Серый маг жив. Жив!
Земля качнулась у Гэджа под ногами.
В последний раз он видел волшебника там, в мрачной подвальной келье, бледным и измученным, лежащим у стены с пробитой головой, и считал его погибшим, бесследно сгинувшим в дремучих недрах подземелий. Но, выходит, Гэндальф не пропал, не погиб, не стал добычей шаваргов… Что с ним произошло?
И при чем тут Шмыр?
Несмело помаргивал в темноте фонарь, отражался бледным пятном в зеленоватой луже. Пучеглаз молчал, затаившись возле стены, отступив от трупа, который хищно щерился из полумрака — и оскал Шаваха мёртвого был ещё страшнее и отвратительнее оскала Шаваха живого… Гэдж старался не смотреть в его сторону.
Он вновь перечитал записку, впитывая каждое слово, точно глоточек живой воды.
«Воин Анориэль не отступил бы перед опасностью, не отступай и ты…»
Воин Анориэль! Кажется, никогда еще Гэджу не было так стыдно за существование этого наивного радетеля за справедливость, никогда еще так ни хотелось плюнуть в его глуповато-честную рожу, сбить с ног и запинать под лавку подальше от чужих глаз. Тем не менее факт оставался фактом: о житии-бытии «славного богатыря» действительно было известно одному лишь Гэндальфу — и никому больше. Волшебник упомянул о нем со вполне понятной и определенной целью: доказать Гэджу, что эта записка — действительно от него.
Гэдж глотнул.
— Ты его видел? — хрипло спросил он у Шмыра. — Гэндальфа… видел, да? Где он?
Шмыр стоял чуть в отдалении, возле стены — невысокая, перекошенная, согнутая фигура; Гэджу показалось, что с момента их последней встречи (где это было? в доме у Радагаста?) калека стал еще более бледным, иссохшим и скрюченным, как будто неведомая сила с каждым днем все больше и больше пригибала его к земле. Он, конечно, ждал этого вопроса — и безмолвным кивком указал куда-то за спину, в темный угол. Гэдж посветил туда фонарем, но увидел лишь глухую стену, сложенную из плотно пригнанных друг к другу каменных плит. Тем не менее Шмыр уверенно поднял руку, пошарил где-то в темноте и, видимо, нажал на некий рычаг — гладкая на первый взгляд стена обнаружила одну щель, потом другую, потом желобок, потом квадратную дверцу, которая почти без скрипа выдвинулась вперед, открыв черную пасть потайного хода: неширокого, но вполне достаточного для того, чтобы в него мог протиснуться гибкий человек. Видимо, этим путем Шмыр и явился — и этим же путем собирался теперь уйти, ничуть не озабоченный тем, сочтет Гэдж нужным отправиться за ним, или нет.
«Если пожелаешь кое-что узнать о своем старом приятеле — следуй за ним…»
Следовать куда — в эту щель?
«Путь, которым Шмыр тебя поведет, наверняка покажется тебе мрачноватым и странным…»
Да уж, и правда, страннее некуда.
Гэдж, чуть помедлив, несмело шагнул следом за Шмыром — но калека вдруг предостерегающе поднял руку и, указав на фонарь, отрицательно покачал головой. Свет нужно было оставить здесь — там, куда Шмыр намеревался Гэджа вести, свет был не нужен… Не место там было свету.
Орку стало не по себе.
А может быть это — ловушка? — нервно спросил он себя. Пусть записку действительно написал Гэндальф — но когда? Жив ли он сейчас? Вдруг Шмыр, этот предатель и перебежчик, на самом деле просто хочет завести меня в Башню, как и Гэндальфа — для того, чтобы… чтобы что?
Если бы Кхамул и К° действительно хотели Гэджа достать, повязать и отправить на поклон Саурону, то уже давно сделали бы это без участия всякого пучеглазого Шмыра.
Калека, уже вошедший в потайной ход, на секунду обернул к Гэджу изрытое шрамами лицо, и его единственный цепкий глаз взглянул на орка так понимающе, с такой горькой и презрительной насмешкой — что же ты, струсил? не желаешь увидеться со старым другом? — что это разом решило дело. Кусая губы, Гэдж прикрутил фитиль — и разом изо всех щелей вылезла темнота, поглотила пол и стены, съела окружающее запустение, грязь, лужи, пятна мха и труп Шаваха… лишь чуть в отдалении был виден желтоватый мерцающий свет факелов в Комнате-с-колодцем. Но раздумывать было некогда, Шмыр что-то нетерпеливо промычал из мрака — и, поставив фонарь возле стены, Гэдж, двигаясь ощупью, медленно и с опаской, шагнул вперед, в потайной ход — следом за Шмыром.
***
Тьма здесь была абсолютной и всеобъемлющей.
Неизбывная, непроглядная, пахнущая сыростью и болотом, истинная Владычица этого странного, сокрытого внутри стен каменного лабиринта, она жадно приняла Гэджа в свои объятия, обволокла холодом, надавила на глаза плотной черной повязкой. Не было вокруг ничего, кроме мрака, тишины, стылых, влажных стен — сверху, снизу, справа, слева, — и в какой-то миг Гэджу с леденящей кровь отчетливостью представилось, будто его живым замуровали в каменный склеп, он едва сумел справиться с подступающим к горлу липким комком паники. Как и все орки, Гэдж неплохо видел ночью и в полумраке, но здесь его «ночное зрение» оказалось бессильно, глаза его судорожно искали в темноте хоть крохотный проблеск света — и не находили, не находили… Гэдж был слеп и беспомощен, как котенок. Глубинный первобытный ужас поднялся в его душе, ослабевшее тело охватила дрожь, темнота и тишина душили его, лезли в глаза, в уши, в ноздри, он захлебывался ими, как утопающий захлебывается мутной равнодушной водой… Потом сознания его коснулись негромкие мычащие звуки, доносящиеся откуда-то спереди — и Гэдж понял, что Шмыр, тем временем ускользнувший вперед, уже давно и настойчиво подзывает его из вязкого, будто прилипающего к телу непроглядного мрака.
«Какого лешего я во все это влез?» — с тоской спросил себя Гэдж.
Наверно, еще не поздно было одуматься, отказаться от сомнительной затеи, вернуться назад… Гэдж стиснул зубы. Ведя рукой по шершавой стене, он наощупь двинулся вперед по узкому, шириной едва в два фута каменному лазу. Ориентироваться он мог сейчас только по позывным Шмыра, который с проворством крысы шуршал впереди, порой останавливаясь и постукивая по стене камнем, чтобы сообщить спутнику верное направление. Орк не мог за ним угнаться и ступал осторожно, чуть прихрамывая — нога, которую он ухитрился подвернуть, убегая от Шаваха, все еще немного болела. В какой-то момент мычание и постукивания калеки раздались, к удивлению Гэджа, не спереди, как следовало бы, а у него, у Гэджа, за спиной — и несколько секунд прошло, прежде чем орк сообразил, что, очевидно, пропустил какой-то боковой лаз, в который свернул его провожатый. За это время он успел в пятый раз облиться холодным потом и в десятый — пожалеть об отсутствии хоть какого-нибудь, самого завалящего фонаря…
Он вернулся немного назад и нащупал справа провал в стене, прошел по нему несколько шагов, по-прежнему ведя рукой по стене, и внезапно уперся в стену: тупик! Но тут же Шмыр подал сигнал с другой стороны, Гэдж протянул руку — и обнаружил впереди новый поворот…
Проход теперь начал часто ветвиться, но калека по-прежнему не подпускал Гэджа к себе ближе, чем на несколько футов. В какие-то моменты становилось чуть светлее: ход, видимо, миновал некие крепостные помещения, залы, лестницы и переходы, иногда в щели между камнями процеживались лучики света, а порой даже доносились едва слышные звуки, чьи-то голоса, позвякивание металла — тогда Шмыр замирал и словно бы растворялся во мраке, и Гэдж волей-неволей следовал его примеру. Временами под ногами попадались ступеньки — ход тянулся куда-то вверх… «Куда он меня ведет? — со все возрастающей тревогой думал орк. — К Гэндальфу? Или в самом деле — в Черную Башню? Какого пса я в это ввязался…» Гэдж потерял счёт поворотам; то справа, то слева распахивались невидимые провалы, и орк с ужасом представлял себе, что, сверни он сейчас не в тот проход, или вздумай Шмыр прекратить подавать направляющие сигналы — и он, Гэдж, навек заблудится в этой сложной кротовьей системе извилистых нор и лазов, и уже никогда, никогда отсюда не выберется, даже не сумеет найти обратной дороги. Он был сейчас полностью во власти Шмыра, как некогда — Гэндальф, и, вероятно, ему теперь так же предстояло поплатиться за свою глупую доверчивость… Его окончательно охватило уныние. «Гэндальф просил Шмыра передать мне весточку? Что за бред… С какой стати? Что у него могло быть общего с этим вшивым уродом, с подлецом и предателем? Пусть записку написал Гэндальф — но когда и как, при каких обстоятельствах? Как я мог во все это поверить и заглотить наживку? Как я мог влипнуть в это дерь…»
Мысль его оборвалась на середине — проход внезапно закончился, и Гэдж вывалился (именно вывалился, потеряв точку опоры) в какое-то помещение.
Здесь, как и повсюду, стояла кромешная тьма.
Но, во всяком случае, это было какое-то открытое пространство, чуть шире той тесной норы, которую орку только что пришлось миновать. Он тут же вскочил, напряженно прислушиваясь, готовый ко всему, вплоть до удара камнем по затылку — но вокруг все было спокойно; пахло тиной, плесенью, затхлой подземельной сыростью. Ничего не происходило.
— Шмыр, — пробормотал Гэдж.
Калека не ответил.
Гэдж пошарил рукой по стене. Под пальцами был мокрый, кое-где покрытый мхом и липкой слизью камень.
— Шмыр! Где ты? — Орк едва удержался, чтобы не добавить презрительное словечко «урод».
Ответом ему было молчание.
Тишина. Темнота. Калека растворился где-то во мраке и не издавал ни малейшего звука… ушел? Бросил Гэджа здесь, одного, в узкой черной кишке каменного лабиринта? Ну, этого следовало ожидать…
Орку стало нехорошо.
Болван! На что еще он рассчитывал? На то, что это мерзкое чучело приведет его к Гэндальфу?
Стены давили. Гэджу казалось, будто они медленно, неумолимо сближаются, грозя расплющить его, точно букашку. Желание вырваться на свободу, к свету и ветру, на какой-то момент стало нестерпимым, болезненным, поистине безумным, Гэдж в ярости ударил по стене сжатыми кулаками. Я тут умру, в ужасе подумал он, заживо замурованный в этом каменном склепе. И никто никогда не поймет, куда я пропал, не обнаружит мой труп, не скормит меня шаваргам… Хоть этому последнему, пожалуй, впору даже порадоваться.
Где-то впереди вспыхнул и замерцал крохотный желтоватый огонек. Будто одинокая звезда, внезапно прорвавшаяся сквозь пелену туч.
Гэдж замер, вжался в стену. Рубаха враз прилипла к его потной спине.
Кто-то продвигался по узкому проходу ему навстречу, держа в руке помаргивающую свечу. Тусклый огонек плыл в темноте, освещая серые стены, чью-то руку и темный, бесформенный во мраке силуэт. Пришелец остановился чуть поодаль, в нескольких шагах от орка.
Гэдж молчал, затаившись во тьме. Кто это был? Шмыр? Или… кто? Фигура пришельца казалась слишком высокой и прямой для низкорослого скрюченного калеки.
— Гэдж? — нерешительно спросили из темноты. — Ты здесь?
У орка перехватило дыхание. Голос говорившего был знакомым и незнакомым одновременно…
— Гэндальф, — пробормотал он. — Это… ты?
Пламя свечи в руках пришельца чуть дрогнуло, поднялось повыше. Из ниоткуда появилось лицо угрюмого косматого старика — изможденное, неузнаваемое, чужое в неверном колеблющемся свете воскового огарка. Он сделал шаг вперед, пристально, подозрительно вглядываясь в орка… и вдруг знакомым жестом откинул волосы со лба. Неловко улыбнулся — так знакомо и подкупающе, так истинно по-гэндальфски, что сердце у Гэджа сжалось…
Он шагнул вперед, не чуя под собой ног.
— Здравствуй, дружище, — негромко, по-прежнему улыбаясь, произнес Гэндальф, но Гэдж не ответил, не мог ответить, язык не повиновался ему и слова улетучились. Внезапно — непонятно почему — ему вспомнился берег реки, тихий летний закат, серая невзрачная бабочка, опустившаяся волшебнику на палец… он порывисто шагнул к магу и, взяв в руки его ладони — такие родные, сильные, обветренные, по-крестьянски грубоватые, с четко вычерченными линиями, — со всхлипом потерянного и наконец вновь нашедшегося ребенка ткнулся лбом в его теплое, пахнущее свечным воском плечо.
***
— Осторожнее, — сказал Гэндальф. — Здесь ступенька. Мы почти «дома».
Они брели дальше по какому-то узкому извилистому проходу, и источником света по-прежнему служила одна-единственная свеча. Но впереди угадывалось пустое пространство.
— Траин не ходит по лабиринту с фонарем — свет могут заметить в щелях между камнями, — пояснил волшебник. — Поэтому приходится передвигаться в темноте, ощупью, и ориентироваться по памяти, считать повороты… Это мы, Траин, — добавил он кому-то, невидимому для Гэджа. — Не тревожься.
Впереди кто-то неодобрительно зашуршал в темноте.
Гэдж осмотрелся. Даже сейчас, рядом с Гэндальфом, ему по-прежнему было не по себе, слишком уж мрачный и причудливый мир его окружал.
Тесное, узкое помещеньице, в которое волшебник его привел, размерами было едва ли больше чулана. Тем не менее здесь умудрялись размещаться стол, две лавки вдоль стен, умывальник (кувшин, подвешенный на веревочке над жестяным тазиком) и некий жутковатый гибрид сундука, гардероба и буфета — все это было сколочено, сбито, скреплено из небольших разномастных дощечек, видимо, раздобытых припасливым Шмыром и им же посредством гвоздей, молотка, веревок и железных скоб превращенных в подобие грубой мебели. На стенах висела кое-какая одежонка и мешочки с припасами, на полках «буфета» громоздился различный скарб, на столе имели место деревянные кружки и плошки, огарки свечей, под столом жило еще какое-то неопознанное барахло. Все было простецкое, топорное, неуютное, грубо-необходимое…
— Значит, ты теперь здесь… живешь? — сдерживая дрожь в голосе, спросил орк у мага.
— Живу, как видишь… благодаря Траину.
Гэдж оглянулся на Шмыра. Закутавшись в старый шерстяной плащ, калека скорчился на лавке в дальнем углу и, покряхтывая, как-то напряженно, беспокойно посверкивал оттуда своим единственным глазом — будто крыса, невольно думалось орку, обеспокоенная непрошенным вторжением в её маленький крысиный мирок. Да, следовало признать: теперь Гэдж был обязан Шмыру не только жизнью, но и встречей с Гэндальфом… и все же орк хоть убей не чувствовал к этому каличу ни малейшей благодарности. Это жалкое, изломанное, больное создание, скулящее из темноты, не вызывало у него в душе ничего, кроме омерзения, подозрительности и желания держаться от него подальше; он даже старался лишний раз не поворачиваться к Шмыру спиной. И, то ли Пучеглазу не нравился этот неприязненный гэджевский взгляд, то ли угнетало присутствие неудобного гостя, то ли еще что — только он вдруг сполз с лавки, подковылял к выходу и, проскользнув в брешь в стене, исчез в темноте каменного лабиринта.
— Куда это он? — мрачно спросил орк, разом исполнившись самых дурных предчувствий.
— Не беспокойся, Гэдж, — невозмутимо отозвался Гэндальф. — Траина нам нечего опасаться.
— Если только он не направился с доносом в Башню…
— Теперь он туда не ходит.
— А раньше, значит, ходил?
Гэндальф деловито возился где-то в темноте. Добыл откуда-то жестяную баночку, умостил её на решетке над стоявшей на столе горелкой, налил в этот странный «чайник» воды из кожаного меха. Посмотрел на Гэджа чуть исподлобья.
— Ему… приходилось. Видишь ли, он тяжело болен, Гэдж.
Орк осторожно опустился на ближайшую лавку. К его удивлению, она не рассыпалась тут же горкой щепы и жалких обломков.
— И это, конечно, оправдывает его предательство.
— Я бы сказал так: это объясняет его предательство. Черная немочь — вот название его недуга… В какой-то мере это следствие перенесенных им пыток (а Траина пытали, и жестоко), но в куда большей степени — результат воздействия черной магии Замка, тех недобрых чар, которые здесь буквально витают в воздухе. Траин — не человек, поэтому черная немочь не одолевает его так быстро… Но, между нами говоря, силы его уже на исходе.
Вода в жестяной баночке, подогреваемой над масляной горелкой, с бульканьем закипела. Волшебник достал с полки две небольшие деревянные кружки, чем-то небрежно обмахнул их (Гэджу показалось, что бородой) и разлил по ним «чай», бросив в кипяток горсточку каких-то сушеных ягод. К чаю полагалось и угощение: твердые и хрупкие, как чугун, пресные галеты, а также сморщенные светлые брусочки чего-то волокнистого и чуть сладковатого — орк опознал в них кусочки сушеной моркови, видимо, позаимствованные Шмыром в одной из «сухих» кладовых.
Или Шмыру, как «комнатной собачонке» Хозяина Крепости, полагался отдельный, так сказать, «собачий» паек?
— Траин, — Гэдж задумчиво смотрел на дно своей кружки, — знакомое имя… Кажется, где-то я его слышал… или видел…
— Ну, возможно, оно попадалось тебе в исторических хрониках, — беспечно заметил волшебник.
— Гм, — пробормотал Гэдж. — Этот горбатый уродец уже успел отметиться в исторических хрониках?
— Было бы удивительно, если бы не успел, — с прохладцей отозвался Гэндальф. — Полное имя и титул этого «горбатого уродца» — гном Траин, сын Трора, последний Король Под Горой.
Голос волшебника звучал хрипло и приглушенно, но притом чуть ли не торжественно, точно у распорядителя пира, представляющего знатных гостей пред светлые очи Его Величества. Гэдж прислушался к себе, но не обнаружил в душе ни удивления, ни почтительного благоговения, ни желания пасть перед Шмыром/Траином ниц и восторженно облобызать подол его мешковатого одеяния… Все эти громкие имена, родословные и титулы ему ни о чем не говорили.
— Король? Он сам тебе об этом сказал?
Гэндальф рассеянно почесывал пальцем переносицу.
— Нет. Он почти ничего не помнит из своего прошлого. Но догадаться оказалось несложно… Несколько лет назад Траин и несколько его соратников хотели вернуться в Эребор, свое покинутое Королевство, но по пути, в Лихолесье, Траин оказался похищен… Отчасти я и хотел пробраться в Дол Гулдур для того, чтобы выяснить его судьбу… а также судьбу кое-какой имеющейся у него вещи.
— Выяснил? — пробурчал Гэдж.
— Вполне.
— Да уж, житуха у него здесь не королевская… — Орк окинул взглядом убогую клетушку, сырые глухие стены, мрачную обстановку, грубые лавки-лежанки, прикрытые тряпьем и кислой овчиной. — В кагратовой конуре и то поуютее.
— Зато, по крайней мере, здесь безопасно, — заметил Гэндальф. — Об этом логове внутри стен никто не знает — ни орки, ни назгулы… разве что сам Властелин. Но я тешу себя надеждой, что ему покуда неведомо, что я жив, иначе он, конечно, не оставил бы меня в покое, слишком уж многое мне теперь известно.
— Как ты сюда попал? После того, что случилось… ну, там, в подвале? Значит, это Шмыр пришёл тебе на подмогу?
Волшебник медленно кивнул.
— Признаться, я довольно плохо всё это помню — очень уж основательно твой папаша приложил меня, хм, головой об стену. Но — да, Шмыр явился очень вовремя и спрятал меня в потайном ходе внутри стены… а потом, потихоньку-полегоньку, мы с ним добрались и сюда, в это Убежище.
— И ты не боялся, что он тебя… опять сдаст? — тихо спросил Гэдж.
Гэндальф секунду-другую молчал, прежде чем ответить. Задумчиво катал на ладони жесткие кусочки морковного сахара.
— Я был очень слаб, Гэдж, и, по правде говоря, ничем не сумел бы Шмыру помешать, если бы он решил это сделать. Но, как видишь, я все еще жив и все еще здесь… А Шмыр… вернее — Траин… совершил настоящий подвиг.
— Угу.
— Там, в Башне, известен секрет лекарства, которое помогает… нет, не излечить — замедлить развитие черной немочи. Вот почему горемыка Траин не мог уйти из Замка, вот почему исполнял волю Башни, вот почему возвращался сюда снова и снова — чтобы получить из рук своих мучителей снадобье, помогающее утишить терзающие его боли. Согласившись тайно провести меня в Крепость, он действительно хотел оказать мне услугу и насолить своим палачам… но в конце концов магия Замка все же одолела его, взяла над ним верх, сломила его дух и волю. Поэтому… случилось то, что случилось. Но с тех пор он больше не служит Башне.
— Ты уверен?
— Да, — тон волшебника был суров. — Хворь одолевает его… с каждым днем ему всё хуже и хуже. Ему достаточно просто выдать меня визгунам, чтобы снискать милость Башни и получить добрую порцию зелья — но он предпочитает молчать… По-твоему, это ничего не значит, Гэдж?
Орк сидел, обхватив плечи руками.
— Он… скоро умрет?
— Да. И знает об этом. Но, как видишь, старается не падать духом… Он бродит по Замку, невидимый в этих потайных ходах, смотрит и слушает, добывает кое-какие припасы и даже выполняет мои довольно, гм, неудобные просьбы… Это я просил его тебя найти, Гэдж, или, по крайней мере, разузнать о твоей судьбе.
— Зачем? — пробурчал Гэдж. — Вряд ли я могу быть тебе сейчас чем-то полезен, раз у тебя теперь есть такая приятная компания.
Гэндальф вздохнул — со сдержанным сожалением, как человек, вынужденный вновь и вновь объяснять прописные истины неразумному младенцу. Отломил кусочек лежавшей в жестяной миске пресной галеты, подержал его в руке.
— Я тревожился за тебя, дружище… я не знал, где ты и что с тобой произошло. И уже почти не надеялся это узнать… Раз за разом Траин возвращался из своих вылазок ни с чем, и я вконец совершенно отчаялся, я был уверен, что ты давно мертв.
— То же самое я думал и о тебе, — пробормотал Гэдж.
— Лишь недавно ему посчастливилось напасть на твой след. Он выяснил, что ты живёшь не в казармах, и искал удобного случая с тобой связаться. И сегодня ему наконец повезло.
— Неизвестно, кому повезло больше — ему или мне, — Гэджа передернуло: вспоминать события нескольких последних часов оказалось делом малоприятным. — Слушай, а что это была за штуковина, такая маленькая, черная… с ядом? Птичий коготь?
— Коготь? — Гэндальф удивлённо приподнял брови. — Откуда ты о нем знаешь?
— На меня напали, — сдавленно сказал Гэдж, потирая горло, — там, в подвале. Один из местных громил… Долго рассказывать… А Шмыр воткнул эту штуковину ему в плечо! И он… умер.
Ему не хотелось об этом говорить, да и смерть Шаваха, в общем-то, имела к происходящему очень мало отношения. Но волшебник смотрел на него встревоженно.
— Вон оно что, — он отвел рукой прядь волос, закрывающих шею Гэджа, разглядел синяки, оставленные лапищами Шаваха: на тёмной коже орка они не слишком бросались в глаза, но все же были заметны. — Да, коготь был с ядом, — сказал он со вздохом. — Я обзавёлся им ещё в Изенгарде на случай, так сказать, непредвиденных обстоятельств. Когда я попал в Башню, все мое шмотье досталось Шмыру в качестве трофея, а вещица эта была спрятана в пряжку пояса. Её, к счастью, не нашли при обыске — даже не потому, что плохо искали, а просто ничего подобного не ожидали найти… Она, конечно, не этому твоему «местному громиле» предназначалась, но я рад, что сумела пригодиться в нужный момент.
— А уж я-то как рад! — пробормотал Гэдж. Горло у него все еще болело. — А вообще-то я тут, того… подвизался в учениках у местного лекаря. — Он запнулся. Стоило ли говорить Гэндальфу о том, что Саруман тоже здесь, в Дол Гулдуре? Или сначала нужно было посоветоваться на этот счет с самим Саруманом? «Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что я торчу в этой паскудной Крепости с рабским ошейником на горле. Это… довольно унизительно, видишь ли». Наверно, если кто и сумеет снять с Шарки проклятый ошейник, так это Гэндальф… но согласится ли сам Шарки принять эту помощь? Или… что?
Вопросов было много, а Гэдж слишком растерялся и был застигнут всем происходящим врасплох, чтобы искать сейчас ответы на них. И ему совершенно не с кем было об этом поговорить, поделиться сомнениями и тревогами, попросить совета. Как некстати Сарумана отправили из Замка на юг… Как не вовремя и некстати! Именно сейчас, когда он был здесь так нужен! Просто отчаянно нужен!
Гэндальф, пощипывая бороду, внимательно смотрел на него.
— Вижу, тебе не слишком-то радостно тут живется, Гэдж. Ты не мыслишь о том, чтобы… уйти?
— А мне есть куда идти? — спросил Гэдж хрипло.
— Я думал, ты был бы рад вернуться в Изенгард.
— Не сейчас.
— Почему?
— Есть… причины. — Гэдж уставился в стену. По ней, суетливо перебирая бесчисленными лапками, ползла жирная глянцевитая многоножка, и орк смотрел на неё, с трудом преодолевая какое-то мутное, недостойное желание несчастного червячка раздавить — просто так, правом сильного, из одного только чувства инстинктивной гадливости. — Слушай, Гэндальф, — пробормотал он через силу, — мне нужно кое-что у тебя спросить.
— Ну, если нужно — спроси.
Гэдж облизнул губы. Слова были какие-то неудобные, угловатые, тяжелые, точно камни — ему приходилось делать над собой усилие, чтобы вытолкнуть их с языка.
— Это… насчет моего амулета. Помнишь… того, из галворна.
Гэндальф поднял голову. Кажется, он не ожидал такого вопроса.
— Амулета?
— Ну да, этого… под названием «сит-эстель». Если ты помнишь… там, в Лориэне… Келеборн просил меня дать ему этот амулет на некоторое время.
— И что?
— Он ведь его подменил, да? — спросил Гэдж так небрежно, как только мог.
Кусочек печенья, который маг все ещё держал в руке, хрупнул, рассыпавшись горстью крошек.
— Что? — пробормотал он. — Подменил? С чего ты… взял?
Гэдж сунул руку за пазуху и достал злосчастный «эстель». Осколок амулета лежал у него на ладони — знакомый до мельчайшей детали и в то же время неприятный, чужой, нелюбимый, точно неродной сын.
— Так подменил или нет?
— Для тебя это так важно? — после небольшой паузы спросил Гэндальф. — Знать, подделка это или нет?
— Для меня важно знать, сдержал ли ты тогда свое обещание, — хрипло сказал Гэдж. — Вот и все.
Он избегал смотреть на волшебника — почему-то невыносимо было видеть его побледневшее, осунувшееся лицо и услышать слова заведомой лжи… а стократ хуже — услышать откровенную, неприкрытую правду. Он почему-то думал, что Гэндальф сейчас начнет все отрицать, уверять Гэджа в том, что он ошибается, даже, может, витиевато, с хитрецой оправдываться… но волшебник долго не произносил ни слова. Сидел, привалившись спиной к стене, прикрыв глаза, опустив голову на грудь, пряча лицо на границе света и тени. Наконец негромко проговорил:
— Что ж, видимо, мне пора кое-что тебе объяснить. Следовало бы, конечно, сделать это намного раньше, но я… не думал, что в этом возникнет необходимость. Да, ты прав. Я знал, что Келеборн лелеет мысль заменить «эстель» дубликатом.
В ответе, в общем-то, не было ничего неожиданного — но Гэджу показалось, будто горло его вновь сжала неумолимая лапища Шаваха. Так, что разом кончился воздух и невыносимо заболело в груди.
— Ты обещал мне вернуть амулет в целости и сохранности. Ты обещал!
Гэндальф втянул руки в рукава.
— Что ж… я не сдержал свое слово, Гэдж, и мне горько от того, что ты теперь вправе посчитать меня человеком бесчестным. Но в тот момент, когда я давал тебе это обещание, я еще не знал, что за история связана с амулетом.
— Какая история?
Гэндальф смотрел куда-то мимо орка, поверх его плеча. У него был вид человека, пытающегося устоять на ногах после крепкого удара поддых.
— Много лет назад «сит-эстель» принадлежал дочери Келеборна.
— Да?
— Она попала в плен к оркам и едва не погибла, а амулет на долгие годы был утерян для эльфов. Он, как ты знаешь, оказался во владении твоего племени, а Келеборн, конечно, не мог этого стерпеть… И поэтому решился на подмену. «Сит-эстель» для него — такая же память о дочери, как для тебя — память о матери.
Гэдж молчал. Этого он не знал. Саруман ничего не говорил ему ни о чьих дочерях. Знал ли Белый маг историю амулета? Если и знал, то Гэджа об этом не счел нужным поставить в известность. Как всегда.
— И ты… ты считаешь, что он, этот эльф… был прав? Когда надумал подменить амулет?
— Бывают обстоятельства, когда нет правых и виноватых, друг мой. Келеборн просто не желал идти с тобой на конфликт и хотел оградить тебя от неприятного для тебя знания.
— Уберечь меня от «душевной травмы», да? — орк презрительно кривил губы. — Он просто хотел провернуть это паскудное дельце по-тихому и за моей спиной. А ты был с ним согласен… «Друг эльфов»!
— Я не думаю, что ты вправе меня за это осуждать. Да — мне казалось, что лучше будет просто подменить «эстель», чем позволить Келеборну отобрать его у тебя силой.
— Это было… подло! Почему он мне… и ты… ничего не сказали?
— Если бы сказали, ты бы согласился взять копию вместо оригинала?
— Я… не знаю. Но вы должны были хотя бы спросить… узнать мое мнение… А вы решили всё за меня! Как будто я… пустое место! Юродивый! Орк! И как… как я вообще после всего этого могу тебе верить?
Гэндальф порывисто подался вперёд, коснулся кончиками пальцев его плеча.
— Гэдж…
— Что? Что — Гэдж? — Орк вскочил. — Я уже пятнадцать лет Гэдж! И что?
Внутри него все переворачивалось. Ему хотелось швырнуть кружку с остывшим чаем в смущенное лицо мага, затопать ногами, расшвырять по сторонам убогий скарб, броситься вон из этой тесной крысиной норы, устроить истерику — как можно более глупую, неуместную и безобразную. Почему-то все вдруг навалилось на него разом — отъезд Сарумана, нападение Шаваха, предательство Гэндальфа; точно каменный свод над его головой затрещал и обрушился ему на плечи тоннами и тоннами сырого камня, придавил его к полу, навек похоронил в стылой тьме — мёртвого, одинокого, изломанного, раздавленного вусмерть.
Гэндальф тоже поднялся и стоял, как-то сгорбившись, опустив плечи — близкий и одновременно отстраненный, точно отделенный от Гэджа стеклянной стеной. В жидком свете свечи, установленной в глиняном черепке, маленькая сырая келья казалась наполненной толпой жутких, постоянно меняющих очертания теней.
— Для тебя это действительно важно? — помолчав, негромко спросил волшебник. — Иметь подлинник, а не копию?
Гэдж медленно опустился на лавку, обхватил голову руками. Ему казалось, будто кто-то бесцеремонно запустил ему в затылок огромный черпак — и неторопливо перемешивает, перемешивает его мозги, как закипающую кашу…
— Важно, — прохрипел он. — Даже не для меня…
— А для кого?
Гэдж не успел ответить.
Свеча погасла.
Долгий, глухой, тоскливый вой донесся из чернильного мрака. Он начался на низкой, басовой ноте, но с каждой секундой становился выше, пронзительнее, нестерпимее, ввинчивался в уши, словно бурав. Гэджу и раньше частенько доводилось слышать в Замке нечто подобное, но никогда — так сокрушительно, так страшно, так близко… Орк оцепенел, парализованный ужасом; леденящий холод пришел откуда-то извне, просочился сквозь волглые стены, погрузил тесную келью во мрак глухого склепа, — а жуткий вой все не прекращался, все ломился сквозь тьму, сметая на пути всякий свет и радость, пронизывал насквозь, как смертельный удар, рвал хрупкие струны нервов, выворачивал наизнанку душу, терзал и буравил мозг. Гэдж, кажется, тоже кричал — но не слышал себя; на минуту-другую он словно утратил ощущение реальности, выпал из ткани бытия, оказался вне времени и пространства, самые отвратительные воспоминания — те, о которых он навек хотел бы забыть — тяжело всколыхнулись в его душе, восстав из глубин памяти, точно полуразложившиеся мертвецы из могил: он вновь брел по подземелью мимо смрадных застенков, и заглядывал в нечеловеческие глаза шаварга, и видел разбитое, покрытое струпьями засохшей крови лицо Гэндальфа, распростертого на полу вонючей темницы, и читал жадное желание убийства на перекошенной роже Шаваха… Очнулся он резко, рывком, словно его окатили ведром холодной воды.
Тишина была оглушительной, как раскат грома.
Гэдж трясся всем телом. Он внезапно обнаружил, что стоит на коленях, уткнувшись лицом во встрепанную бороду волшебника, и теплые, чуть дрожащие ладони Гэндальфа крепко зажимают ему уши. Маг обнимал Гэджа и прижимал к себе, поглаживая по голове, слегка покачиваясь всем телом из стороны в сторону — так успокаивают испуганного ребенка… Зубы у орка стучали по-прежнему, но он поспешно отпрянул, отстранился, стыдясь своего смятения, своей такой неожиданной, прохватившей его насквозь судороги ужаса. К счастью, в кромешной тьме Гэндальф не мог видеть его лица; волшебник прерывисто вздохнул и что-то невнятно пробормотал, потом в темноте негромко стукнуло огниво: раз, и другой… Полетели искры, показавшиеся во мраке ослепительными, трут вспыхнул, и Гэндальф вновь засветил потухшую — будто от страха! — оплывшую свечу.
Тьма нехотя отступила — не рассеялась, но расползлась, тяжело осела в углах. В мерцающем свете воскового огарка лицо волшебника — желтовато-белое, как пергамент — бледным пятном выступило из мрака. Он держал ладони над пламенем свечи, словно намеревался не то защитить, спрятать дрожащий огонек от холода и тьмы окружающего мира, не то просто согреть руки этим жидким, слабым и неуверенным теплом.
Гэдж только сейчас ощутил, что в каморке действительно стоит мертвая стужа — будто в промерзшем насквозь погребе морозной зимой.
— Не пугайся. Мы находимся прямо под Башней, Гэдж. — Голос Гэндальфа звучал глухо; лицо его разом как-то осунулось, постарело, лоб, блестящий от испарины, прорезала глубокая, как шрам, вертикальная складка. — Для нас с Траином подобное не в диковинку…
Орк сидел, оцепенев, с трудом приходя в себя. Интересно, мельком подумал он, а какие жуткие и неприятные воспоминания этот нечеловеческий вопль мог пробудить в душе Гэндальфа? Или в душе Шмыра? Пыточный застенок? Болезнетворный туман болот, мрак гнилого подземелья, кишащего крысами? Смертную тоску, отчаяние, обреченность, вечный холод подступающей пустоты?
— Старайся думать о хорошем, — хрипло произнёс Гэндальф, будто угадав его мысли. — Вот и… всё.
— Ч-что? — пробормотал Гэдж.
Волшебник чуть помолчал, прежде чем ответить:
— Страх. Это то оружие, Гэдж, которым «визгуны» умеют владеть в совершенстве. Страх лишает жертву сил, отваги и воли к сопротивлению. Ты не должен позволять себе быть такой… жертвой.
— Ага. Как? — Гэджа разбирал какой-то дурацкий неуместный смех. — Думая о хорошем? О светлом прошлом и радостном будущем?
Лицо Гэндальфа было серым, странно напряжённым, точно он пытался перетерпеть приступ боли.
— Да. Это так смешно звучит?
— О хорошем — это о чем, например? — спросил Гэдж мрачно.
Волшебник криво улыбался.
— Да о чем угодно! О золотистом рассвете над вершинами гор. О теплом летнем дожде. О капле росы в чашечке цветка. Об успешно выполненном уроке. О похвале учителя. О крепкой руке верного друга. Обо всем, что вызывает у тебя радость, лёгкость, горячую искру в душе. Или у тебя совсем нет добрых воспоминаний, Гэдж?
— Есть. Я помню… Изенгард. И Фангорн. То, как шумит под ветром листва старых тополей, поют птицы, и солнечные лучи пронизывают лесной сумрак подобно светящимся столпам… — Гэдж все-таки рассмеялся, и смех его был похож на сиплое карканье раненного ворона. — Но что в этом толку, Гэндальф? Меня это не радует… Я уже никогда этого не увижу.
— Это всегда с тобой — здесь, в твоем сердце, — негромко возразил маг. — И лишить тебя этой опоры, этого внутреннего света не способен никто — никакие порождения тьмы, ни «визгуны», ни сам Саурон… Конечно, добрые воспоминания вряд ли помогут тебе при встрече с назгулами лицом к лицу, но вот так, на расстоянии… поверь, это достаточно крепкий щит. Да, кстати, — хмурясь, он потёр лоб тыльной стороной руки, — чуть не забыл… Мне нужно тебе кое-что отдать.
— Что отдать?
Волшебник поднялся и снял с ближайшей полки какой-то длинный сверток, положил его на стол, развернул серую, завернутую в несколько слоев ткань. В полумраке каморки голубовато блеснула сталь, выступил на лезвии затейливый узор из листьев и виноградных лоз… У Гэджа перехватило дыхание: это был его кинжал, давний подарок Сарумана, привет из того, оставшегося за стенами Дол Гулдура мира, навек потерянный, как ему казалось, во мраке подземелий.
— Ты… нашел его, — пробормотал Гэдж. Руки его дрогнули, когда он принял кинжал: такой знакомый, легкий, удобно легший в ладонь, как будто никогда её и не покидал.
— Не я. Траин, — пояснил Гэндальф, улыбаясь в бороду, очень довольный произведенным впечатлением. — Он так и лежал там, внизу, в подвале, где ты его обронил в той бесславной для нас с тобой схватке. Возьми его, мой друг, и больше не теряй… я, признаться, очень рад, что клинок наконец-таки вернулся к своему законному владельцу. Боюсь, он тебе еще пригодится, Гэдж.