Священный город Ван-Елдэр
Серые тучи уже второй день сеяли мелкий дождь, и почитаемые Старшие вместе с уважаемыми Алыми месили чёрную грязь своими дорогими сапогами, пробираясь между скал к Храму.
Храм Хаоса располагался в самом центре города на священной заповедной земле. Сюда нельзя было входить тем, кто не принадлежал к древним кланам Алых — или не влил в свои жилы достаточно великой эссенции, чтобы считаться полноправным Алым. Здесь нельзя было ни возводить строений, ни сажать растения.
Впрочем, тут и так ничего не росло. И прогуливаться здесь как-то не тянуло. Заповедная земля была скорее огромной ямой, примерно семьсот алдов в поперечнике и алдов сорок — в самом глубоком месте. В центре её располагался Храм — исполинский клубок алых каменных шипов, возлежащий на круглой чёрной платформе из гладкого камня. Вокруг неё, словно гребни волн, расходились кругами изломанные гряды чёрных скал.
По легенде, этот храм некогда упал с неба и своим ударом породил нашу окруженную горами долину. Долину священного города Ван-Елдэр, с его миллионами жителей, широкими проспектами и узкими переулками, кварталами Белого Сословия, лабиринтами подземных уровней и пронзавшими облака двойными башнями кланов Хаоса, на которых растянулись сияющие полотна плетений, денно и нощно извлекающие из мирового ветра драгоценные эссенции — Хаоса и Порядка. Во всяком случае, так учили нас на истории родного города.
«Ван-Елдэр, Ван-Елдэр, ты мечтаний предел, твои башни — святые мосты в небеса… что-то там, что-то там, кто избрал ремесло — почитает закон, а волшебник в ладонях сжимает огонь».
Вот почему, спрашивается, именно сейчас мне в голову лезет эта чушь?
Наверное, дело в том, что меня судят, как избравшего ремесло. Будь я настоящим хаоситом, был бы поединок— и по его итогам решилась бы моя судьба. Но я упорно отказывался от принятия великой эссенции, и поэтому все, что со мной можно сделать — судить, поскольку в любом поединке с хаоситом я проиграю.
Достали, если честно, с этой эссенцией! Ройт, не хочешь принять эссенцию? Ройт, когда ты уже примешь эссенцию? Ройт, а твои друзья уже все приняли эссенцию, а некоторые даже две! Ройт, я беспокоюсь за тебя! Ройт, ты так и не будешь принимать эссенцию? Ты боишься? Не хочешь поговорить об этом с наставником Эрдом?
У принявшего эссенцию хаоса наступало состояние, известное как «нигредо», «чёрная ночь души», или, по-простому, гречка. Человек валялся, как труп, при этом его душа переживала некие невероятные испытания, о которых впоследствии никто не мог рассказать ничего конкретного. Продолжительность гречки различалась — от получаса до нескольких месяцев. Многие так и умирали, не выйдя из неё, ещё некоторые становились безумцами. Впрочем, если предки уже в течение нескольких поколений принимали эссенцию, шанс пережить нигредо у детей возрастал экспоненционально — в результате чего, собственно говоря, и возникли великие рода. Среди Айнхейнов последний, эммм, неприятный случай был две с половиной сотни лет назад. У меня больше шансов помереть, подавившись рыбной костью, чем влив в себя эссенцию.
Переживший гречку получал способности и могущество. В силу самой природы хаоса — непредсказуемые способности. Один получал силу испепелять горы, другой — расстёгивать взглядом застёжки на одежде. Некоторые утверждали, что каждому даётся наиболее подходящая ему способность.
Как по мне, это чушь. Мой друг Айфур всю жизнь бредил холодным оружием, посвящая тренировкам два часа ежедневно. Первая великая эссенция! Что же это? Нерушимые клинки? Сверхскорость? Супер-сила? Как бы не так! Провалявшись шесть дней в гречке, Айфур стал способен безошибочно определять пол у животных, лишь поглядев на них. Любой ветеринар умеет делать то же самое без всяких способностей. Следующего вливания Айфур не пережил.
Я не осуждаю тех, кто проводил недели в нигредо, а потом возвращался, хвалясь новообретёнными способностями, или — не возвращался вовсе. Но мне хотелось понять, чего я стою сам, без дарованных алой жидкостью сил. Во всяком случае, поначалу. Потом, когда я включился в борьбу против несправедливостей, которые творят Алые, чистая кровь стала моим оберегом: меня не могли приструнить, вызвав на поединок.
Оглянувшись назад, я нашёл взглядом башню нашего клана. Высочайшая в городе. Сколько раз я клял эту высоту, поднимаясь на свой семьдесят первый этаж. Догадываетесь, что говорили мне подруги, когда я приглашал их к себе домой посмотреть коллекцию метеоритов?
Впрочем, теперь это уже не моя проблема. Что-то мне подсказывает, что после этого суда я уже не вернусь в свои покои.
Я отвернулся и снова посмотрел на Храм. Суд должен был проходить у его подножия — ведь Храм, как предполагалось, сам участвовал в суде — оправдывал невиновных, карал виноватых, наделял силой тех, кто её достоин… ну, и всё прочее в таком роде. Впрочем, я никогда особенно об этом не задумывался. Может, пора?
Мы как раз приблизились к Храму, и я мысленно потянулся к нему: «Эй, Храм, ты слышишь меня?»
Никакого ответа, естественно, не последовало.
Вот и поговорили.
Один за другим Архонты поднялись на платформу по каменным ступеням. Старшие и судьи выстроились полукругом, спиной к шипастой стене. Я медлил занять предназначенное для меня место.
— Ройт, — я услышал голос отца. — Поверь, нам так же не хочется в этом участвовать, как и тебе.
— Ну, так за чем же дело стало, — я раздраженно закатил глаза. — Давайте не будем тогда? Если никто не хочет — расходимся.
Верховный Старший посмотрел на меня тяжёлым взглядом и указал рукой туда, куда я должен был встать — небольшое светлое пятно на чёрном камне.
Я встал на отметину, и мои подошвы нащупали два небольших углубления — вытертые в камне следы от многочисленных стоп. В голове мелькнула мысль, что на этом месте стояли уже, наверное, тысячи обвиняемых. Я представил себе подобного мне бедолагу, стоящего здесь в те дикие времена, когда преступников сжигали, вешали, колесовали и подвергали перед этим жестоким пыткам. Везёт мне, что и говорить. Худшее, что меня может ожидать, учитывая моё происхождение и проступки — это бессрочное изгнание. Впрочем, мы ещё поборемся.
Я глянул на недружелюбно оскалившийся шипами Храм, а после — на лица стоявших передо мной. Знакомые лица: родственники, наставники, друзья и коллеги отца. Осуждения на них было немного — больше недоумения, усталости, печали. Многие сожалели, что мои действия привели меня сюда. Не могу сказать, что я совсем не разделял их чувств.
Верховный Старший медленно заговорил.
— Ройт, сын Вилириана, из рода Айнхейн! Обвинения тебе, пошедшему против воли Хаоса. Первое из них: ты не пожелал встать над Законом, хотя был способен на это. Кара за это: отныне ты склонишься перед Законом, как слабейший. Ты отверг Хаос, и теперь проведёшь жизнь, подчиняясь Порядку. Я, как сильнейший из сильных, назначаю тебе меру наказания: ты, Ройт, сегодня подчинишься суду.
— Ылч Еал Ндону Дуге, — медленно проговорил мой отец.
Право для сильного — закон для слабых. Я слаб, и подлежу суду.
Первая Максима Хаоса произнесена. Хотя я и прочёл вчера, что с этого начинается Алый Суд, мои кулаки сжались сами собой, а перед глазами поднялась красная пелена гнева. Для хаосита нет больше унижения, чем смирить свою волю. Это то, чему меня учили всю жизнь, то, во что я верил — большую часть жизни. Пара лет с друзьями в кварталах Порядка не вытравили из меня алой гордыни. Слова отца провели черту, отделяющую меня от Алых, и это был болезненный удар. Но это суд. И я теперь кое-что знаю о правилах суда Хаоса.
— Отец, я не принимаю твоего отказа. Архонты, я не принимаю вашего права меня судить. Я действовал в своём праве и согласно своему решению.
Отец слабо улыбнулся, но промолчал.
— Что ж, — наклонил голову Верховный, — это хорошо.
Он помолчал немного. Затем посмотрел куда-то поверх моей головы.
— Пусть Керд, уважаемый наставник Алой академии, выйдет вперёд, чтобы предъявить обвинение.
Прекрасно, они вытащили всех, кто имел на меня зуб.
— Почитаемые Старшие! Уважаемые члены суда! Уважаемые собравшиеся! Сегодня мы должны вынести приговор по делу Ройта из рода Айнхейн. Мне особенно горько говорить последнее слово, почитаемые Старшие. Когда член рода, пользующегося заслуженным уважением, совершает проступок, это подрывает основы доверия, на которых зиждется наше государство…
Зиждется на доверии! Я думал, мы, хм, зиждемся на том, что способны испепелить любого, несогласного с нами.
Дальше он долго и страстно плел про то, как я веселился во время учебы, обводя его вокруг пальца. Ну, было дело, что уж там. Я слушал с улыбкой, посмеиваясь, когда он рассказывал про особенно удачные мои проделки. Главные мои преступления уж точно не издевательства над однокурсниками и дерзостное вмешательство в священные обряды. Это он про тот раз, когда мы с друзьями заменили церемониальные флаги с благоприятными надписями на «иные, непристойные крайне». Не думаю, что хоть кто-то из присутствующих верил, что я не отобьюсь от Керда.
— Вы видите, что уже перечисленных проступков достаточно для того, чтобы почитаемые Старшие и уважаемые члены суда хорошо представили себе, с кем мы имеем дело, — продолжал он свое занудство. — Провокатор, наслаждающийся своим мнимым превосходством над другими, пользующийся своим положением, трус, прячущийся за спинами других, когда приходит время платить за свои проступки. В чём причина того, что он раз за разом уходит от наказания? Единственно, — и тут Керд вздыбился, как змея и ткнул в меня пальцем, — в том, что он принадлежит роду Айнхейн! Не в его силе, не в его уме — единственно лишь в его происхождении! Его не трогают, потому что он принадлежит к древнему роду! Что говорит Четвёртая Максима?
— Сила наследует Силе, — хором ответили Архонты.
— А какова сила Ройта, я спрашиваю? Он умнее? Он сильнее? Он обладает особыми способностями? Он впитал множество эссенций? Нет! Он, Ройт — сын почитаемого Вилириана! Но слабость не должна наследовать силе. Я требую для Ройта бессрочного изгнания!
Керд картинным жестом взмахнул алым рукавом. Затем шагнул на свое место.
Верховный Старший посмотрел на меня с непроницаемым выражением лица.
— Я не принимаю обвинения Керда! — воскликнул я, не дожидаясь вопроса. — Он — наставник Академии и призван следить за всем, что касается учебного процесса, и вся ответственность лежит на нём. Если он не может справиться со своими учениками, он слаб. Если он проиграл мне, он слаб. Я использовал ложь, хитрость и внушение, я делал всё, что хотел, с теми, кто были слабее меня и глупее меня. Я делал всё, что хотел с Кердом и с его слугами. Не Керду обвинять меня в нарушении Четвёртой Максимы, Архонты. Я приму, если меня обвинит Старший Наставник Эрд, который ловил меня и поймал. А тебя, Керд, я и сам могу обвинить в несоответствии седьмой Максиме — Слабый да не возглавляет сильных; и что ты ответишь мне? Но у меня нет желания обвинить Керда, Архонты.
Верховный Старший наклонил голову.
— Старший наставник Эрд, есть ли у тебя желание обвинить Ройта?
— У меня нет такового желания, — ответил Эрд, слегка улыбаясь.
— Тогда, обвинение Керда отклоняется, потому что обвиняемый не принял его.
Я медленно выдохнул. Славный Эрд! Если я выберусь из этой передряги, с меня причитается. И за книжку, и за отказ предъявить обвинения. Хотя, конечно, вряд ли я выберусь.
Алые выходили один за другим. Новые обвинения отбросить было уже сложнее, но я подготовился заранее. Свои проступки я знал как никто здесь: пособничество антихаоситским организациям, участие в стачках и сходках, распространение листовок, составление петиций с абсурдными требованиями в Совет… наверное, не осталось Архонта, которому бы я не наступил на ногу.
Можно скептически смотреть на мои революционные убеждения. С чего это аристократу горячо радеть за каких-то беляков? В глазах Архонтов я выглядел скучающим аристократом, решившим немного позаигрывать с недовольной чернью. Тем хуже для них.
Хаоситы гордятся своими способностями; но пока Архонты оберегают свои бессмысленные традиции, уповая на несокрушимую силу эссенций, прогресс науки Порядка не стоит на месте, и близок час, когда Алым придётся признать это.
И всё же, меня судили судом Алых, поэтому под каждое обвинение притягивались за уши Максимы Хаоса. Например, пособничество антихаоситскому движению — подали как «непонимание природы Силы». Но на Алом суде побеждает тот, у кого лучше подвешен язык, и я срезал Охранительницу Йис, прочитав пламенную речь о могуществе Порядка. Она даже, вроде, призадумалась.
В какой-то момент мне начало казаться, что я выкручусь. Обвинения разваливались одно за другим, Архонты покровительственно усмехались, но снимали их. Отец начал бросать на меня одобрительные взгляды. Ну, действительно, нельзя же обвинить Алого в чрезмерной хаотичности! Хотя, конечно, они старались.
Поток обвинений иссяк. Архонты переглядывались. Наставник Эрд кивал головой, Старший целитель Хаор улыбался во весь рот. Сейчас Верховный Старший объявит…
— Пусть Ликс из рода Айнхейн выйдет вперёд.
Братец? А ты что здесь делаешь?
— Ликс, желаешь ли ты предъявить обвинение Ройту?
— Да, — выпалил он. — Я обвиняю Ройта в том, что он использовал эссенцию Порядка на мою собаку!
Я понял, что мне крышка.
— Что? Серьезно, Ликс, что это за обвинение такое? Это же обычная собака, уймись.
— Она теперь мертва! — Ликс не отступал. — Ты превратил живое в мертвое! Мою собаку!
— Твоя собака не мертва! Она изменилась, но всё такая же живая собака! — я закатил глаза. — Мало того, она стала гораздо лучше!
— Собака обросла неживой материей! Она покрылась каменной коркой и потеряла самое себя! Это больше не живой зверь и не друг!
— Она и не мёртвый зверь, Ликс. А другом она никогда и не была! Злобная зверюга, рычавшая на меня, готовая сожрать! Ну, то есть, какой-то своей частью она окаменела, но по-прежнему ходит и гавкает. А ещё, наконец, слушается меня, как собаке и положено. Нет повода для выступления перед Архонтами.
Я глянул на Архонтов в поисках поддержки. На их лицах было отвращение.
— Знаете ли вы, Ройт, что изменение живого посредством воплощающей эссенции — дело, отвратительное для Хаоса. Вам это было известно, Ройт? — медленно произнёс Верховный Старший.
— Этого нет в Максимах!
Конечно, я знал это. Ликс прикончил меня. Именно это было самым тяжким и непростительным. Изменение живого с помощью эссенции порядка — действие, которое ни разу не обходилось без наказания, будь преступник хоть трижды Алый. Штилева собака! На мой взгляд, моя революционная деятельность, направленная против безраздельного господства Хаоса была в разы важнее какой-то псины. Но эти фанатики…
— Это есть в сердце любого, кто принял Хаос, Ройт. Вы уничтожили хаотическую, живую волю собаки с помощью эссенции Порядка. Это обвинение не может быть отклонено. Согласно закону и совести Ройт, сын Вилириана приговаривается к изгнанию из священного города Ван-Елдэр и владений Гегемонии Хаоса, на пять полных лет с сохранением статуса, полученного при рождении. Приговор суда вступает в силу немедленно.
Не может быть… Я посмотрел на Верховного Старшего, отца, дядю, тётю, мелкого предателя-брата, учителя, родных и знакомых…
— Штиль! Да вы смеетесь что ли, это же не…
Договорить мне не дали. Зрение померкло, и я почувствовал, что моё тело словно бы взрывается изнутри.
***
Вилириан смотрел на пустое место, где только что стоял его сын. Шоннур, Верховный Старший, положил ему руку на плечо.
— Всё рассчитано, Виль. Сейчас он уже должен быть в пустыне Юклан-нар, в трёх километрах пути от форта Хытыр-Кымылан. Там живёт мой старый друг, которому я ещё вчера послал сообщение пирографом. Твоего сына сегодня же вечером доставит в форт разъезд, и ближайшие два года он проведёт, отдавая долг жизни в пустынных войсках. Это пойдёт ему на пользу. Ройт славный парень, ему просто не хватает опыта.
— Я знаю, — ответил Вилириан. — Каждый порядочный хаосит должен бросить вызов сложившемуся порядку вещей. Дело не в этом… Что ты видишь на камне?
Шоннур подошёл поближе и прищурился.
Там был медленно тускнеющий, но всё ещё отчётливый рисунок: сложное переплетение алых линий — знак Хаоса.