Малоизвестно, чем именно занимался теперь Рачков-старший, но, определенно, кино он не делал уже лет десять, хотя и мелькал бесперечь в ящике. Вернее всего, именно благодаря ему Павлик с Лялей вели с недавних пор музыкальную передачу на небогатом московском канале.
Она была красивой женщиной, очень красивой - высокой холодной блондинкой, эдакой Снежной Королевой в постановке провинциального ТЮЗа, но вместе с тем исключительно глупой, хвастливой и болтливой девицей, вызывавшей после получаса общения отвращение почти физическое.
Рома всегда утверждал, что умей Рачкова пореже открывать рот, она была бы очень и очень:
Блудлива Ляля была поразительно, причем не из внутренней потребности, а из странной убежденности в артистичной природе блуда. По выражению своей отдаленной подруги, она "ходила в обе стороны", но все равно, в распутстве была скорее вычурна, чем оригинальна.
Не спал с ней, кажется, только Боря, да и то трудно сказать наверное. Во всяком случае, в их присутствии он с трудом удерживался в рамках светских приличий, диктуемых двадцатилетним знакомством. До Ромы доходили смутные отголоски какой-то скверной истории, где Павлик с Лялей серьезно его подвели.
III
Рома и девочки ждали Илью, зацепившегося языками со старым приятелем, дискотечным охранником. Багровое солнце не показалось еще из-за верхушек сосен, и в лучах серого рассвета их лица казались болезненно бледными.
Воздух, холодный и влажный, поднимался от невидимого моря, и только шумные порывы ветра, сливаясь с прибоем, нарушали тишину. После зала, разрываемого оглушающей музыкой, после лихорадочного веселья, после шампанского и танцев стало удивительно покойно и славно. Говорить не хотелось, но Страдзинский автоматически рассказывал одну из тех забавных баек, что скапливаются у каждого во множестве, отшлифованные бесчисленностью повторений.
Они сдержанно улыбались, и та из них, что была "его", достала из сумочки дешевые местные сигареты. В пачке оказалось как раз три штуки, и Рома обречёенно задымил, с тоской подумав, что едва ли продержится две недели.
- Закурить не найдется? - прозвучал хрестоматийно хриплый голос.
Страдзинский резко повернулся, скользнув быстрым взглядом, - знакомых было не видно. За спиной у спрашивающего, невысокого здоровяка, маячило еще двое; один из них, не сводя с Ромы злобного взгляда, шепнул что-то другому, сверкнув выщербленным дракой зубом.
Страдзинского били всегда. Его били на улицах и дискотеках, в барах и в метро, в Крыму и в Москве, с целью ограбления и просто так, за девочек и даже как-то раз по ошибке за мальчика.
Но только после того как в Вене, в тишайшей Вене, трое озверелых арабов, отнимая последние четыреста шиллингов, сломали ему нос, он наконец понял - это судьба.
Собственно, "его били" не вполне верно. Со временем Страдзинский приобрел известный навык, что важно, и уверенность, что гораздо важнее, и нередко выходил из потасовок победителем.
Вот и сейчас он раздумывал: а не заехать ли попросту здоровяку?
Он, судя по всему, был вожаком, и удачный апперкот мог избавить Рому от дальнейшего: а мог и не избавить.
- Нету больше, - ответил он и тут же подумал, что звучало, пожалуй, грубовато.
- Извините, - огорченно бросил крепыш, отходя.
Илья, выплывший из дискотеки, оправдывал свое отсутствие жизнерадостным трёепом, на какой был большой мастер. Страдзинский, стараясь вспомнить имя, вглядывался в отведёенную ему девушку.
Она напоминала ему подружку, имевшую место года три назад, такую же хрупкую и сдержанную в движениях, но та была на голову ниже, и за ее негромкой сдержанностью таилось презрительное разочарование. Абсолютное равнодушие к окружающему придавало ей какую-то странную, извращенную сексуальность, притягивавшую Рому неодолимо.
Они прожили вместе полгода, после чего расстались очень тихо и дружелюбно. Ему даже казалось, будто она испытывала к нему нечто вроде легкой симпатии, несравнимой, впрочем, с теплым чувством, питаемым ею к своей собаке - огромной, тупой и злобной дворняге.
"Ну, похожи, и что? Ей же лет семнадцать, не больше, а той было: Страдзинский зашевелил губами, зажимая пальцы, - двадцать три?.. двадцать четыре?.. во всяком случае, не меньше двадцати трех".
Черт, как же ее?.. Лена?.. Люда?..
Рома, подозвав таинственными пасами Илью, указал на нее глазами, Илья, нимало не заботясь о последствиях, громко ответил:
- Люба.
- Уже забыл, - улыбнулась она через плечо.
- Да я не об этом. Помню, конечно. Люба, а, если не секрет, сколько тебе?
- Девятнадцать.
- Да? Я думал меньше.
- Все так думают, мне даже как-то раз сигареты отказались продавать.
- Серьезно? Давно?
- Да нет, этой весной. Я так разозлилась, что даже за паспортом сбегала.
Вдоль дороги, по пояс в тумане, стояли удобными ориентирами взметнувшиеся в последние годы особняки.
":знаешь, напротив того, четырехэтажного, с готическими башенками".
По мере приближения петляющей дороги к дому нарастало романтичное оживление, вдохновляемое Ильей. Роме оставалось только бросать поддерживающие реплики, но, несмотря на это, он отчего-то не ощущал себя в роли второго плана, может быть, от искусства Ильи, а может, и от общего усталого добродушия.
- Рома, - вдруг, обратился он к Страдзинскому, кивая головой на свою подружку, - интересная фактура, правда?
Рома, с видом знатока "фактуры", опустил набок голову, сдержанно изображая интерес и удивляясь Илье, перешедшему к таким дешевым приемам.
- Да, в самом деле: - начал он и осекся.
"Черт, как же я не заметил", - на него смотрел лик богородицы равнодушная доброта с повернутыми внутрь глазами. Страдзинский всегда полагал такие лица выдумкой богомазов, традицией, чем угодно, но только не человеческими лицами.
Такое вторжения выдуманного в реальное заставила его задуматься: может быть, вся евангельская история, подразумеваемая как нравственно-филосовски-эстетическая метафора, происходила в самом деле? Если бывают такие лица, то почему бы не случиться и остальному?
Но тут, решив, что хватил, пожалуй, слишком далеко, ушел по касательной:
"А если и не было? что с того?
Главное - могло быть. В самом деле, кто более реален: Раскольников, которого я понимаю больше, чем Илью, или случайный сосед в трамвае?"
От несуществующего соседа его отвлек крепко стоящий на земле Илья.
- Барышни, а что если нам продолжить веселье? Можно зайти ко мне, посидеть: Вы спать не хотите?
Его барышня, Маша или как там ее, скомкав свое библейское лицо, неуверенно, но утвердительно мялась, бросая красноречивые взгляды на Любу.
- Ребята, может, лучше завтра? - вопросительно приподняла подбородок Люба.
- Да уж давно завтра, - Страдзинский указал улыбкой на свою глубокую порядочность и полную безопасность.
- Девчонки будут волноваться: ну и вообще: