очага: тщедушный, бесцветный, как водоросль, человечек с редкими мышиного цвета волосами и болезненно-бледным, будто никогда не видевшим солнца лицом; он нежно полировал кусочком замши какое-то изуверское орудие, похожее на черную когтистую лапу. Его напарник казался личностью куда более примечательной — это, несомненно, был пещерный тролль, но странно щуплый и малорослый для существ этого вида, этакий тролль-карлик: бесформенная глыбка плотных телес, покрытая не то щетиной, не то зеленоватой чешуей, и облаченная в грязное, неопределенного цвета рубище. Он сидел на корточках, слегка наклонившись вперед и едва заметно покачиваясь на пятках, опираясь на шишковатые костяшки пальцев — его длинные кривые лапы свисали до пола. Но невольная дрожь пробрала Гэндальфа при взгляде на его лицо, на безвольно отвисшую нижнюю губу, на мутные глаза, прячущиеся под выступающим лбом, на свисающую с подбородка нить клейкой слюны с прилипшими к ней частицами грязи — это была физиономия слабоумного… Тролль был занят тем, что с отвратительным, жадным интересом следил за руками напарника, наводящими лоск на пыточный инструмент — пока его вниманием не завладело появление пленника. Крохотные, налитые кровью глазки нащупали Гэндальфа — и в дремлющем мозгу юрода забрезжила рожденная в муках мысль, извращенный интерес; слюнявые губы сложились в плотоядную ухмылку, из пасти вывалился лиловый язык, и на отталкивающей роже выразилось алчное предвкушение зрелища чужих страданий — должно быть, единственной вещи, по-настоящему доступной его убогому, недоразвитому уму… Волшебник поспешно отвел взгляд.
Тишину, стоявшую в подземелье, нарушало лишь потрескивание углей в очаге да глухое утробное урчание тролля. Где-то в темном углу, за занавесью, что-то шевелилось и едва слышно поскуливало, точно там прятался большой пес. В мерцающем пламени очага поверхность стола перед Гэндальфом казалась графленой; вся она была закапана потеками воска, испятнана чернильными кляксами, замусорена обрывками пергамента и обрезками перьев. Чернильница представляла собой нечто причудливое, желтовато-белое, оправленное в медь, с пустыми глазницами и большими, торчащими вперед широкими зубами-резцами. «Занятно, должно быть, — мрачно подумал Гэндальф, — окунать перо в раздробленный крысиный череп».
— Мёрд, — сказал вдруг дознаватель, его голос-полушепот звучал как-то странно, будто доносился со стороны: словно вместо него говорил кто-то другой, прячущийся в темноте. — Ты, я вижу, опять включил в список клещи для выдирания ногтей… Разве эта заявка не была выполнена еще прошлой зимой?
Бесцветный человечек поднял голову, ежась, будто от сквозняка.
— Да, была… Ну и что? Инструмент вновь пришел в негодность, господин Кхамул.
— В негодность?
— Переломился винт, скрепляющий рукояти, — Мёрд покосился на тролля, который, самозабвенно пуская слюни, по-прежнему не спускал с Гэндальфа вожделеющего взора. — Видите ли, бывают моменты, когда Гомба… не способен толково соразмерять собственную силу.
— Не стоит доверять Гомбе такие нежные инструменты, Мёрд, — спокойно заметил Кхамул. — Стоимость новых клещей будет вычтена из твоего содержания.
— А почему не из содержания Гомбы? — сердито проворчал Мёрд. Но Кхамул предпочёл пропустить его слова мимо ушей.
— А что случилось с малым винтовым прессом? Тоже пришел в негодность?
— Н-нет… Просто механизм проржавел насквозь.
— Надо было чаще смазывать шестерни.
— Надо было чаще смазывать шестерни хорошей смазкой, — сварливо возразил Мёрд, — а не той ослиной мочой, которую привозят с восточных холмов. Да закажите уже у гномов приличное, качественное масло! Разве вы не знаете, в каких условиях мне приходится работать? — Как-то нервно дергая шеей, он обвел взглядом сырые, серые, в потеках влаги подвальные стены. — Сырость, холод, плесень… Любой механизм не выдержит такой мокрети, я уже не говорю о себе. Но кого интересует моя подагра, поясничная грыжа и еженощная ломота в теле? Впору требовать усиленный паёк за вредность…
— Обратись в Канцелярию, пусть писцы составят жалобу, — безучастно откликнулся Кхамул. — Она будет рассмотрена в течение месяца.
— Да что толку-то? — негодовал Мёрд. — Я подавал прошение в прошлом году — и что? Кому какое дело до проблем мастера заплечных дел? Вам всем только подавай результат… да чтоб все было чисто и аккуратно, чтоб материальчик не попортить! А если я завтра решу уйти на покой — где вы сейчас найдете такого покладистого и умелого палача, эм?.. А, да что там! — Он безнадежно махнул рукой с видом человека, окончательно раздавленного равнодушной вселенской несправедливостью. — Кстати, отметьте там у себя — подноготные иглы, обручи и воронки лучше изготавливать из меди, железо моментально ржавеет…
Гэндальф вновь отпил глоток вина, поперхнулся и закашлялся. Кхамул скатал свиток и, убрав его во внутренний карман плаща, посмотрел на пленника — обратил к нему темный, спрятанный под капюшоном провал лица.
— Гэндальф Серый, — произнес он негромко. Это был не вопрос — утверждение, которое не требовало ответа. — Он же Митрандир, он же Инканус, он же Серый бродяга и еще леший знает кто… Ну-с, сударь, и как прикажете к вам обращаться?
Гэндальф развел руками.
— А это имеет для вас какое-то значение?
Кхамул, откинувшись на спинку скамьи, задумчиво покручивал в пальцах, затянутых в тонкие кожаные перчатки, небрежно очиненное перо. Странно, но кольца с аметистом на его руке не было… либо Кхамул не желал его попусту кому-либо демонстрировать.
— Да нет, не особенно. Послушайте, Гэндальф или как вас там… зачем вы вообще сюда притащились, а?
— Честно? — хрипло спросил волшебник. — Просто хотел узнать, что здесь происходит… Лесной Замок много лет стоял пустым и покинутым, без хозяина… а сейчас здесь просто кипит жизнь и жаркая неудержимая деятельность. Это, знаете ли, не может не вызывать у окружающих определенного любопытства.
— Вы забыли добавить словечко «нездорового», — Кхамул устало вздохнул. — Да и зачем, собственно, вам понадобилось лезть в Дол Гулдур через нужники и отводные канавы? Почему вы просто не поставили нас в известность о том, что намерены нанести визит? Вас бы приняли, как дорогого гостя и дружественного посланника, со всем подобающим вниманием, обхождением и почестями.
— Что ж, это еще не поздно исправить, — бодро заметил Гэндальф.
— Поздно, — сухо сказал Кхамул. — Вас поймали, как шпиона… и относиться теперь, боюсь, станут соответственно. Вы, конечно, понимаете, с кем имеете дело? — На секунду он отбросил с головы капюшон.
Что ж, ничего особенно ужасного Гэндальф не увидел… В полумраке подвала лицо Кхамула казалось странно бесплотным, прозрачным, почти призрачным, и при прямом взгляде на него представлялось белым размытым пятном с черными провалами глаз, в которых мерцали красноватые огоньки. Лишь боковым зрением можно было ухватить неуловимые развоплотившиеся черты: правильные, тонкие линии широких скул, брови вразлет, крупный прямой нос, твердый подбородок и гладкие темные волосы, характерные для восточных народов. Впрочем, Гэндальф не успел разглядеть подробности: Кхамул вновь укрылся под капюшоном, втянулся в недра своего одеяния, как черепаха под панцирь.
— Этого, я надеюсь, достаточно, чтобы вы не тешили себя ложными надеждами, Гэндальф?
— Я уже давно не тешу ложными надеждами ни себя, ни других, Кхамул, — спокойно заметил волшебник. В наружности назгула не было ничего особенно отвратительного или устрашающего, разве что голос его звучал слегка необычно… и тот жуткий, пронимающий до печенок вой, который заставлял Шмыра съеживаться и вжиматься в землю, как-то плохо вязался с обликом этого явно образованного, хорошо воспитанного и умеющего себя преподнести существа. Разве что назгулы издают эти ушераздираюшие звуки с помощью неких подручных инструментов, вдруг подумал Гэндальф, — чисто для устрашения невежд и создания нужного впечатления…
В дальнем углу помещения, за занавесом, вновь послышался негромкий шорох. Но виновником его, как тут же выяснилось, была вовсе не собака и не крысы.
Отдернулась черная кулиса, и в щель на секунду выглянуло лицо: нелепо скроенное, изрытое бороздами шрамов, обезображенное больным, выпученным глазом, выкатившимся чуть ли не на лоб… Шмыр. Калека опасливо осмотрелся, наткнулся взглядом на Гэндальфа — и так вздрогнул, точно его хлестнули розгой. Половина его жуткого лица мгновенно стала мертвенно-бледной, а другая — напротив, багрово-красной, цвета крепкого свекольного отвара, это было видно даже в полумраке подвала. Издав хриплый, булькающий горловой стон, Шмыр вновь поспешно нырнул за занавес, и оттуда донеслись глухие, отчетливые размеренные удары, будто калека в припадке самобичевания принялся биться головой о стену.
— Пхут! — сердито сказал Кхамул. — Ты еще здесь? Пхут!
Что это за имя такое — Пхут? — мимоходом подумал Гэндальф, это ведь даже не имя, так… брезгливое ругательство на орочьем языке.
Шмыр, постанывая, вновь выглянул из-за занавеса — он ёжился, кряхтел и скулил, подрагивая всем телом. Потом согнулся в три погибели и медленно, чуть ли не на четвереньках принялся пробираться вдоль стены, стараясь держаться подальше от Гомбы — жалкое, искалеченное, вконец затравленное существо: пес, впавший в немилость и нещадно битый, но не смеющий ослушаться хозяина. Лицо его было мокро от слез… Сейчас, в неверном свете очага стало видно, что калека закутан в серое шмотье, в котором Гэндальф после некоторого сомнения признал собственное дорожное одеяние. И плащ волшебника достался Шмыру, и пояс, и балахон, видимо, после обыска пожалованный холопу (в награду?) щедрой хозяйской рукой, и, вероятно, сапоги…
— Вы на Пхута-то не пеняйте, — ласково сказал Кхамул магу — таким тоном, словно речь шла о вещах само собой разумеющихся. — Конечно, если бы не он, наша беседа, возможно, и не состоялась бы… но, в конце концов, вряд ли он хотел намеренно вас подставить и предать в руки охраны, просто, э-э… обстоятельства оказались сильнее него. Там, в Башне, его держат, гм, ради потехи, выпускают иногда побродить по болотам, проветрить головушку… в головушке у него, видите ли, не все в порядке, подчас некоторые забавы… вернее, магические опыты могут вызвать весьма неожиданный результат. Временами может показаться, что положение комнатной зверюшки Пхута тяготит, но на самом-то деле он очень привязан к Замку — наверно, он даже сам не подозревает, насколько сильно… Очень привязан. — Кхамул явно вкладывал в эти слова какой-то иной, вполне определенный смысл. — Между нами говоря, я полагаю, что поначалу он действительно надеялся оказаться вам полезным и скрытно провести вас в Крепость, но, должно быть, в какой-то момент не сумел побороть своего, гм, трепета перед карающей дланью Башни. Он-то знает, что рано или поздно ему придется туда вернуться — и решил на всякий случай обезопасить себя за ваш счет, вот и все… Прекрати скулить, шелудивый, — прежним тоном, не повышая голоса, ровно добавил он: Гэндальф даже не сразу сообразил, что эта фраза адресована не ему, а Шмыру, который в этот момент издал особенно громкий и страдальческий стон. — Или я похлопочу о том, чтобы в этом месяце ты не получил своего снадобья… Мёрд, убери его.
Мёрд, пожевав неприятными, сморщенными, глубоко втянутыми в рот губами, что-то брюзгливо приказал Гомбе, и тролль тут же подхватился; в его застывшем, потухшем взоре засветилось голодное оживление — ни дать ни взять внутри зажглась невидимая лампадка. Впрочем, в его вмешательстве уже не было нужды: подобрав полы плаща, волочащиеся по полу, Шмыр проворно метнулся прочь и юркнул в приоткрытую дверь. Откуда-то из коридора донесся его горестный вопль: «А-а-о-о-ы-ы…»
— Вероятно, — сухо сказал маг, — сейчас самое подходящее время обсуждать проблемы этого несчастного затравленного создания, Кхамул. — Ему казалось, что назгул намеренно тянет с допросом, будто чего-то (или кого-то) ждет, прислушиваясь к раздающимся за дверью шагам. — Вряд ли цель нашей встречи состоит именно в этом.
— В чем же, по-вашему, она состоит? — миролюбиво спросил Кхамул.
— Вам нужно получить от меня некоторые сведения.
— И вы готовы нам их предоставить?
— А моя готовность или не-готовность что-то изменит?
— Откровенно говоря, вряд ли. Вы же понимаете, что вы живым из Замка не выйдете.
— Тогда какой мне смысл вообще хоть что-нибудь говорить?
— Ну, вы можете и не захотеть отсюда выходить.
— Гм. Что вы имеете в виду?
Дверь рывком распахнулась, и в помещение проскользнул еще один закутанный в плащ субъект — очередной имярек, неизвестная величина в этом шахматном царстве черных безликих фигур. Вошедший остановился возле окна, в полумраке, повернувшись к комнате спиной, и устремил взор в ночное небо, где явно происходило нечто более интересное, нежели на бренной земле, в этом мрачном сыром застенке. Гэндальф вздрогнул, его внезапно отчего-то проняло холодом, словно ледяной, промозглый сквозняк заполз в помещение сквозь невидимые щели в каменных стенах… Маг спросил, преодолевая этот холод, как путник преодолевает возникший на пути глубокий сугроб:
— Так что вам от меня нужно?
Шелестящий голос Кхамула по-прежнему звучал ровно и бесстрастно:
— Например, узнать, кто вы такой. И что делаете здесь, в Средиземье.
— Кто я такой? Вы знаете моё имя.
— Это не ваше имя. Это ваше прозвище.
— Не понимаю, о чем вы…
— Бросьте, Гэндальф. Вы же не человек. Сделайте одолжение, не считайте нас за совсем уж непроходимых болванов. Знаем мы, как вы бродите по западным землям и мутите воду… господин Митрандир или как вас там. Вы — воплощенный… и мы догадываемся, кто вас сюда послал и с какой целью. Но мы не знаем, сколько вас здесь — таких, как вы, и где вас искать.
— Нас… достаточно много для того, чтобы не дать вам погрузить Средиземье во тьму, — хрипло произнес Гэндальф. Осведомленность Кхамула не то чтобы застала его врасплох, но все же была достаточно неприятна. — Вот, собственно, и все, что я могу вам сказать.
Фигура возле окна лениво шевельнулась.
— «Погрузить во тьму»? Кого? Этих дикарей с западного берега Андуина? — Голос незнакомца звучал мягко, даже мелодично, но отчего-то странно резал слух — вероятно, оттого, что порой в нем проскальзывали холодные металлические нотки. — Право, уж от вас, Гэндальф, я не ожидал услышать подобного дешёвого пафоса. Откровенно говоря, нам нет до этих несчастных забулдыг никакого дела… и я был бы счастлив, если бы им точно так же не было никакого дела до нас.
— Но вы делаете все, чтобы на вас невозможно было не обращать внимания, — негромко заметил Гэндальф.
Незнакомец не ответил. Шагнул вперёд, откинул капюшон. Лицо у него было красивое, с тонкими нервными чертами, но до неестественности бледное, словно бы обескровленное, с едва приметным голубоватым отливом. Неопределённого цвета глаза смотрели спокойно, внимательно, чуть насмешливо, на твёрдом узком подбородке имелась миловидная ямочка. Тьма густела у него за плечами, и стояла в его взоре, как мутная болотная вода, и обрамляла его голову тёмным ореолом… хотя, возможно, это была просто густая и непокорная грива волос — слегка вьющихся, чёрных, как зимняя безрассветная ночь.
Спокойно, старый, сказал себе Гэндальф. Ничего неожиданного.
— Саурон, — помедлив, негромко произнес он. — Я… подозревал.
Саурон обворожительно улыбался.
— Рад, что оправдал твои ожидания, старик. Но я все же предпочитаю другое имя — Аннатар. Ну или Майрон, в крайнем случае.
— Неплохо выглядишь, — хрипло сказал Гэндальф.
— Ну, стараюсь, — скромно заметил Саурон. — Но мне пришлось потратить немало сил на придание себе… должного внешнего вида.
Он небрежно выпростал из-под плаща правую руку и возложил её на эфес кинжала, висевшего на поясе. Рука была бледная и нежная, как у девушки, по-эльфийски изящная, с длинными точеными перстами, лишь на месте указательного пальца торчал несоразмерно короткий и потому бросающийся в глаза уродливый обрубок.
Гэндальф, покосившись на него, вопросительно приподнял брови.
— А это зачем? Почему нельзя было… восстановиться полностью, так сказать, в целостном и первозданном виде?
Саурон медленно поднял правую руку и посмотрел на культю, бережно закрытую мягким кожаным наперстником. Ласково провел по ней пальцами левой.
— Это просто… напоминание, старик.
— О твоей ошибке?
— О том, как я вас всех ненавижу.
— А ты иногда… забываешь?
— Я не забываю ничего и никогда. Просто у меня много дел.
Гэндальф потер рукой лоб. Беседа — вроде бы легкая и непринужденная — плелась вокруг волшебника, точно ловчая сеть, слова висели в воздухе незримо, но всеохватно, липли к лицу, будто паутина.
— С какой миссией тебя сюда прислали, старик? — негромко спросил Саурон. — Вот что мне занятно узнать… Впрочем, в общих чертах я её представляю, конечно… кое-кому не сидится ровно на вселенском троне, но этот кое-кто слишком ленив, чтобы самолично поднять задницу, небрежно шевельнуть пальцем и раздавить такую ничтожную козявку, как я.
— И это всё? — помолчав, спросил Гэндальф.
— Нет, конечно. Меня интересует Единое… Ты знаешь, о чем я.
— Мне не известно, где оно. Никому это не известно.
— А эльфийские Кольца? Не то чтобы это представляло для меня какой-то практический интерес, но просто любопытно.
Гэндальф пожал плечами. Ему стоило некоторых усилий сохранять вид достаточно небрежный и безразличный.
— С чего вы решили, что я должен это знать? Я — посланник Западных земель, пусть так… но это не значит, что эльфы безгранично и безоговорочно мне доверяют.
Саурон позволил себе сдержанную усмешку.
— Глядя на твою физиономию, я бы, признаться, тоже не стал безгранично и безоговорочно тебе доверять… У Манве что, не нашлось за пазухой кого-нибудь попредставительнее?
— Неисповедимы пути Валар, — вскользь заметил Гэндальф.
В глазах Саурона плясали насмешливые огоньки.
— Тебя послушать, так ты ни о чем ни сном и ни духом. Чист и невинен, точно полевая ромашка. Только сделай одолжение, не пытайся нас обмануть.
— Почему? Это запрещено твоим личным указом?
— И избавь меня от твоего нелепого остроумия… Кстати, этот старик в буром балахоне, который тут шляется по лесу вокруг болот — тоже из ваших? Признаться, от того, что он копошится здесь, у меня под боком, мне ни жарко, ни холодно, вреда от него не больше, чем от сверчка за печкой, — посмеиваясь, Саурон обменялся быстрым взглядом с непроницаемым Кхамулом. — Если вы все такие, как он, то я начинаю склоняться к мысли, что нам, право, и опасаться-то нечего.
Гэндальф пожал плечами.
— Радагаст здесь не для того, чтобы разметать Дол Гулдур по камешку и сунуть тебя носом в кадушку… господин Аннатар. Он призван, чтобы… заботиться о природе и созданиях Йаванны, братьях наших меньших. Но, надо заметить, его весьма удручают и печалят эти гнилые болота, которые расползаются от твоей Крепости по лесу, как моровая язва.
Саурон, чуть помедлив, шагнул вперёд и присел на край скамьи. Водрузил локти на стол и, положив подбородок на скрещенные ладони, взглянул на пленника устало и печально, как на не оправдавшую его ожиданий, неподатливую и оттого совершенно бесполезную вещь.
— Увы. Болота — всего лишь побочный продукт некоторых… творимых в Башне тёмных заклятий. К сожалению, этого не избежать. Вынужден признать, что здесь, в Дол Гулдуре, не слишком здоровая и подходящая для людей среда, поэтому ни люди, ни даже гномы здесь долго не живут — болеют, хиреют… Нам потому и приходится использовать по большему счету именно орков, ибо они переносят подобный магический климат безо всякого вреда для себя. Н-да. — Подпирая голову правой рукой, он задумчиво разглядывал кончики пальцев левой. — У орков, надо сказать, неплохие задатки… но их нужно организовывать, обучать и натаскивать необходимым навыкам, ибо они разобщены, рассеяны по Средиземью и не слишком желают вылезать из своих пещер.
— Чему обучать и натаскивать? — хрипло поинтересовался Гэндальф. — Искусству войны?
— В том числе.
— Скорее — ничему, кроме.
— Как-то ты плоско мыслишь, старик…
— Лучше мыслить плоско, чем так, как ты. Орки — народ воинственный и не всегда… считающийся с интересами соседей, и тебе, конечно, выгодно направить их природную воинственность в нужное для тебя русло, вместо того, чтобы пригасить её и заменить стремлением к чему-нибудь более мирному. Научи их держать в руках соху, а не меч, научи созидать, а не разрушать… и я первым стану твоим ярым последователем и сложу балладу о твоих достославных подвигах. Стихоплет и тем более менестрель из меня так себе, но ради такого случая я могу постараться.
Он умолк — голос его внезапно ослаб и охрип, в горле как-то колко и неприятно запершило. Его слова разбивались о неподвижный, исполненный скорбной снисходительности взгляд Саурона, как волна разбивается о незыблемый и неумолимый прибрежный утес.
— Орки не приспособлены к «благим деяниям», старик. Они — простое орудие… незатейливое, тяжелое и грубое, как, к примеру, топор. С помощью топора можно проломить чью-то голову, но нельзя вырезать изящную статуэтку для украшения камина, ведь так?
— Зато можно построить новый дом. Разве это не благое деяние? Просто тебе это не интересно. «Приспосабливать» орков к чему-то ещё, кроме войны.
— Я даю им то, в чем они нуждаются.
— Ты даешь им то, в чем они нуждаются сообразно твоим умыслам.
— Но другие не дают совсем ничего. Кроме бессмысленной и безжалостной травли.
Волшебник прикрыл глаза. Этот разговор не вел никуда — вернее, вел в никуда, как горная тропа, обрывающаяся на краю пропасти… Несчастные босые ноги мага вновь начали отчаянно замерзать, и он потёр их под лавкой пятками друг о друга.
— Ну… в чем-то ты прав, — хрипло пробормотал он. — Пока орки живут в своих пещерах и никому не мешают, до них никому нет дела. И все же, если вручить им оружие и позволить беспрепятственно этим оружием пользоваться, они не остановятся перед тем, чтобы смести с лица земли всех, до кого смогут дотянуться… Это будет мир только для орков?
Саурон внимательно смотрел на него.
— Это будет мир для тех, кто окажется сильнее. Так было, так есть и так будет всегда, старик. Это справедливо.
Гэндальф прикусил губу.
— Боюсь, что у нас с тобой разные понятия о справедливости, господин… Даритель.
— Жаль, — вполне искренне сказал Саурон. — Я надеялся, что мы закончим этот разговор не в мрачном пыточном застенке, как заклятые враги, а в уютных покоях за чашей теплого ароматного вина, подобно добрым и понимающим друг друга союзникам. Но ты слишком цепляешься за свои убеждения.
— Ты, наверное, еще забыл добавить словечко «дурацкие»…
— А ты хочешь, чтобы я непременно это сделал?
— Мои убеждения слишком мне дороги, чтобы я мог с легкостью их изменить, — устало сказал Гэндальф. — Да и во что превратится этот мир, если каждый начнет менять свою точку зрения, как изношенные перчатки?
— Этот мир вообще ужасно несовершенен, Гэндальф, — безмятежно произнес Саурон. — Ты этого ещё не заметил?
— Но другого у нас нет. И мы не должны допускать в нем… перекосов.
Громко лопнула в огне сырая хворостина. Гомба глухо заворчал. Он по-прежнему не спускал с пленника тоскливого взора, его толстые, похожие на сосиски пальцы мелко подергивались, как будто уже чуяли рукояти пыточных инструментов. Мёрд поёжился возле очага; его лысая голова совсем провалилась внутрь покатых плеч, отчего он приобрел невероятное сходство с терпеливо ждущим добычу унылым стервятником.
— Перекосы случатся рано или поздно, — бесстрастно заметил Саурон. — Невозможно навечно ухоронить мир в стеклянной банке… А все новое всегда рождается через боль и кровь, старик.
Гэндальф поднял на него глаза. Это далось ему нелегко — ощущение исходящей от чёрной фигуры темной мощи лежало на его плечах холодной каменной плитой. Саурон сидел, царственно выпрямив спину, одетый во Тьму, точно в королевскую мантию, смотрел пристально, пытливо, слегка исподлобья, мрачно улыбаясь уголками губ, — и взгляд его давил и сковывал, как железные кандалы.
— Ты хочешь вернуться в Мордор, — сказал Гэндальф.
— Да. И рано или поздно я это сделаю, — спокойно откликнулся Саурон. — И при том растопчу любого, кто посмеет встать у меня на пути.
— Начнешь с меня?
— Но ведь ты не пожелаешь шагать со мной в ногу и в одном направлении?
— Ты же знаешь, что мы с тобой вряд ли сумеем договориться.
Саурон досадливо щелкнул пальцами.
— Увы. Не обессудь, но в таком случае мне придется передать тебя на попечение старины Мёрда. Поверь, это не доставит ни мне, ни тем более тебе ни малейшего удовольствия. Надеюсь, ты понимаешь, что сопротивление с твоей стороны в данных условиях бесполезно?
Гэндальф молчал. Возражать тут было нечего, недолгая беседа с Сауроном вымотала его так, что не то что какие-то заклятия — каждое слово приходилось произносить с усилием, точно ворочая неповоротливые гранитные глыбы. Кхамул, напоминая о себе, негромко кашлянул.
— Разве в этом есть какой-то смысл, господин Аннатар? Вздергивать его на дыбу? Он — воплощенный… и потому не боится ни пыток, ни боли, ни… смерти.
Саурон насмешливо улыбался.
— О, нет! Ты ошибаешься, Кхамул. На самом деле он сейчас куда более человек, нежели даже ты… Тело его во всем подобно презренной человеческой плоти, слабо и смертно, и он привязан к этой бренной оболочке куда больше, чем ты думаешь… уж поверь, я знаю, о чем говорю. Он способен испытывать и голод, и холод, и ужас… и боль. И страх смерти для него — не пустой звук. Что ж… — Он рывком поднялся. — Я с тобой не прощаюсь, старик — вероятно, нам вновь доведется свидеться через некоторое время. Возможно, через пару часов ты почувствуешь себя куда более… сговорчивым и согласным на уступки. Займись им, Мёрд, — отрывисто приказал он палачу, — пошлешь за мной, если возникнут какие-нибудь положительные сдвиги.
— Дыба, господин? — равнодушно спросил Мёрд. — Жаровня? Ворот? Подноготные иглы?
— Для начала десятка ударов кнутом будет вполне достаточно. — Саурон решительно повернулся на каблуках и, не медля, направился прочь, но на пороге на секунду приостановился и бросил через плечо: — И будь любезен, попридержи Гомбу, чтобы он опять… ненароком не сломал какой-нибудь жизненно важный винт. Мне этот старик все-таки нужен находящимся в здравом уме и твёрдой памяти, ясно?