Каграта «дома» не оказалось. Вполне ожидаемо.
Не чуя под собой ног, Гэдж вошел в каморку, захлопнул дверь и устало прислонился к ней спиной.
Что мне делать, спрашивал он себя. Что мне теперь делать?!
Руки у него тряслись, он был так растерян и (чего уж скрывать) напуган, что никак не мог собраться с мыслями и решить, что нужно предпринять в первую очередь. Необходимо было раздобыть воду, еду, одеяла, бинты, корпию, снадобья… Где? Как? У кого? Как потом переправить все это в подземелье? Как сделать это достаточно незаметно? И как вообще безнадежно не запоздать с этой неумелой, неуклюжей и не слишком толковой помощью?
«Спокойнее, — внезапно сказал в его голове голос Сарумана. — Дыши глубже, дружище… действуй последовательно, как знатный лорд на званом обеде. Соблюдай очерёдность яств: первое, второе и третье… Первое — бульон: то, что поможет подготовить почву для дальнейших телодвижений. Второе — основное блюдо, мясное и сочное: то, что ты можешь сделать прямо сейчас. Третье — десерт, который хорошо бы употребить после хорошего жарко́го, но можно оставить и напоследок. Во всем должна быть система».
Гэдж перевёл дух. Ему отчего-то мучительно захотелось есть.
Интересно, спросил он себя, есть ли здесь, в Замке, лекари, хоть какие-нибудь? Должны быть, ведь даже тут кому-то приходится пользовать занедуживших людей, орков и скотину. Но где их искать? Да и кто согласится тратить ценные зелья и снадобья на какого-то полудохлого «крысюка»? Каграт упоминал о неком непонятном «Шарки»…
Гэдж вытащил старое одеяло и какое-то заплатанное тряпье из неряшливого вороха овчин и шкур, брошенных на кагратову лежанку. Потом достал из-под лавки свою котомку, вынул из неё жестяную флягу. Рядом с сумкой, забившись в угол, лежало ещё кое-что, Гэджем уже позабытое — злосчастная берестяная торба с немейником… Серые цветочки увяли и слиплись в неряшливый ком, но, в конце концов, разобрать их и отделить никуда не годные растения от более-менее сохранившихся было несложно. В конце концов, почему бы и нет? — спросил себя Гэдж. На безрыбье, как известно, и рак сойдет за сома…
Для изготовления мази требовалась жировая основа.
К счастью, на столе отыскался принесенный Кагратом топленый жир. Гэдж торопливо выковырял из горшочка половину содержимого, положил его в жестяной котелок и поставил томиться над огнем. Угли в очаге еще слабо тлели под слоем золы, и раздуть их оказалось несложно — особенно после того, как Гэдж скрепя сердце подкормил нерешительный огонек остатками своей рукописи. Конечно, по-хорошему следовало бы залить цветки немейника спиртом и настаивать в темном месте хотя бы в течение десяти дней, а уже после изготавливать мазь, но у Гэджа не было на это времени, поэтому он просто порубил немейник ножом так мелко, как только мог, и высыпал получившийся порошок в котелок с растопленным жиром. Протомил смесь несколько минут на огне и растер получившееся зелье ложкой до более-менее однородного состояния. Перелил его в деревянную баночку. Вряд ли приходилось рассчитывать на особенную целительную силу получившейся мази, но это было все же лучше, чем совсем ничего.
Гэдж свернул старое одеяло в плотную скатку, сунул в сумку флягу с водой, маленькую чашку, баночку с мазью и найденное тряпье и вышел из кагратовой конуры. Он помнил, что для того, чтобы попасть в подвалы, следует дойти до конца коридора, свернуть за угол и спуститься по сырой и узкой, с осыпающимися ступенями темной лестнице…
За углом, в конце коридора, его ждали. Поджидали, как глупого оленя на водопое.
— Куда это ты намылился, а? По подвалам шастаешь, глоб?
Глаза Рыжего злорадно поблескивали в сумрачном свете единственного торчащего на стене одинокого факела. За спиной Шаграха кучкой топтались знакомые Гэджу личности — Барыш, Рыбья Кость, маленький чернявый Уфтыр, еще кто-то угрюмый и явно не дружелюбно настроенный… Они не то чтобы решительно преграждали Гэджу путь к лестнице, но маячили на дороге таким образом, что ни миновать их, ни обойти не было никакой возможности.
— Посторонитесь, я тороплюсь, — хмуро буркнул Гэдж: ему сейчас было не до них и их глупых обидок. — Вы-то какого лешего тут торчите? Опять от одноухого нагоняй хотите получить?
— Нам, значит, нельзя по подземельям шариться, а тебе можно? — зловеще вопросил Рыжий. — Особенный, да? Почто маленьких обижаешь, гад?
— Кого? — удивился Гэдж.
Рыжий ткнул пальцем куда-то себе за спину.
— Эй, Рыба! Угрожал он тебе топором, а?
Рыбья Кость нервно вздрогнул и растерянно заморгал — поочередно прикрывая то один глаз, то другой, точно некстати разбуженный кот. Он как будто не ожидал такого вопроса — и уж тем более не мог с разбегу определиться, следует ему отвечать «да» или «нет». И вообще казался скорее потерянным и напуганным, нежели жаждущим немедленной мести.
— Ну… он…
Гэдж крепко вцепился в скатку, которую держал в руках.
— Шуток не понимаете? Дайте пройти, — сказал он хрипло. — Мне действительно некогда… Потом разберемся.
Рыжий будто не слышал. Он поглядывал на Гэджа искоса, полуприкрыв глаза, с плохо скрытой брезгливостью, как на шелудивого пса. Его дружки как-то неспешно расползались по коридору, медленно подступая к Гэджу, окружая его, оттирая в угол — вроде бы лениво и неохотно, но вместе с тем неуклонно и угрожающе. Шаграх покручивал в пальцах тонкий кожаный ремешок.
— Поспешишь — народ насмешишь… Что это у тебя в сумке, глоб?
— А тебе какое дело? — глухо спросил Гэдж.
— Я тут главный… А ты, может, в поварне жрачку под шумок воруешь, а? Ну-ка покажи шмотник! — он быстро шагнул к Гэджу и схватил ремешок его котомки, намереваясь сдернуть её рывком.
И тут с Гэджем что-то произошло.
Он поднял руку и — резко, почти без замаха — врезал Рыжему ребром ладони по и без того унылому и приплюснутому, не то доставшемуся ему таким от природы, не то пострадавшему в неведомых стычках кривому носу.
Шаграх всхрюкнул и отшатнулся, и из горла его вырвался не яростный вопль, а, скорее, изумленный хрип. Он настолько не ожидал сопротивления и отпора, что даже не успел прикрыть свой многострадальный нос лапой.
Гэдж отскочил к стене. На него бросились — молча, со всех сторон разом, как стая шакалов бросается на отбившуюся от отары глупую овцу.
Он сжал кулаки.
Что-то вдруг сдвинулось в его сознании, щелкнул ключик, открылась потайная дверца, выпуская на волю нечто, до сих пор надежно спрятанное, крепко запертое в самом дальнем и глухом уголке его существа. Вот уроды! — в ярости, неожиданной для него самого, внезапно подумал он. — Скоты! Мерзкое палачьё! Сначала они мучают крыс и щенков, а потом, когда станут сильнее и свирепее, станут мучить других — тех, кто попадет в их грязные лапы, тех, которые в жизни своей ни им, ни кому бы то ни было не сделали никакого зла! В Гэдже резко сжалась какая-то болезненная пружина… И тут же рывком развернулась — и вмиг не стало перед ним ни темного коридора с заплеванными стенами, ни потрескивающего факела, ни его сверстников, с которыми он еще вчера готов был подружиться, все разом исчезло, остался только мрак, и в этом мраке — жуткие и опасные твари, звери и нелюди, которым нет в мире места, с которыми надо биться люто и беспощадно, как бьются с самыми страшными и безжалостными врагами… И Гэдж, ни о чем больше не думая, отшвырнул свое барахло и очертя голову ринулся в битву.
Кажется, ни Рыжий, ни «щенки» не ожидали такого яростного нападения. Это не они всем скопом навалились на Гэджа — это он налетел на них, рыча низко и злобно, словно разъяренный медведь. Его душил дурной слепой гнев… Дикая, неуправляемая ярость огнем вспыхнула в его сердце, и развязала ему руки, и преобразила его самого в настоящего зверя — и он дрался, как зверь, ничего не видя перед собой, кроме этих искаженных не то злобой, не то ужасом орочьих физиономий. Разум его не участвовал в избиении — он рычал, как волк, и лупил направо и налево всех, до кого только мог дотянуться, силы его удвоились, утроились, удесятерились, он дрался и руками, и ногами, и зубами, если представлялась возможность, и всем, что подвернется под руку, сбил кого-то с ног и свернул кому-то челюсть, кусался и раздавал тумаки направо и налево; в захлестнувшей его волне гнева и ненависти он готов был порвать гадов голыми руками, перегрызть им глотки и втоптать в ту смрадную, исполненную скверны грязь, которая их породила… И «щенки» отступили, не выдержав такого неистового напора, растерявшись от неожиданности: их было пятеро против одного, но, как все шакалы, они на поверку оказались трусоваты, и связываться с обезумевшим чужаком, у которого внезапно напрочь сорвало крышу, посчитали делом пропащим и неразумным.
— Бешеный! Да он бешеный, зуб даю! — испуганно хрипел кто-то. — Кусается…
— И пена изо рта…
— Весь в папашу…
— Кто-то идет… Чешем отсюда!
Раздался беспорядочный топот убегающих ног.
А потом резко наступила тишина.
Только мирно потрескивал факел на стене.
Гэдж очнулся — рывком, как от кошмарного сна. Поле боя на этот раз осталось за ним.
Он стоял возле стены, тяжело дыша, волосы его были растрепаны и торчали клочьями, рубаха оказалась изорвана, левое ухо вновь стремительно распухало, возомнив себя центром вселенной, на руке горел чей-то укус, костяшки пальцев были сбиты до крови… Он судорожно перевел дух. Пот лил с него градом, во рту ощущался солоноватый привкус, внутри все дрожало и сжималось от омерзения: силы небесные, да что с ним такое произошло? Неужели в нем действительно взыграло что-то кагратово — что-то орочье, отвратительно злобное, подспудное, неуправляемое, что-то такое, что роднило его и с папашей, и с масляно ухмыляющимся Рраухуром, и с ватагой рыжего Шаграха, мучающей беззащитных крысят…
Гэдж провел рукой по лицу. Ладно. Не время было предаваться самокопанию и разбору извлеченных из недр его невеликой душонки груд пустой породы и отработанного шлака. Откуда-то из-за угла действительно доносились негромкие голоса и шаги, и Гэдж решил, что не стоит задерживаться, подобрал брошенную сумку и скатку с тряпьем, взвалил свое добро на плечи и решительно зашагал вперед — вниз по лестнице.
* * *
Унылый подземельный мир встретил его желтоватой обыденной одинаковостью.
Все здесь было желтоватым и одинаковым, одинаково-желтоватым: желтоватые камни тоннелей, желтоватый мох на стыках стен, свет факелов — мутный и желтовато-серый, как гной. Коридор шел прямо, никуда не сворачивая, и вскоре вывел Гэджа в пещеру, в центре которой находился колодец, и из которой в разные стороны расходилось множество тоннелей поуже и потемнее.
У стены грудой лежали заготовленные факелы, и Гэдж взял один из них, запалил его от масляного светильника, торчавшего на стене, осмотрелся. Он вдруг с неприятным холодком в груди понял, что не знает, в какой именно из этих тоннелей ему нужно идти. Направо? Налево? Два часа назад он просто безучастно тащился вслед за папашей, не запоминая дорогу и ни о чем особо не думая…
В первом коридоре, в который он заглянул, не нашлось ничего интересного — это был заброшенный полуобвалившийся штрек, где на полу громоздились груды битых камней, а на стенах цвели проплешины мха — и Гэдж вернулся назад, не пройдя вглубь и нескольких шагов. Следующий тоннель почти сразу круто пошел вниз и чуть дальше оказался затоплен мутной болотистой водой. Третий оказался куда более примечательным.
Им, видимо, пользовались достаточно часто, потому что пол был чист, стены кое-где имели следы недавнего ремонта, а впереди, в нескольких шагах за поворотом, горел масляный светильник, заключенный, как пленник, в железный каркас. В тоннеле стоял странный, неприятный запах — миазмы сырости смешивались с острым, каким-то звериным запахом мускуса и с неким сладковатым гнилостным душком, напоминающим смрад разлагающейся плоти. Им явственно тянуло спереди, из-за поворота, за которым мерцало дрожащее пламя светильника. Что бы там могло быть, спросил себя Гэдж — усыпальница, склеп, ледник… какое-то временное хранилище трупов, где их держат перед тем, как засыпать чохом в общей могиле? Ясно было, что он вновь ошибся коридором — но, томимый нездоровым любопытством, он все же прошел несколько шагов вперед и заглянул за поворот.
Перед ним открылась небольшая подземельная каверна с тянущимися вдоль стен каменными мешками-темницами. Мерцала лампа на стене, освещая небольшой пятачок пространства перед входом — но дальний конец пещеры тонул во мраке… Подземелье полнилось смутными звуками: едва слышной возней, шорохами, поскребываниями, поскуливаниями. Тёмные, забранные решетками кельи в стенах явно не были необитаемы: глухое низкое рычание раздалось откуда-то справа, и Гэджа обдало острым запахом зверя — запахом крови, мочи, падали, свалявшейся шерсти. Какое-то существо сидело в каменном мешке, прикованное к стене, и разглядывало пришельца красноватыми, поблескивающими в свете факела настороженными глазками.
Гэдж остановился, не в силах отвести от него взгляд. Что-то странное было в этом существе, что-то неуловимо ненормальное и неправильное, но что именно — Гэдж не мог понять.
Существо сидело на корточках в дальнем углу темницы, сгорбившись, распластав по полу длинные руки, как сидел бы усталый человек… но оно не было человеком. Оно не было ни орком, ни троллем, ни гномом, ни зверем, ни другим созданием дня либо ночи — это была какая-то причудливая тварь: дикий нелепый гибрид, скроенный в результате колдовских опытов и производящий впечатление чего-то намеренно изуродованного и искаженного — как будто некий безумец пытался вылепить на подвернувшемся материале новое, нужное ему для непонятных целей создание, а потом, разочаровавшись в полученном результате, небрежно отбросил творение в сторону, как неудачную заготовку. Гэдж увидел шишковатую, причудливых очертаний голову, широкий покатый лоб, удлиненную волчью челюсть, деформированную когтистую не то лапу, не то руку, покрытую редкой серой шерстью. Глаза у существа были пронзительно-красные, прячущиеся подо лбом, мутные и хитроватые; во взгляде не было ничего человеческого, но и назвать его полностью звериным тоже было нельзя, ибо он выражал чувства, животным обычно не свойственные: не злобу — но ненависть, не тоску — но отчаяние, не безучастность — но осознание безысходности, некую неведомую внутреннюю боль, которая денно и нощно терзала это странное жуткое создание, вынужденное бесконечно прозябать в зловонном застенке, пол которого был сплошь покрыт нечистотами, потеками крови и обглоданными костями.
Гэдж невольно попятился. Тварь глухо заворчала, приобнажая желтоватые клыки. Она сидела на цепи и была отделена от Гэджа прочной железной решеткой, но ему все равно стало как-то не по себе… В памяти вдруг всплыло словечко, пару раз оброненное Кагратом: «шаварги». Кто они, эти шаварги — твари, выведенные искусственно, неким колдовским путем с применением темной магии и гнусной неведомой ворожбы? Кто их такими сделал, исказив саму сущность живой материи, как, и для чего, и что использовал в качестве основы? Почему этих созданий держат взаперти, подальше от случайных глаз? Они опасны? Могут ли они быть… разумными, хотя бы частично?
Где-то позади, за спиной Гэджа, за поворотом коридора раздались тяжелые шаркающие шаги и приглушенные голоса.
Гэдж торопливо огляделся. Спрятаться в этой подземельной каверне, плотно населённой шаваргами, было совершенно негде.
Он бросился вперед, дальше по проходу, в темноту, меж рядами зарешетченных застенков, чьи обитатели оживились и заволновались, почуяв присутствие чужака. Они метались в своих каменных клетках, повизгивая, подвывая и возбужденно взрыкивая, позвякивая цепями, скребя когтями каменный пол — все подземелье наполнилось рычанием и воем, словно помещение какого-то кошмарного зверинца чудовищ. Гэдж юркнул в попавшуюся на глаза каменную нишу — скорее, выемку в стене — затаился там, вжался в холодный камень, едва дыша.
Из-за поворота вышли двое уруков, тащивших в руках не то носилки, не то жестяное корыто, прикрытое сверху рогожей.
— А, леший! — проворчал один. — Воют, паскуды! Что-то эти твари сегодня разбуянились…
— Жрачку почуяли, — проворчал второй. — Давай поживее, Рагхаш, не нравится мне здесь…
Они остановились посреди коридора и опустили носилки на пол. Сдернули рогожу — корыто было наполнено окровавленными кусками мяса — и принялись, насаживая эти куски на длинные заостренные палки, торопливо проталкивать их сквозь решетки в обиталища шаваргов. Твари возбужденно рычали и рвались в цепях, жадно хватая добычу; вскоре в подземелье воцарилась относительная тишина, нарушаемая лишь хрустом костей, чавканьем, причмокиваниями и довольным утробным ворчанием. Орки выплеснули темный осадок, скопившийся на дне корыта, в ближайшую клетку и поспешно, не оглядываясь, утопали прочь.
Гэдж перевел дыхание. От мерзкого запаха тухлятины и несвежей крови его слегка подташнивало.
Он осторожно выглянул из своего убежища. Слева клубилась темнота — пещера здесь сужалась и уходила куда-то дальше во мрак, и оттуда тянуло чем-то холодным, неприятно-кисловатым. Справа продолжали свое смачное пиршество насыщающиеся шаварги. Прижимая скатку к груди, Гэдж торопливо пробежал мимо каменных клеток, стараясь не поднимать головы и смотреть только прямо перед собой — и все же краем глаза успел заметить шаварга, из пасти которого торчало что-то длинное и белое: не то большая кость, не то чья-то рука, которую тварь, прижав лапой к полу, сосредоточенно и методично пережевывала… Гэдж приказал себе не приглядываться.
Через полминуты он выскочил в пещеру с колодцем — и здесь наконец позволил себе остановиться и перевести дух.
Силы небесные!.. От всего увиденного у него подгибались ноги.
Жестяное корыто стояло возле стены в темной луже — видимо, прежде чем уйти, орки наспех ополоснули его водой из колодца. Тут же рядом Гэдж обнаружил большую, покрытую темными потеками плаху, в деревянную спину которой был воткнут топор — видимо, на этой плахе рубили… что? Мясо? Кости? Трупы? Прежде, чем раздать нарубленные куски обитателям подземелья?
Гэджа передернуло. Обитатели Дол Гулдура — люди, орки, снаги — умирают часто… и, может быть, мертвечину здесь не сжигают и не зарывают в землю, а пускают на корм этим мерзким тварям? Ну да, конечно, ничего удивительного, никаких отходов, в хорошем хозяйстве все пригодится, негоже пропадать этакому добру…
Его мутило и шатало, и одновременно разбирал какой-то дурацкий, неуправляемый, истерический смех.
Он уронил под ноги скатку и несколько секунд стоял, опираясь руками о край колодца, пытаясь справиться с дурнотой и прийти в себя. Потом с размаху ударил себя кулаком по щеке.
Это помогло — мир перестал казаться сценой какого-то дурацкого ярмарочного балагана с обветшавшим реквизитом и бездарно переигрывающими измученными комедиантами. Мир вокруг него таким и был — нелепым, невозможным, уродливым, вывернутым наизнанку… Гэдж всхлипнул.
Зачерпнул горстью воды из стоявшего возле колодца ополовиненного ведра и плеснул в пылающее лицо. Потом поднял скатку и, вновь взвалив её на плечо, на ватных ногах отправился обследовать оставшиеся тоннели.
* * *
Нужный ему коридор оказался следующим.
Здесь все оставалось по-прежнему: лужи на полу, камень, темнота, застенки по обеим сторонам тоннеля, закрытые ржавыми, частью сорванными с петель решетками. Полдюжины тощих серых зверьков с раздраженным писком метнулись по темным углам, когда Гэдж вошел в знакомую келью — и посверкивали из темноты наглыми глазками, ожидая, когда пришелец уберется восвояси и даст им возможность вновь подобраться к оставленной добыче. Но Гэдж не уходил.
Некоторое время он стоял, глядя на простертого на камнях волшебника, глотая вставший поперек горла ком. Потом воткнул факел в шандал и, двигаясь, точно во сне, заставил себя склониться над бесчувственным магом.
— Гэндальф! Я… вернулся… Ты меня слышишь?
Волшебник не отвечал, равнодушно смотрел сквозь Гэджа безучастными, воспаленными, остановившимися глазами. Рука его была безжизненна и холодна, как лед. Неужели я опоздал? — в тоскливом ужасе спросил себя Гэдж. И зря отверг предложение Радбуга, зря упустил возможность спастись, зря своротил Рыжему нос, зря блуждал по этим проклятым, набитым мрачными тайнами подземельям…
От волнения он никак не мог нащупать пульс у волшебника на запястье.
Слабое биение жизни то появлялось, то исчезало… или Гэджу это просто казалось? Мерещилось в наплыве глупой надежды? Или пальцы его потеряли чувствительность? Или он был слишком неумел, слишком взвинчен и слишком напуган, чтобы собраться с духом и наконец принять неизбежное?
— Ну же… — прошептал он. — Ну же, очнись!
Гэндальф не слышал.
Гэдж в отчаянии схватил волшебника за грудки и затряс его, точно соломенный тюфяк. Ударил его ладонью по щеке — раз, и другой… Дрожащими пальцами вынул из сумки флягу с водой, зубами вытянул пробку и плеснул содержимое фляги Гэндальфу в лицо — зло, исступленно, так, что струйки воды потекли по всклокоченной гэндальфской бороде и тяжело зака́пали на пол.
— Очнись! Да очнись же, ну! Сейчас же! Я знаю, что ты жив!.. Я знаю!
Он готов был зарыдать от ужаса и отчаяния. Он больше не мог, никак не мог оставаться здесь совершенно один.
Гэндальф вздрогнул всем телом и сделал судорожный вдох.
Гэдж замер. Сердце его пропустило один удар.
Веки мага слабо затрепетали. Он медленно приходил в себя, выплывая из глубин забытья, как со дна глубокого омута; глаза его наконец ожили, в них замерцал слабый огонек и мелькнуло что-то настоящее и более-менее осмысленное. Но, по-видимому, от Гэндальфа требовалось немало усилий, чтобы в полной мере осознать, что происходит вокруг… Несколько раз он трудно, прерывисто вздохнул, потом что-то тихо пробормотал, но так невнятно и едва слышно, что Гэдж вынужден был наклониться к нему, чтобы разобрать слова.
— Что… кто… Кто здесь? — шептал волшебник; взгляд его, слегка диковатый, полубезумный, затуманенный болью, потерянно блуждал по келье, ничего как будто не замечая и ни на чем не задерживаясь, словно не находя достаточно надежную точку опоры. Наконец остановился на Гэдже. — К-кто…
— Это я, — сказал Гэдж, сердце его готово было выскочить из груди. — Я. Гэдж. Ну, тот глупый орк, твой спутник… помнишь? Ты что, меня не узнаешь?
Он поймал себя на том, что стоит на коленях, крепко стиснув руки в кулаки, и когти — теперь он их не подпиливал — глубоко вонзились ему в ладони. Что, спросил он себя, если волшебник действительно ничего не помнит? Что, если, не выдержав пыток, несчастный старик и вовсе повредился в уме?!
— Гэдж, — пробормотал Гэндальф. — Гэдж. Гэдж. — Он закрыл глаза. Губы его задрожали: он вновь и вновь лихорадочно повторял это имя, твердил, словно странную магическую формулу… произносил её сосредоточенно и с усилием, точно это немудрящее заклинание необъяснимым образом позволяло ему вырваться из-под власти тьмы и вернуться обратно, к свету, к жизни, оставшейся где-то там, в недавнем прошлом, на солнечном берегу Андуина. — Н-не… может быть. — Он повернул голову и посмотрел на Гэджа, недоверчиво щурясь, точно не был уверен, не призрак ли перед ним, не видение, не бесплотный морок. — Откуда… Что ты… здесь делаешь?
— Оттуда. А ты сам-то как думаешь? — грубовато ответил Гэдж; внутри него все тряслось не то от облегчения, не то от тревоги, не то от пережитого ужаса. — Это Шмыр, стервец, завел тебя в Башню, да? Вот мразь… Знал бы я, что все этим закончится, еще в Росгобеле выбил бы ему второй глаз!
— Шмыр, — прошептал Гэндальф. На лице его выразилось страдание. — Да. Да. — Секунду-другую помолчав, он судорожно, словно бы через силу глотнул. Вновь перевел взгляд на орка. — Шмыр, он… ты был прав… я не должен был… ему доверять. — Он стиснул зубы и как-то деревянно застыл, перемогая приступ боли. Попытался криво улыбнуться: — Но ты-то… Ты, Гэдж… Ты-то как сюда попал?
— По глупости, — проворчал Гэдж. Ему не хотелось об этом говорить. По крайней мере, не сейчас.
Он вдруг прислушался к себе и понял, что злится на мага — на его слабость, беспомощность, на дрожащие руки и рваный надтреснутый голос. Не таким он привык видеть Гэндальфа, совершенно не таким, и разглядеть сейчас в этом изломанном, перемолотом, вышвырнутом в застенок истерзанном старике былого решительного и самоуверенного волшебника было поистине делом нелегким…
Гэндальф молчал — он вновь смотрел в стену, как будто позабыв о присутствии собеседника, пребывая на тонкой грани между действительностью и бредом, между явью и забытьем. Разум его блуждал путями дальними, окольными и таинственными, неведомыми для Гэджа.
— Он здесь.
— Кто? Шмыр?
— Нет. Он. Враг. Здесь, в Дол Гулдуре.
— Чей враг? — тупо спросил Гэдж. Гэндальф устало прикрыл глаза — ему было слишком трудно говорить, чтобы объяснять Гэджу вещи, которые, по-видимому, и без того были всем отлично известны.
— Его имя… Саурон, — волшебник прерывисто, тяжело дышал. Он по-прежнему не открывал глаз, но ладонь его неуверенно нащупала руку орка, слабо сжала его холодные напряжённые пальцы. — Гэдж… Тебе нужно вернуться… в Росгобел. И сказать… предупредить… что Саурон — здесь. Он вновь воплотился.
— Э-э… правда? — пробормотал Гэдж. Ему казалось, что Гэндальф бредит.
— Д-да… — волшебник коротко застонал. — Правда…
— И для тебя это важно?
— Важно… не только… для меня…
— Мы вместе вернемся, Гэндальф, — прохрипел Гэдж, и в глазах его странно, жгуче защипало, будто кто-то бросил в них горсть горячего песка. — Вместе. Вернемся.
Впрочем, он и сам с трудом в это верил.