Саруман опасался не зря: Шавах действительно наблюдал за ним, прячась в тени стены — и за ним, и за Радбугом, и за Кагратом.
Орк видел, как Махаар одарила этих троих уродов цветами, и в груди его поселилось странное чувство, которому он не мог подобрать названия — мерзкое, жгучее чувство, острое и тяжелое, застрявшее между ребер, как кусок раскаленного железа.
Шавах вообще не пользовался на Кохарране особенным успехом, слишком уж он был свиреп и угрюм даже по орочьим меркам. Выбранным он оказался лишь однажды, в далекой молодости, когда вчистую завалил всех противников в кулачном бою и удачным ударом своротил нос одному твердолобому выскочке. Выскочка промучился с проломленной переносицей пару недель и впоследствии помер, не приходя в сознание, и с тех пор соплеменники стали относиться к Шаваху как-то настороженно и с прохладцей. Орки предпочитали с ним не связываться и вообще пореже попадаться ему на пути, орчанки иногда бросали на него украдкой кокетливые взгляды, порой одаривали урушами, но этим дело и ограничивалось — окончательный выбор на Выборе всегда падал на кого-то другого.
И долгое время после этого Шаваху хотелось всех убить.
Махаар была пышнотелая, сладкая и волнительная — она дразнила его, покачивая бёдрами, многозначительно на него поглядывала и призывно улыбалась. Она подарила ему венок — бросила к его ногам, словно небрежную подачку. Но это был первый венок за многие годы полного невнимания, и в груди Шаваха всколыхнулось яростное томление, жаркое, мучительное и одновременно сладостное, как боль.
А потом Махаар пошла и вручила по урушу этим троим балбесам.
Похотливая сучка!
Сама не знает, чего ей надо.
Среди празднующих, веселящихся, танцующих и глотающих вино сородичей Шавах возвышался угрюмым одиноким утесом, о который радость и веселье разбивались волной — и испуганно отбегали, откатывались, не в силах сдвинуть с места эту мрачную громаду. Орк не праздновал, не веселился, не угощался и не пил — следил за шебутной орчанкой тяжелым неотрывным взглядом. Высматривал и запоминал тех, кому еще эта шмара вздумала подарить венки. Кроме Каграта и двоих его дружков Махаар вручила уруши Быгрыху, прошедшему Посвящение по весне и страшно этим гордившемуся, и еще одному орку, копейщику Варшагу. Кого из них она завтра выберет? Кого одарит своим «поясом невесты»? Кто из них придет — сумеет прийти — на грядущий Выбор?
Никто. И тогда Махаар придется выбрать его, Шаваха. Он — самая сильная и достойная фигура среди всей презренной шушеры, только он имеет право подмять под себя эту мягкую и сладкую, волнующе соблазнительную шалаву.
Быгрых — сопляк, Шарки — старый козел, Радбуг — вонючий подранок-полукровка! Избавиться от них труда не составит. Наверно, наиболее опасными соперниками станут Варшаг и Каграт, но, в конце концов, их тоже можно незаметно подстеречь в темноте, тем более что и тот, и другой пьяны, расслаблены и нападения не ожидают. Каграта Шавах малость побаивался и оттого ненавидел лютой подсердечной ненавистью, сейчас принявшей поистине неописуемые размеры — но тем слаще было бы подкараулить его в подворотне, воткнуть нож в печень и отомстить за все обиды… а труп стащить в подземелье на радость шаваргам. Сегодня ты — вожак, а завтра — я… Шавах хорошо запомнил эти слова, как и вмешательство недоорка Радбуга, одно существование которого было вызовом всему орочьему племени в целом и лично ему, Шаваху, в частности. Ладно, однажды вшивому полукровке все-таки повезло увернуться от стрелы, но на этот раз от справедливой кары он не уйдет.
Шавах втянул воздух сквозь зубы. Он кутался в свою черную ненависть, словно в плащ, заворачивался в неё с головой, плотно отгораживаясь от остального мира, как от мерзкого докучливого дождя.
Накануне Выбора все средства хороши.
Праздник скоро закончится, все, тепленькие и пьяненькие, расползутся по своим норам… Кое-кто уснет прямо тут, на площади. Остальных подстеречь в темных лабиринтах Крепости будет несложно, особенно если они станут возвращаться поодиночке. Шавах стоял, ухмыляясь, нащупывая под курткой нож — и, завидев его усмешку, маленькие криволапые орки-снаги спешили обойти его стороной, такой темной жутью веяло от его тяжелой, прячущейся во мраке смутной фигуры.
* * *
Была уже глубокая ночь.
Праздник слегка выдохся. Еда была съедена, вишневое вино и прочие, менее невинные напитки — выпиты. Каграт убежал куда-то на поиски приключений и травил байки в компании неподалеку, и, кажется, его выступление имело успех — уруш у него имелся уже не один, а по меньшей мере три. Радбуг тоже обзавелся новым урушем — его принесла молчаливая застенчивая орчанка в странном одеянии, сшитом из разных полосок меха; у неё был маленький прямой нос и зеленоватые раскосые глаза, а несколько прядей в длинных темных волосах оказались выкрашены белой краской. Её венок был сплетен из больших красных и розовых, явно не болотных цветов, и Радбуг надел его на шею с некоторой потаенной гордостью.
— Кто это? — спросил Саруман, когда орчанка ушла. — Если не ошибаюсь, э-э… Наваха?
Радбуг осторожно погладил пальцем гладкий лепесток цветка, вплетенного в уруш.
— Ну да. Откуда ты знаешь?
— Ты сам о ней говорил… Она тоже участвует в Выборе?
— Могла бы, но не участвует. Она мне сказала, что не хочет нового мужа.
— Вон оно что, — посмеиваясь, заметил Шарки. — Ты, выходит, на всю жизнь избранный?
Радбуг как будто удивился.
— С чего ты взял?
— Цветы, из которых сделан твой венок, собраны не на болотах.
— Ну да… И что? Наверно, Наваха вырастила их в садике под южной стеной… У баб там огород небольшой с овощами, ягодами и всякой прочей ерундой.
— Дурень ты. Она для тебя их и вырастила, а ты даже не оценил.
— Ну с чего же это сразу, — пробормотал Радбуг, — не оценил? Очень даже оценил…
Орки, наверно, собирались гулять и праздновать до утра, но Саруман решил, что с него довольно — завтра его ждал очередной тяжелый день.
— Я тоже пойду, — сказал Радбуг. Он еще не совсем оправился после ранения, и после наполненного шумом и суетой утомительного вечера чувствовал себя неважно. — Рана еще побаливает, чтоб её…
Каменные дворы и переходы Крепости были пустынны. Кое-где горели факелы, и плясали по стенам, празднуя свою неведомую вечеринку, причудливые тени. Уныло перекликались на постах часовые, с площади, оставшейся позади, еще долетали звуки празднества — позвякивание бубнов, грохот барабанов, чьи-то вопли, взвизги и взрывы пьяного хохота. Шаги Сарумана и Радбуга отражались от каменных стен гулким эхом, и Замок молча следил за прохожими темными провалами окон — тихо, бесстрастно и приметливо, как опытный соглядатай.
— Кто они такие? — пробормотал Саруман.
Радбуг лениво обернулся.
— Кто?
— Эти… шаварги. Каграт сказал, что они… «порчены магией»? Что это значит, по-вашему?
Радбуг смотрел прямо перед собой. Если он вопросу волшебника и удивился, то не подал вида.
— Какое тебе дело, Шарки? Сходи в подземелье — и узнаешь… Хотя не советую.
— Почему?
— Неладно там, в подземельях. Там живет Тьма.
— Э-э… да?
В голове Шарки клубился туман. За последнее время он изрядно отвык от сытной еды и крепкой выпивки, и сейчас, после разгульной пирушки, чувствовал себя громоздким и неповоротливым, как тяжело груженый, осевший выше ватерлинии корабль.
Радбуг на секунду остановился, окинул взором нависавшую над ними темную громаду Крепости. Где-то высоко вверху торопливо, точно украдкой, выглянула в прореху меж облаков луна — и тут же вновь скрылась за пеленой туч, словно опасаясь быть обнаруженной.
— В местных подвалах много темных дел творится, Шарки… Подземелья — это ведь не только ходы под Замком да под холмом. Тут по окрестностям земля вся изрыта, да не киркой и лопатой — темной силой там лазы-перелазы проложены, неведомым чародейством укреплены. Болтают, будто есть подземный ход, который из Крепости куда-то за болота выводит, хотя толком-то никто ничего не ведает, заброшено всё давным давно…
— А раньше, значит, было не заброшено?
— Говорят, Сам, Хозяин этим ходом пользовался… «Гуулы»-то, по-твоему, откуда вокруг Замка берутся?
— Откуда?
— Где-то у них там логово, на болотах — гнездо, где эти твари кучкуются и плодятся… Хозяин, бают, их поначалу намеренно разводил — для охраны: они-де сами по себе живут, каши за службу не просят.
— А теперь, выходит, «гуулы» и вовсе от Замка не зависимы?
Радбуг не ответил. Остановился и прислушался.
На ближайшей стене помаргивал факел — вверх от него вымпелом тянулась по камням чёрная полоса копоти.
— Да кто же его знает? — пробормотал Радбуг. — Где там сейчас концы найдешь…
Под факелом, в глубине подворотни, стояла темнота — глухая и плотная, как стена. И в этой темноте кто-то был, кто-то враждебный и настороженный, тот, чей пристальный взгляд обжигал ненавистью, точно кислотой. Радбуг, видимо, тоже это почувствовал.
Он отступил к стене, потянул мага за собой. Положил ладонь на рукоять кривого ножа, висевшего на поясе.
— Кто здесь? — спросил он спокойно. — Ты, Шавах? Выйди, покажись. Или тебе смелости хватает только за углом прятаться?
Темнота молчала. Смотрела по-прежнему угрюмо и тяжело. Радбуг снял со стены ближайший факел и, чуть помедлив, швырнул его в подворотню. Факел зашипел, шлепнувшись на камни, осветил нутро каменного тоннеля. Подворотня была пуста.
Показалось? — спросил себя Саруман. — Нам обоим? Да?
Впрочем, деваться было некуда — чтобы попасть «домой», ему все равно надо было пройти через эту угрюмую каменную кишку: его каморка находилась в соседнем дворе, а обходных путей он не знал, да и вряд ли где-то в неизведанных закоулках Крепости сейчас могло быть безопаснее. Радбуг, видимо, это тоже понимал… Они шли осторожно, чуть ли не крадучись, прячась в полумраке, прижимаясь к стене. Радбуг по-прежнему держал ладонь на рукояти ножа, но от внезапного нападения это жалкое оружие могло бы послужить защитой не лучшей, чем деревянная зубочистка. У Сарумана и того не имелось… Впрочем, подворотня действительно была пуста, лишь под стеной, неподалеку от выхода, что-то беспомощно возилось, жалобно попискивая.
Крыса.
Она была еще жива, но череп её, размозженный не то брошенным камнем, не то метким пинком, не оставлял ей никаких шансов, лапки её подергивались в агонии, глазки-бусинки заволоклись мутной пленкой, голый розовый хвост бессильно вился в пыли.
Радбуг на секунду остановился. Пробормотал под нос:
— Значит, он тут действительно был…
Он отвлекся на эту несчастную крысу всего на мгновение. Но этого оказалось достаточно, чтобы темнота всколыхнулась — и тот, кто, выжидая своего часа, прятался за углом подворотни, успел метнуть нож ему в спину.
Шарки этого даже не видел — почувствовал: ощущение опасности в последние минуты обострилось в нем до предела. Ничего не было — ни шума, ни сотрясения воздуха, ни тихого посвиста летящего ножа, — но в нем точно лопнула натянутая струна.
Всё произошло очень быстро.
Саруман даже не успел ни о чем подумать, некогда было думать, разбирать происходящее по косточкам, прислушиваться ко вдруг проснувшемуся чутью и проницать взором мрак, рука его взметнулась в воздух сама собой.
— Thando!
И нож не поразил цель.
Точно наткнувшись на невидимый щит, он взвился к потолку и, отброшенный неведомой силой, со звяканьем упал на камни чуть в отдалении. Это была победа — совершенно внезапная, крохотная и нечаянная, и Саруман даже не успел её толком почувствовать.
Ошейник тут же сжался стальной петлей и стиснул ему горло.
Воздух кончился. Раскаленный штырь вонзился в затылок, и в глазах волшебника потемнело — проклятый ошейник не одобрял резких движений, тем более магических, и нарушителя ждала немедленная кара. Шарки сделал несколько шагов вперед, ничего не видя, точно слепой, потом ноги его подогнулись…
…Кто-то встревоженно тряс его за плечо.
— Шарки! Шарки! Он в тебя попал?
Саруман обнаружил, что сидит, привалившись спиной к стене. Над ним склонился Радбуг с факелом в руке, и физиономия орка была побледневшей и перекошенной от волнения. На ладони его лежал нож, поднятый с мостовой — обычный метательный ножик без гарды, с остро заточенным лезвием и плоской костяной рукоятью.
Ошейник слегка ослабил хватку, но голову все еще сжимал раскаленный обруч, и Саруману казалось, что она вот-вот лопнет, как гнилой помидор… Он тяжело перевел дух, втянул воздух в лёгкие судорожно и с усилием, точно спасительное лекарство.
— Н-нет… Ошейник…
— Ошейник? — в замешательстве пробормотал Радбуг. — При чем тут… ошейник?
Действительно — при чем? Никаких причин ни с того ни с сего проявлять свой мерзкий нрав у ошейника явно не было: сбегать пленник не собирался, на охрану не нападал, от орков далеко не отходил. Просто, видишь ли, дружище, я не хотел, чтобы тебе меж лопаток воткнулся нож, и — нечаянно! — отбросил его воздушным щитом. А эта штука не терпит попыток в волшебство. Ну да. Радбуг явно ничего не заметил, и посвящать его во все эти странности и тонкости вряд ли стоило.
— Кто это был? — хрипло спросил Шарки. — Там, за углом? Шавах?
Он невольно зацепился взглядом за большой розовый цветок, вплетенный в уруш, подаренный Радбугу Навахой, — венок всё ещё красовался у орка на груди, странно яркий и неуместный символ праздника в этом опасном ночном мире бросающихся ножами подворотен. А ведь знак любви и внимания для мучимого завистью ревнивца — все равно что вызывающая красная тряпка для разъяренного бойцового быка… Свой уруш из невзрачных болотных цветочков Саруман мимоходом обронил где-то в закоулках темных дворов и сейчас мог только вяло этому порадоваться.
Ему отчаянно хотелось порадоваться хоть чему-то.
— Я никого не видел, — буркнул Радбуг. — Этот гад исчез, прежде чем я успел до него добраться. Но, наверное, Шавах… Кто еще может швырнуть нож из-за угла и удрать, как шакал?
— По-твоему, он удрал?
— Похоже на то. Стража всполошилась…
Действительно: откуда-то из-за угла подворотни доносились чьи-то шаги, хриплые голоса, побряцивание оружия. Замелькали на серых стенах отсветы факелов. В проеме выросла квадратная фигура орка в кожаных доспехах, вооруженного широким мечом-фальшионом и небольшой секирой, за его спиной маячили двое-трое его соратников с короткими копьями в руках.
— Хей, вы! Что тут за возня?
Радбуг обернулся.
— Здорово, Бардр.
Бардр был клыкастый, широкоплечий и рыжеватый — поскольку основательная часть северян отправилась сегодня праздновать на Кохарран, на дежурстве оставались преимущественно орки из Восточного племени, и Бардра, видимо, по такому случаю произвели в капитаны внезапно. Он ещё не совсем освоился с новой и непривычной для него ролью, а кожаный шлем, надетый на его шишковатую голову, оказался ему чуть великоват и слегка сползал с покатого лба на нос.
— А, это ты, уродец белобрысый… — Щуря красноватые глазки, он наконец опознал в полумраке Радбуга, пренебрежительно осклабился и перевел взгляд на Сарумана. — И Шарки здесь?
— Мы шли с праздника, — пояснил Радбуг. — А на нас напали.
— Кто напал?
— Он отчего-то не представился, — с раздражением отозвался Саруман. Волшебник медленно поднимался, держась рукой за стену. — Странно, да?
Бардр поднял лапу, чтобы озадаченно почесать затылок, но наткнулся на шлем, отдернул руку и с изумлением на неё посмотрел. Растерянно пошевелил пальцами, потряс рукой в воздухе, точно не зная, куда бы её деть, наконец нашёл для неё подходящее место на эфесе меча. Многозначительно поджал подбородок и прочистил горло. Он был сейчас не какой-то там рядовой прыщ-салага, лопоухий ратник в строю таких же заурядных вояк, а целый капитан ночного патруля из трех морд, и положение обязывало его сохранять важность, невозмутимость и хладнокровие.
— Ладно, разберемся. — Он деловито кивнул одному из своих соратников. — Каргор, проводи этих вихляев до берлоги… Остальные — за мной! Прочешем двор.
«Остальными» был плюгавенький рябой орк в потертой куцей куртеечке, но Бардру, видимо, представлялось, что он командует настоящей армией.
— Поздно прочесывать. Не найдете никого, — буркнул Радбуг. — Кто бы это ни был, он давно сбежал.
— А я и не сказал, что мы кого-то найдем, я сказал, что прочешем, — Бардр самодовольно ухмыльнулся. Ему нравилось рокотать по-командирски непререкаемым голосом и зычно, повелительным тоном раздавать указания. — По-вашему, меня волнуют ваши свойские разборки? Ладно, не ссыте, Каргор вас проводит, а мы пока тут осмотримся… Клянусь занозой у Мёрда в заднице, мимо нас ни одна сволочь не прошмыгнет!
— Ну, добре, — проворчал Саруман. Куда больше его интересовало другое. Видел ли Шавах, как отлетел нож, отброшенный воздушным щитом? Понял ли он, почему его бросок не попал в цель?
Или это был вовсе не Шавах?
Если Шавах — то какие выводы он сделал из увиденного и кому теперь сочтет нужным их донести?
Попасть на допрос в Башню Саруману не хотелось совершенно. Не то, чтобы он сильно боялся Саурона и иже с ним, но и в том, чтобы повторить участь Гэндальфа, тоже ничего особенно привлекательного не находил. Почему-то упорно вспоминалась крыса, жалко корчащаяся под стеной…
Ну-ну, сказал себе Шарки. Если бы я не вмешался, Шавах не заподозрил бы ничего лишнего. Но у меня не было времени на раздумья — ни секунды, ни доли секунды! А если бы было? Я что, позволил бы этому проклятому ножу воткнуться Радбугу в спину? Позволил бы, чтобы нежные розовые цветы уруша оказались обагрены кровью? Позволил бы, да?
Саруман задавал себе этот вопрос беспрестанно — и не находил ответа.
Не хотел находить.
* * *
В каморке стоял полумрак; ставни были закрыты, на столе горела единственная масляная лампадка: не дождавшись возвращения учителя, Гэдж, завернувшись в одеяло, мирно дремал на лавке, как-то по-детски вытянув губы и подложив под щёку обе руки. Он испуганно вскочил, когда Шарки и Радбуг в сопровождении молчаливого, как тень, Каргора с шумом ввалились в темное помещение.
— Что?.. Что случилось?
— Спокойнее, дружище. Ничего особенного, — хрипло ответил Саруман. — На нас напали.
Гэдж, путаясь в одеяле, растерянно топтался посреди горницы. Изумленно крутил головой туда и сюда.
— Кто напал? Где?
— Здесь, неподалеку, — пояснил Радбуг. — Да ладно, ерунда… После Кохаррана такое случается.
— Э-э… правда? — Гэдж в замешательстве переводил взгляд с одного на другого. Видимо, что-то в поведении Шарки ему показалось странным: — С тобой все в порядке?
Саруман понял, что до сих пор держится рукой за ошейник.
— Вполне, — отозвался он. Голова у него еще болела, но уже не так остро, как несколько минут назад, скорее тоскливо и нудно. Он даже начал склоняться к мысли, что это скорее последствия не опрометчиво совершенного колдовства, а вполне естественного и даже ожидаемого похмелья.
Радбуг, морщась, потирал ладонью повязку на груди.
— Будь осторожен, — сказал он. — Неизвестно, что еще может взбрести в голову этой мрази… впрочем, он настолько же трус, насколько и подлец. При том злобнее шаварга.
Саруман мотнул головой.
— Не учи ученого. И сам держи нос по ветру, раз уж такое дело.
Радбуг и Каргор ушли — через внутреннюю дверь, ведущую к казармам. Гэдж проводил их озадаченным взглядом: все произошедшее как-то застало его врасплох. Оглянулся на Сарумана — тот тяжело опустился на лавку и сидел, внимательно разглядывая кончики пальцев — с таким задумчиво-недоверчивым видом, словно они только что позволили себе выкинуть без спроса нечто весьма удивительное и неожиданное.
— Ты и правда в порядке? — помолчав, спросил Гэдж подозрительно.
Шарки поднял голову.
— А что со мной не так?
Орк не нашелся с ответом. Что-то было не так — но что именно, он не мог понять определенно.
Он зажег огонь в печурке, наполнил водой и поставил на горячие кирпичи жестяной чайничек. Не то чтобы ему очень уж хотелось немедленно выпить чаю, просто в самих этих действиях было что-то невероятно привычное, возвращающее к обыденности и оттого успокаивающее.
— Так что же все-таки стряслось? Это правда «ерунда» или все-таки нужно «держать нос по ветру»? — спросил он мрачно. — И при чем тут шаварги?
Саруман покосился на него исподлобья. Вынул из-за пазухи фляжку, которую предусмотрительно наполнил на празднике вишневым вином, задумчиво взвесил её в руке.
— Тебе тоже знакомо это… слово?
— Я их видел, — хрипло сказал Гэдж. — Там, в подземельях.
Его передернуло от неприятных воспоминаний — всплыли в памяти тесные железные застенки, острый запах крови и падали, белая кость (или не кость?), свисавшая из пасти урчащей твари; он поднял голову и встретился с Саруманом глазами. Лицо Шарки было спокойно, даже бесстрастно и не выражало ровным счетом ничего, словно волшебник сосредоточенно смотрел внутрь себя, хоть при этом и не отводил взгляда от Гэджа.
— В подземельях… — помолчав, задумчиво протянул он наконец. — Кажется, на этих подземельях тут свет клином сошелся. Кстати…
— Что?
Саруман, взболтнув фляжку в руке, приложился к горлышку и сделал несколько долгих жадных глотков. Утер губы рукавом.
— Радбуг сказал, что где-то в подземельях имеется ход, ведущий прочь из Дол Гулдура. Не знаю уж, насколько это правда…
Гэдж смотрел на чайник: местами закопченный, с чуть вмятым боком и щербинкой на носике, битый жизнью, но все равно блестящий и самодовольно-круглый, весело насвистывающий свою жизнерадостную уютную песенку. Мне бы твою несминаемую металлическую самоуверенность, подумал он уныло. Ему вспомнилось, как он прятался в пещере шаваргов, вжимался там в дальний темный угол, и откуда-то из тоннеля, уходящего дальше, в непроглядный мрак, тянуло холодом, страхом и сырым кисловатым сквозняком.
— Ну, может, и правда. В этих поганых подземельях балрог ногу сломит. Нет у меня желания туда соваться… Или ты мыслишь удрать отсюда через этот ход?
Саруман сидел, свесив голову на грудь, бессильно опустив руки. Вновь задумчиво взболтнул фляжку — содержимого в ней оставалось меньше половины.
— Вряд ли из этого что-то выйдет. Вот если бы я мог раздобыть «эстель», Гэдж — тот, настоящий…
Он вздохнул и что-то неразборчиво пробормотал под нос. Гэдж снял чайник с огня и заварил в кружке горсть сухих ягод ежевики. Подумал, добавил в чай несколько капель снадобья, которое Шарки приготовлял для Каграта, и придвинул кружку приунывшему волшебнику.
— Слушай, — сказал он мрачно. — Я тут прикинул… пожалуй, я мог бы спрятаться под днищем одной из телег, когда очередной обоз пойдет за хлебом. — Он уже давно обдумывал эту мысль, вертя её в голове так и этак, тщательно обсасывая со всех сторон, словно леденец. — У меня есть шанс выбраться из Замка беспрепятственно, я-то не ношу ошейник.
Саруман хмыкнул.
— Ну, допустим… А что потом? Пойдешь к Келеборну и будешь требовать у него обратно свой амулет? Не говори глупостей…
— Этот паршивый сноб не имел права присваивать «эстель» себе!
— Этот паршивый сноб наверняка имеет иное мнение на сей счет. Это во-первых.
— А во-вторых?
— Это слишком опасно. Тебя убьют, если поймают. Если не орки, так эльфы… Думаешь, Келеборн ждет тебя с хлебом-солью и распростертыми объятиями? Забыл про лориэнский приказ без суда и следствия убивать любого орка, переступившего границу страны?
— Ну… я там не совсем чужак, — неуверенно пробормотал Гэдж. — Они меня знают.
— Вот именно поэтому и постараются не промахнуться, — процедил Саруман. — Друг мой Гэдж, и когда только иссякнут твои запасы наивности?
— Надо поговорить с Радагастом. Может, он сумеет что-нибудь придумать?
— Радагаста больше интересует урожай репы и прыщи на заднице какого-нибудь блохастого ежа, чем вся эта суета вокруг Замка. Да и не станет он затевать ссору с эльфами из-за какого-то невнятного амулета. Нет. Это не выход, Гэдж. — Саруман вдруг рывком поднялся и принялся взволнованно мерить шагами тесную комнатенку. — Ничего, не переживай, я что-нибудь придумаю… надо только найти способ обойти заклятие ошейника… — Он резко остановился. — Сегодня кое-что произошло. Я неосознанно воспользовался магией, чтобы не позволить свершиться преступлению. Смотри! — Он вскинул руку, и на ладони его замерцал волшебный огонек — неуверенный и дрожащий; лицо мага сделалось серым от напряжения, он тяжело, сдерживая стон, перевел дух. На мгновение огонек вспыхнул ослепительно — и погас, оставив перед взором голубоватый светящийся след. Саруман неуклюже рухнул на лавку и, морщась, потрогал ошейник.
— Вот, — сказал он хрипло. — Это — всё. Пока.
— Нет, не всё, — тихо возразил Гэдж. — Это — волшебство…
— Невеликое, прямо скажем. Но я, кажется, сумел нащупать в чарах ошейника кое-какую слабую точку. Только сам не до конца понял, как и где… Ах, леший, да если бы этот дурень Гэндальф не подменил «эстель»…
— Тише, — пробормотал Гэдж. — Что это?
Его чуткое орочье ухо уловило шорох под окном — тихий, едва слышный. Ставни были закрыты — но как много довелось увидеть незваному визитеру в крохотную щель между створами… если там действительно кто-то был? Гэдж схватил фонарь и выскочил на крыльцо, но снаружи никого не нашлось — двор оказался безлюден и пуст. Лишь откуда-то издалека, из-за лабиринта замшелых стен доносились приглушенные расстоянием возгласы и грохот барабанов — там все еще продолжался праздник.
— Кто там? — быстро спросил Саруман. Он тоже подошел ближе — и стоял за плечом орка, бледный и осунувшийся, держась рукой за стену.
— Никого, — пробормотал Гэдж. — Думаешь, кто-то что-то видел?
Замок молчал — безмолвный, жуткий — нависая со всех сторон, будто прислушиваясь, ловя невидимым ухом витающие вокруг тайны, стараясь ни упустить ни малейшего звука. Мрачная цитадель крепко хранила в себе свои темные секреты — и оставалось верить, что так же надежно она будет хранить и чужие…
Саруман медленно привалился спиной к стене и прислонился к ней затылком. Прикрыл ладонью глаза.
— Гэндальф говорил тебе о том, что́ ему предлагали в Башне?
Вопрос застал Гэджа врасплох:
— Н-нет… По-твоему, ему что-то предлагали?
— Наверняка. Но он отказался. Поэтому и очутился в подвале.
— А ты бы, значит, не отказался? — помолчав, спросил Гэдж. — Если бы тебе… предлагали, а?
Саруман отнял руку от лица и внимательно посмотрел на него. Глаза мага лихорадочно поблескивали в сизом полумраке комнаты.
— Ты хочешь, чтобы со мной сделали то же, что с твоим Гэндальфом?
— Не хочу, — сказал Гэдж сквозь зубы.
— И потому склонен полагать меня малодушным и трусливым мерзавцем.
— Да я вовсе не…
Саруман хрипло усмехнулся.
— Я не знаю, о чем они говорили, Гэдж. Но, если Саурон действительно что-то предлагал, и предложение было сто́ящим, я, вероятно, с ним еще и поторговался бы. Я, знаешь ли, падок на мелочную личную выгоду в ущерб Общественным Интересам и даже не стесняюсь в этом признаться.
— Ну-ну. По-твоему, это смешно?
— Нет. Но я совершенно серьезен, дружище. Только не забывай, что, если бы я действительно хотел предать наше Правое Дело, то уже давно сам пошел бы в Башню, а не сидел бы в этой пропахшей крысами и плесенью вонючей норе. — Он вздохнул. — Ладно, не тревожься обо мне, я как-нибудь выкручусь… Старого карася Шарки далеко не так просто ущучить и поймать за хвост, как некоторые об этом думают.
* * *
Что ж, Шавах всегда подозревал, что паршивый старик далеко не так прост, каким хочет казаться… Было в нем что-то такое-этакое, чего трудно не заметить и еще труднее понять — но до сих пор у Шаваха не имелось особенных причин во все это вникать и всем этим интересоваться.
Тому, что случилось сегодня, не было объяснения.
Брошенный нож должен был попасть в цель. Радбуг должен был захрипеть, харкнуть кровью, забиться в корчах и повалиться мертвым, а расправиться потом с одним Шарки было бы не сложно. Но что-то пошло не так…
Шавах видел, как нож отшвырнуло неведомой силой, и как Шарки схватился рукой за ошейник. Что это было? Хитрый старый пень что-то сделал с ножом? Отбросил его движением руки? Как? Кто он такой, этот странный старикан? Не из этих ли, о которых не к ночи пристало упоминать… и которые подстать Самому, тому, кто живёт в Башне, Хозяину Крепости?
Вот так так. Это было открытие поинтереснее объятий Махаар!
Встречаться с болваном Бардром и его присными Шаваху совершенно не хотелось — и некоторое время он прятался в темноте, ожидая, пока ночной патруль уберется восвояси, и двор вновь опустеет. Шарки и Радбуг тем временем успели пересечь открытое пространство и скрыться в дверях лекарской каморки… ладно, неважно, далеко они все равно не уйдут. Впрочем, и с Быгрыхом, и с Варшагом, и с прочими ухажерами Махаар можно было разобраться и потом, позже — перед Шавахом внезапно открылись возможности куда шире и заманчивее тех, что сулил ему грядущий Выбор. Ему выпал вполне реальный шанс отличиться перед Визгуном и даже заработать благосклонность Башни, а такой внезапной и удачной оказией пренебрегать определенно не следовало.
В окошке лекарской каморки теплился огонек. Шавах подкрался поближе и заглянул в щель между ставнями. Он почти ничего не видел, заметил лишь пробивающийся между створами странный голубоватый свет. Голубоватый — это не мог быть отсвет свечей или печки.
— Вот, — раздался голос Шарки. — Это — всё. Пока.
Вшивый мальчишка-ученик тоже был там:
— Нет, не всё. Это — волшебство…
— Невеликое, прямо скажем. Но я, кажется, сумел нащупать в чарах ошейника какую-то слабую точку… Да если бы этот дурень Гэндальф не подменил «эстель»…
— Тише…
Дальше Шавах вникать в происходящее не стал. Неслышно отступил в тень и ускользнул прочь — бесшумно, как истинный ночной тать.